Глава пятаяПриворотное зелье не сработало.
Гермиона поняла это следующим утром, когда, открыв дверь, чтобы пойти на урок к третьекурсникам, обнаружила за ней Аргуса Филча, облаченного в старомодный изъеденный молью линялый фрак. Сломанные пуговицы отчаянно цеплялись осколками за петли, брюки заканчивались где-то в районе щиколоток, а в руке он держал букет увядших роз. Филч попытался уложить свои непослушные волосы, но это создало обратный эффект: они спутались и распушились. Он спрыснулся одеколоном, который пах так, будто бы у него истёк срок годности — если такое вообще возможно.
Гермиона тут же отступила на пару шагов назад, зайдясь в приступе кашля от ужасной вони. Она зажала нос, но Аргус Филч, казалось, не заметил её брезгливости. Он улыбался так широко, как не улыбался никто на памяти Гермионы. Его желтые кривые зубы вызывали отвращение. Филч смотрел на неё влюблённым взглядом, с тем маниакальным блеском в глазах, который появлялся, когда он размышлял над очередным наказанием для учеников. Это выглядело так, будто Гермиона была воплощением его заветной мечты.
— В-вот ты где, моя прелесть... моя кошечка, — выдохнул он, тыча ей в лицо тощим букетом мёртвых почерневших роз. — Это тебе, любимая!
О нет.
О Мерлин, Цирцея, Боже, Да-Кто-Угодно-Великий-Существующий-Лишь-Для-Того-Чтобы-Его-Поминали-Всуе, нет.
Филч шагнул вперёд, и розы приблизились к лицу Гермионы. Их тошнотворно-сладкий запах в сочетании с просроченными духами самого Филча вызывал неприятные ощущения в животе, медленно продвигающиеся к горлу. Гермиона было сделала еще один шаг назад, но поняла, что, отступив в свою комнату, проведёт за собой и Филча, поэтому просто скользнула в сторону, закрыв дверь.
— Дорогая, любимая, — продолжал Филч. — Сладкая моя! Вот почему я принёс тебе эти цветы! Они олицетворяют тебя... но ты гораздо, гораздо слаще!
Его широкая улыбка была решительной, а глаза светились обожанием. Своими грубыми мозолистыми руками он ухватился за стебли роз, выжимая из них остатки жизненных сил. Когда Гермиона отодвинулась, он последовал за ней, не переставая размахивать букетом.
— Это выражение моей любви к тебе, моя кошечка! — заявил Филч. — Моей чистой и вечной любви, моя милая, милая Гермиона!
Что же делать? Это был кошмар, превратившийся в ужасающую реальность. Она стояла возле своей комнаты вместе с Аргусом Филчем, — кто угодно, только не он! — который объяснялся ей в «вечной любви», смердя так, будто давным-давно умер, и тыкал ей в лицо жалким букетом полумертвых роз. Действительно, это был один из самых ужасных кошмаров, которые только могли сбыться.
— И я знаю, что ты тоже любишь меня, моя пышечка, — тараторил Филч. — Иначе не угостила бы меня таким вкусным тортиком! Моя душечка умеет создавать чудеса своими прелестными руками!
Вкусный тортик?
Вкусный тортик?
Драко.
В груди Гермионы поднялась целая буря эмоций, но самой сильной из них была злость. Она потратила столько времени и сил, чтобы испечь этот торт, вложила столько любви, а этот неблагодарный в ответ беспечно передарил его завхозу Хогвартса. Гермиона щедро сдобрила торт Амортенцией, коварно надеясь влюбить в себя Драко до беспамятства, а тот разрушил все её планы, даже не подозревая о них.
Может, он знал?
Вдруг он каким-то образом проверил торт и обнаружил в нём зелье? В конце концов, Драко преподавал защиту от темных искусств, и распознавать скрытую опасность было его долгом. Кроме того, к большому своему удивлению, Гермиона узнала, что Драко Малфой, пока она слепо грелась в лучах славы, будучи лучшей ученицей, всегда неотрывно следовал за ней со вторым результатом. Драко Малфой не был дураком, и назначение его на должность преподавателя защиты от темных искусств в таком возрасте лишь подтверждало это.
— Ты просто сказка, милая, мой сладкий пирожок! Как сильно я люблю тебя![1] — читал с клочка пергамента Филч.
Но смущённая Гермиона игнорировала его излияния, завернувшись в кокон из собственных мыслей. Если Драко узнал об Амортенции в торте, то неудивительно, что он предпринял ответные действия. Он был достаточно злопамятным, чтобы отдать торт Филчу, осознавая, насколько оглушительными будут последствия, вместо того, чтобы просто подловить Гермиону на её коварных, подлых планах. Это было бы так на него, на хорька, похоже.
— Розы алые! Фиалки синие! Даже если бы миссис Норрис была человеком, ты всё равно была б для меня красивее![2] — с жаром пел Филч.
Мерлин! Филч и его нескончаемые любовные баллады меркли в сравнении с тем, что Драко знал о её поступке. Как теперь смотреть ему в глаза? Больно было думать о том, как он будет с отвращением насмехаться над ней, бросаясь режущими сердце оскорблениями. Его равнодушие причиняло мучительную боль, а грубость обжигала. Однако, знай Драко о чувствах Гермионы к нему, он бы несомненно сделал всё возможное, чтобы превратить её жизнь в невыносимый ад. Он учился у Снейпа и поэтому в совершенстве владел искусством насмехаться язвительно, разрывая душу, и оскорблять, доводя до слёз.
— Как сильно я люблю тебя? Позволь ответить мне, моя конфетка![3] — воскликнул Филч. — Я люблю тебя больше, чем цепи, розги и удавки...
Гермиона мгновенно вернулась в реальность. Напоследок посмотрев на Филча с отвращением, она умчалась прочь от его загребущих ручек. Он некоторое время преследовал её, несмотря на все её ухищрения. В конце концов, вновь обретя рассудок, Гермиона наложила на себя чары Разнаваждения и успешно скрылась от сквиба Филча. Облегченно выдохнув, она направилась на урок, волнуясь, что опоздала больше, чем на пять минут. Как преподаватель, она требовала от учеников пунктуальности и не поощряла опоздания и прогулы. Получалось, что Гермиона придерживается двойных стандартов сегодня, и ей это не нравилось.
Войдя в класс, она извинилась перед учениками и заставила себя забыть о злобном Драко Малфое и романтических поползновениях Аргуса Филча. Есть более важные дела, например, учить детей. Кроме того, если постоянно обо всём этом думать, будет только хуже.
«Но, если подумать, что может быть хуже того, что Драко узнал о моих чувствах к нему?»
О да, может быть гораздо хуже, и Гермиона скоро поймёт это.
***
Во второй половине дня на истории магии Гермиона с классом обсуждали серийного убийцу Барло Скучного, известного своим умением утомлять людей до смерти. Дверь вдруг распахнулась. Несколько учеников вскрикнули, но самое ужасное наступило, когда все повернулись в направлении шума.
Там в своем грязном, дырявом, криво сидевшем фраке стоял Аргус Филч, держа в одной руке букет из теперь уже совсем увядших роз и всё так же широко улыбаясь.
— Моя сладкая булочка! Наконец-то я нашёл тебя! — восторженно воскликнул Филч. — Я повсюду искал тебя, моя милая!
Испуг учеников был буквально сметён волной смеха. Выражение страха на их лицах сменилось откровенным весельем. Но Гермионе было не до смеха. Во всей этой ситуации вообще не было ничего смешного.
— Гермиона, любовь моя! — продолжал Филч, пройдя в класс.
Все тридцать два пятикурсника повернули головы в сторону профессора Грейнджер, уставившись на неё со смесью ужаса и веселья.
— Мистер Филч, пожалуйста, вернитесь к своим обязанностям и не прерывайте мой урок, — как можно строже приказала Гермиона, направляясь в сторону Филча.
— Я не уйду, пока не спою тебе эту песню, моя морковка! — заявил тот, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный лист пергамента. Развернув его, Филч запел: — Я так сильно пытался, детка, пытался удержать чувства та-а-ак долго![4]
Нет. Мерлин правый, нет. Что угодно, только не это.
Класс взорвался от хохота. Девушки визжали, держась за животы, а парни тряслись от смеха, хлопая себя по ногам. У всех выступили слёзы. Невероятное зрелище, развернувшееся перед ними, было тяжело воспринимать всерьёз. Аргус Филч, своим скрипучим голосом фальшиво исполняющий «Let’s Get It On» Марвина Гэя, напрочь сломал весельеметр.
Но и стыдометр Гермионы он, к сожалению, сломал тоже. Гордость её после этого было уже не спасти.
— Так раздели со мной мои чувства! — скрипел Филч, подглядывая в текст. — Иди ко мне, о-о-о! Иди ко мне, да! Давай с тобой...[5]
Гермиона просто не могла позволить ему допеть. Многие ученики уже попадали со стульев от хохота, а лицо её горело от стыда. Гермиона прицелилась, запустила в Филча заклятием немоты и потащила его к выходу, не обращая внимания на ужасный запах и его попытки поцеловать её.
— Занятие окончено! — дрожащим голосом объявила она.
***
Новость о том, что Аргус Филч сорвал историю магии, распространилась по Хогвартсу, словно лесной пожар. К ужину все — включая преподавателей — знали, что сделал Филч, и внимательно следили за ним и его пассией. Не каждый день такой старый злобный сухарь, как Филч, распевает на публике песни о любви. После слуха о Драко-гее фабрика сплетен Хогвартса совсем зачахла, поэтому даже это оказалось новостью.
Пока в Большом зале все наслаждались ужином, обсуждая произошедшее, Гермиона в своей комнате страдала из-за неудавшейся попытки завоевать любовь Драко. Если Аргус Филч расстроил её, то Драко просто разозлил, скормив предназначавшийся ему торт Филчу. Но больше всего Гермиона злилась на саму себя, потому как сама же была во всем виновата. Если бы она не поддалась отчаянию, то сейчас могла бы спокойно наслаждаться ужином, бросая на Драко восхищённые взгляды.
После того как наложила заклятие немоты на Филча, Гермиона отвела его в его комнату и сотворила простенькие чары, не позволяющие выйти наружу. Она была рада, что Филч был сквибом, потому как даже третьекурснику под силу снять эти чары, и чувствовала себя в безопасности, зная, что магических способностей у Филча не было. Гермиона надеялась, что, несмотря на изрядную дозу Амортенции в торте, эффект от неё пройдёт к завтрашнему дню.
«Знает ли Драко? Обнаружил ли? Знает ли он, что это я добавила в торт Амортенцию?»
Эти вопросы беспокойно вертелись в её взбудораженном мозгу. Её сегодняшнее унижение меркло в сравнении со встречей лицом к лицу с ухмыляющимся Драко Малфоем. Он без сомнений знал о поступке Филча. Лаванда говорила, что фабрика сплетен Хогвартса имела внушительные размеры. Драко, должно быть, узнал обо всем через несколько секунд после окончания урока.
А что ученики? Поняли ли они, что Филч действовал не по своей воле? Было ли это заметно? Конечно, такое поведение крайне нетипично для него. Как ученики могли этого не заметить? Слышала ли профессор Макгонагалл? Слышал ли
Северус Снейп?
Гермиона глубже зарылась лицом в подушку, пытаясь справиться с настигшим её приступом страха и стыда. В какую неприятность она себя втянула. Почему не подумала об этом раньше? Почему не учла возможность того, что этот план выйдет ей же самой боком? Мерлин, что же делать?
Гермиона просто не могла сейчас никого видеть. Профессор Макгонагалл знала о её чувствах к Драко и могла сделать соответствующие выводы, но Северус Снейп... о боже. Это ведь он сварил зелье. Ему не нужно было предполагать или строить догадки. Он знал. И он сочтет своей обязанностью, как обычно, оскорбить ум Гермионы. И будет иметь на это полное право.
А Лаванда... Гермиона и её не могла видеть. Даже мысль о сочувствующем тоне подруги, слегка сомневающейся в её вменяемости, о её наполненных жалостью голубых глазах было тяжело вынести. Это стало бы полным крахом. Гермиона просто разрыдается, что и сейчас очень хотелось сделать.
«Что же делать? Уволиться?»
Тайно подать прошение об отставке и навечно покинуть волшебный мир. Гермиона представила, как снова будет жить среди маглов, возможно, без магии. А затем отбросила драматичные мысли и приструнила свое воображение. Она не будет увольняться. Гермиона любила свою работу, любила магию. Увольнение не выход.
«Просто держись».
Так говорила её мать всякий раз, когда сталкивалась с, казалось бы, неразрешимой проблемой. Как и за что нужно держаться, Гермиона не знала, и поэтому часто приставала к матери с этим вопросом. Но общий смысл поняла: просто перешагни через это. Не имеет значения, насколько это кажется трудным, просто сделай это.
Желудок пробурчал, будто в знак согласия: «Просто сделай это! Накорми меня! Просто держись моего зова!»
«Но я не могу... просто не могу сейчас никого видеть...»
«Держись!»
Гермиона встала и застыла в раздумьях. Так, может у нее и получится. Получится посмотреть в глаза всем ученикам Хогвартса и преподавателям, в том числе Снейпу, Макгонагалл и Лаванде. Получится посмотреть в глаза и вместе со всеми посмеяться над нелепым поведением Филча. Но сможет ли она посмотреть в глаза Драко Малфою? Тому, чьё мнение сейчас было важнее всего? Сможет ли?
Гермиона снова села на кровать. Нет, не сможет.
Желудок сердито запротестовал.
Хоть это ей и не нравилось, Гермиона решила воспользоваться своими преподавательскими привилегиями и вызвать эльфа к себе в комнату. Она в одиночестве ужинала картофельным пюре и ростбифом с гарниром из приготовленной на пару смесью из моркови и брокколи, как вдруг в дверь резко постучали. Гермиона оторвалась от еды, крепко сжав вилку. Кто бы это мог быть?
В дверь снова постучали, на этот раз более настойчиво. Гермиона встала, ворча про себя, что тот, кто стоит за дверью — нетерпеливый, бестактный придурок, кем бы он ни оказался.
Открыв дверь, она обнаружила за ней ухмыляющегося Драко Малфоя.
— Здравствуй, Грейнджер.
В присутствии Драко, Гермиона, как обычно, застыла в молчании.
— Хитрая маленькая распутница... напичкать торт Амортенцией, — продолжил он. — Ай-ай-ай, а ты ведь утверждала, что это
предложение мира.
Тут его улыбка исчезла, лицо превратилось в холодную, презрительную маску, а взгляд будто окаменел. Гермиона внезапно поняла, что он был зол. Очень зол.
— На что ты надеялась, Грейнджер? — ледяным тоном отчеканил он, угрожающе шагнув вперёд. — Я думал, ты достаточно умна, чтобы понять: Амортенцию легко распознать по запаху. В конце концов, ты самая невыносимая зубрила на свете.
Драко сделал ещё один шаг, и Гермиона была вынуждена отойти назад, иначе он вторгся бы в её личное пространство. А Драко Малфой, находясь в её личном пространстве, творил с ней презабавные штуки.
— Ну же, Грейнджер, ответь мне, — продолжал он своим убийственным тоном. — Чего ты добивалась? — он подошел еще ближе. — Чтобы я вёл себя, как Филч, как дурак? — ещё один шаг. — Чтобы я пел для тебя, а все, смеясь, тыкали пальцем в Драко Малфоя? — и ещё один. — Разве тебе не надоело делать из меня посмешище? Не надоело осуждать меня? Не надоело, Грейнджер?
Гермиона бесцельно двигалась назад, не осознавая, куда направляется. Понимание настигло её, когда она упёрлась спиной в сплошную стену, догадавшись, что стоит возле одной из боковых стен небольшого закутка у входа.
— Драко, я не... я не осуждаю тебя, — тихо сказала она, чувствуя близость Драко.
— Да ладно? — не поверил тот. — Расскажи мне, Грейнджер, я хочу услышать, зачем ты напичкала торт Амортенцией.
«Потому что я по уши влюблена в тебя и хочу, чтобы ты стал моим».
Если бы у Гермионы только хватило мужества сказать это.
— Я... я... — она запнулась, не в состоянии придумать правдоподобную ложь.
— Ты сделала это, чтобы унизить меня, — сердито констатировал Драко. — Конец истории. Но, ха-ха, шутка обернулась против тебя, верно? Я уверен, лекарство тоже покажется тебе горьким.
— Драко, пожалуйста... — начала Гермиона.
— Что за фамильярность? — ледяным тоном осведомился он. — Мне это не нравится настолько же сильно, как и ты.
Драко поднял руку и обхватил шею Гермионы. Рука была тёплой, но, казалось, обжигала кожу. Драко не сжимал руку, но намёк на угрозу был ясен. Он наклонился так, что их с Гермионой глаза оказались на одном уровне, а губы — буквально на расстоянии в несколько сантиметров. Её губы закололо, когда Драко выдохнул:
— Не шути со мной, Грейнджер. Серьёзно. Не делай этого. Я не люблю, когда со мной играют.
И ушёл, захлопнув
её же дверь перед её лицом.
_______________
[1] Отсылка к стихотворению Роберта Бёрнса «My Luve’s like a red, red rose», недостихотворный перевод моего авторства (прим. пер.)
[2] Отсылка к «Roses are red, violets are blue...», помните такой стишок? Недостихотворный перевод моего авторства (прим. пер.)
[3] Отсылка к сорок третьему сонету Э. Б. Браунинг из цикла «Sonnets from the Portuguese» (прим. пер.)
[4] Цитата из песни Marvin Gaye «Let’s Get It On», недостихотворный перевод моего авторства (прим. пер.)
[5] Недостихотворный перевод моего авторства (прим. пер.)
