Глава 6Гойл спрашивает, не приходили ли письма из дома. К его разочарованию, мне уже две недели ничего не приходило. Метка постоянно болит, но я не обращаю на нее внимания. Теперь нашлись дела поважнее, чем всякие змеи.
Я не привык сдаваться. Так что, грязнокровка дура, если надеялась, что после получасового отморожения конечностей, крысиного концерта и лекции завхоза мои планы изменятся.
На следующий день я нахожу ее в женском туалете на втором этаже, том, где обитает Миртл. Но Миртл сегодня нет. Грейнджер сидит и ревет под дверью кабинки, совсем как первокурсница. Я нашел ее потому, что искал. Пока стоял вчера лицом к стене и ждал, когда меня и моих длиннохвостых друзей обнаружат Филч с миссис Норрис, я все продумал. Честно, я даже полюбил это драное существо (то, которое из семейства кошачьих), ведь она разогнала крыс за секунду.
Я тихо подхожу к Грейнджер. Сейчас начнется.
― Почему ты плачешь?
Грейнджер поднимает на меня глаза, и я вижу ее порозовевшие мокрые щеки. Хочется вытереть их насухо, но надо подождать.
― А разве непонятно? ― спрашивает она, подтягивая к себе тонкие ноги и обхватывая колени руками.
― Из-за того, что я сделал вчера?
Да вообще удивительно, что она не убежала, как только я вошел.
Она кивает, но поясняет:
― И из-за Рона. Ты порвал колготки. Он увидел.
Я бросаю взгляд на свой магический перстень, украшенный остро ограненным камнем, и пожимаю плечами.
― И ты до сих пор плачешь, уже сутки?
― Нет, только начала.
Смешно. Я присаживаюсь перед Грейнджер на колени, заглядывая в лицо:
― А почему ты сейчас со мной разговариваешь?
Она жестко усмехается, что немного портит романтическую атмосферу старого женского туалета:
― Я не боюсь тебя.
Эти слова повисают в воздухе, наводя меня на мысль о том, могу ли я сказать то же самое по отношению к ней. Она ведь чокнутая, и я убил ее мать, и дальше по списку.
― Я тоже тебя не боюсь, ― через силу произношу я, последнее слово договаривая почти шепотом.
Но мой шепот звучит не испуганно, а интимно. Тем более, если учитывать мою рабскую позу.
― Прости меня, ― шепчу я ей, приближаясь губами к ее щеке и едва касаясь соленой от слез кожи. ― Я вчера не сдержался. Но я не хотел, чтобы так произошло.
И это все так, на хрен, нежно и невесомо, и невинно и очаровательно, что я сам себе не верю. Но она-то верит, а это главное.
Долгие беззвучные секунды ― от прикосновения моих губ до ее едва заметного кивка ― растягиваются в отвратительно милую картину влюбленности. Я с облегчением выдыхаю.
― Ты мне правда нравишься, ― она рушит полюбившуюся мне тишину, отворачивается к окну, ― сначала я думала, что просто хочу быть уверенной в том, что мы не без причины тебе доверяем. Ты ведь учишься сейчас вместе со всеми. Но потом…
Угадал, угадал! Я нравился ей с самого начала.
― Не волнуйся, я сделал переоценку ценностей, ― приходится идти до конца. Сейчас буду умолять принять меня в Отряд Дамблдора, который, ручаюсь, до сих пор существует.
Грейнджер всхлипывает. Наконец удается вытереть слезы с ее щек.
― Не плачь, ― говорю я утешающим тоном. ― Уизли ужасный.
Она пожимает плечами, как будто хочет сказать: «Ничего не поделаешь».
Я встаю с колен и отряхиваю брюки. Кажется, она разочарована тем, что я не поцеловал ее еще раз, в губы. Извините, за отдельную плату.
― Сегодня, в … в десять, в Выручай-комнате, ― говорит она, и в ее глазах уже не видно ни слезинки. Сухие и колючие, они бегло изучают расписание, откуда-то появившееся у нее на коленях.
Я киваю.
― Уизли?
― Он будет спать, ― Грейнджер поднимается на ноги.
Подходит к выходу, поправляя мантию и повесив на плечо сумку, с которой не расставалась даже в минуты душевного расстройства.
― Погоди минут пять, потом выходи, ― бросает она и исчезает за дверью.
Она стала чем-то похожа на Лавгуд ― то же постоянно меняющееся настроение и скачущее от одного к другому внимание. Я бы охарактеризовал состояние Грейнджер одним выражением: «пустилась во все тяжкие».
*** *** ***
Перед отбоем мне ничего не стоит выйти из гостиной под предлогом патрулирования коридоров. Единственные люди, чьих расспросов следовало бы остерегаться ― Гойл и Забини. Забини занят написанием какой-то фигни для МакГонагалл, Грег же вообще трансгрессировал к матери домой. Вот так, просто ― вышел за ворота школы и трансгрессировал, вечером буднего дня. Но, даже если МакГонагалл узнает о таком безобразии, она не будет сильно распыляться, ведь вся школа в курсе того, что снова начались таинственные исчезновения, первой жертвой которых стал бывший Пожиратель. Школа не избежала распространения десятков различных слухов по этому поводу, включающих версию отмщения. Якобы, у какой-то хаффлпафки сестра-сквиб погибла от руки Гойла-старшего, и теперь выжившая сестра отомстила убийце, выпустив ему кишки и развесив их на стрелках Биг-Бена. Конечно, существует еще много леденящих душу версий и кровавых подробностей, но эта показалась мне самой достойной внимания. Я бы не позавидовал мистеру Гойлу.
В Выручай-комнату я прихожу за полчаса до назначенного времени. У меня на это две причины. Во-первых, я не доверяю Грейнджер. Она какая-то странная, как ни крути, то ранимая, то суровая. Все можно понять, но для меня подобное поведение может стать плохим знамением. Вдруг эта психически неуравновешенная устроила засаду?
Во-вторых, даже если все по-честному, я не хочу, чтобы комнату открывала она. Разной формы мягкие подушки и розовые слоники ― буэ, нет ничего более тошнотворного. Я открыл уютный полукабинет-полуспальню, с ненавязчивой обстановкой и без излишеств.
Сев в изящное, обитое гобеленом кресло, я с наслаждением потягиваюсь. Сегодня, кажется, будет что-то особенное. Это не предчувствие опасности, не уверенность в том, что я наконец-то пересплю с Грейнджер ― это какое-то светлое ощущение. Такое возникает, когда выходишь на перемене из Хогвартса, а на улице невозможно белый снег, сверкающий на солнце. А вечером я сажусь у камина с кем-нибудь из девчонок и мы долго разговариваем. Иногда я даже скучаю по вечерам с Панси, но знаю ― ушедшее должно остаться в памяти, и все. Теперь будет что-то новое. Метка тихонько, как комарик за стеклом, зудит, и есть надежда, что она не испортит мне вечер.
Видя, как поворачивается дверная ручка, я привстаю с места. Входит Грейнджер, неуверенно поправляя волосы. Все честно, без обмана, да? Я подхожу к ней.
― Ты уже здесь, ― тихо говорит она и в нерешительности останавливается спиной к исчезающей двери.
― Ну да, ― говорю я и подхожу вплотную.
Она первая тянется ко мне губами. Мы целуемся уютно, медленно, как будто так и надо. А так и надо, ведь я решил это уже давно. Я подталкиваю ее к изящному дивану и опускаюсь следом. Она раздевает меня, а я ее. Все происходит с обоюдного согласия, и это более, чем приятно.
Еще летом, слушая новости о выступлениях победителей на различных пресс-конференциях, я представлял себе, как, гм, прелюбодействую с Грейнджер, и с каждым движениям думаю про себя: «Я-убил-твою-мать-я-убил-твою-мать». Чтобы эти слова отдавались в висках, чтобы вены пульсировали от энергии. Но сейчас, когда я действительно делаю
это с
ней, совсем не хочется вспоминать ту старую квартиру с потолками выше, чем в моей спальне дома. Я знаю, что, когда кончу, я лягу рядом с Грейнджер и скажу что-нибудь, лишь бы поговорить. Потому что мое ощущение чего-то особенного раскрыло свой секрет. Оказывается, я предвкушал долгий и искренний разговор наедине, когда мы будем лежать, тесно обнявшись и прижимаясь друг к другу телами. Не буду врать, что люблю романтику и подобное времяпрепровождение, но Грейнджер ― это нечто, не попадающее в обычные рамки.
В конце концов, плюхаясь рядом с ней и распрямляя свои бедные руки, я все-таки произношу:
― Давно этого ждал.
Грейнджер поворачивается ко мне лицом и закидывает ногу на мое бедро.
― Я думаю, ты давно ждал этого с любой девушкой, ― она хитро улыбается, а мне, черт побери, ее волосы лезут в рот.
Девчачьи волосы во рту ― самое неприятное ощущение из всего, связанного с близостью. Они там мокнут, и их фиг выплюнешь, тем более такие, как у Грейнджер.
― Ну, фипа фого, ― отвечаю я, пытаясь избавиться от пряди.
― А мне всегда было интересно, как это с тобой.
― Так и думал, что всегда был предметом твоих мечтаний.
― Разбежался! ― она скидывает с меня ногу, и бедру становится холодно. Несмотря на внезапно проснувшуюся симпатию к Грейнджер, я не выдерживаю неловкости ситуации и встаю с дивана. Да, я планировал лежать с ней и мурлыкать от удовольствия, но не могу. Всё же это не в моём стиле.
Одевшись, я сажусь в кресло. Она поднимает брови, следя за моими действиями.
― Мне уйти? ― в ожидании утвердительного ответа голос у нее холодный.
― Нет, ― говорю я, ― одевайся, давай поговорим. Обсудим, как мы оказались здесь вдвоем.
Она слушается меня и, молча натянув одежду, застегнувшись до горла, садится в кресло напротив.
― Ты любишь Уизела? ― первым делом на ум приходит именно это.
― Не знаю, ― отвечает она, ― он мне нравится. И ты мне нравишься.
Ну, ладно. Вопрос закрыт, ничего определенного она сейчас не скажет.
― Кстати, куда ты постоянно ходишь так поздно? Вы с Уизелом уединяетесь, а потом возвращаетесь порознь, чтоб никто не догадался? ― с ехидством интересуюсь я.
― Я хожу в библиотеку, ―- в голосе Грейнджер легкая обида. ― Перечитываю забытое из-за травмы. Некоторые важные книги не выдаются на руки, поэтому приходится сидеть там до отбоя. А ночью в гостиной занимаюсь.
Безнадежный случай, что скажешь.
― А что за травма? И что, вообще, с твоей памятью сейчас?
― Неважно. Ничего, ― она улыбается.
По ее лицу мне так и не удается понять до конца. «Ничего» ― значит, что ее память не повреждалась, и все это лишь враки и сплетни? Зачем тогда перечитывать всю библиотеку? Хотя, это же Грейнджер… Или же воспоминания повреждались, но уже восстановлены? Насколько восстановлены? Внезапно я чувствую себя уставшим из-за этой загадочности и решаю закрыть для себя тему памяти Грейнджер.
― А, слушай, ― я якобы спохватываюсь, ― как дела у Поттера?
Говорю полнейшую чушь. Глупо изображать светскую беседу после парных занятий нагишом. Но ее не смущают идиотские темы.
― Не очень. Хорошо, что ты об этом заговорил. Ты… хотя... наверное, ты не захочешь мне ничего рассказывать.
― Что рассказывать? ― настораживаюсь я.
Грейнджер подгибает под себя ногу и неуверенно закусывает губу.
― Ну, про исчезновение Гойла, ― она краснеет.
Она сегодня краснеет в первый раз, и при упоминании странных событий. Вот уж Шерлок Холмс ― переспала со своим бывшим врагом без зазрения совести, а как дошло дело до шпионских разговоров, сразу разволновалась.
― Я ничего не знаю. Правда, ― говорю я и, протянув руку, накрываю ее ладонь.
Получается убедительно.
―А что думаете вы? Поттер, наверное, опять мечется со своим шрамом?
― Нет, он не мечется, ― она серьезно смотрит мне в глаза. ― Но шрам у него болит.
Это становится ушатом холодной воды мне на голову. Я уже почти убедил себя, что все хорошо, а тут оказывается, что даже «орденцы» в этом не могут быть уверены.
― Шрам может болеть от перепадов в погоде, ― улыбаюсь я, но она отрицательно качает головой.
― Что-то происходит. Слушай, я уверена, ты и так не вернешься к Лорду, но хотелось бы, чтобы и ты, и остальные слизеринцы знали: что бы ни случилось, вы можете рассчитывать на помощь Ордена.
Я киваю головой. Некстати всплывает эротическая фраза: «Я убил твою мать, детка».
Нечто подобное говорили мракоборцы ― о том, что Министерство всегда готово подставить плечо. Другое дело, что не очень-то я верю их болтовне.
― Ты же понял, что Лорд ― это не то, что тебе нужно? ― спрашивает Грейнджер. ― Тебе было плохо у него.
Снова киваю. То, что Лорд не идеал работодателя и у него нет хороших льгот, не значит, что я не вернусь к нему. Я этого не решаю. То есть, я хочу решать это, но слишком боюсь.
― Мы с тобой все равно не союзники, ― упрямо произношу я. ― Ты мне просто нравишься.
