Глава 6Доркас, 1977 г.
– Видите ли, мисс Медоуз, то, что мы предлагаем, это не совсем «работа» в привычном понимании этого слова…
Ей становится скучно. Смертельно скучно. А чего, собственно, она ожидала, придя в этот закопченный бар в Ноктюрн-аллее, чтобы по наводке однокурсницы встретиться «с одним интересным человеком, который сможет ей кое-что предложить»? У того, с кем она встретилась, длинное и какое-то перекошенное лицо, странная фамилия из русского романа, и все в нем – от этой самой фамилии до того, что он говорит, просто кричит о том, что сейчас ее попытаются втянуть в какую-то сомнительную авантюру. Самое разумное, что она может сделать – это немедленно вежливо (ну, или как получится) попрощаться и уйти, не вникая в дальнейшие подробности про загадочную «Организацию».
Разве ей мало того, что было сделано семь лет назад? Она сбежала на континент с одной целью – пойти в наемники, продаться подороже, потому что не видела иного способа избавиться от унизительной бедности, которая преследовала ее все детство и юность, от заношенных мантий и стоптанных башмаков, от вечных косых взглядов сверстников… Если уж среди магов ей не удается устроиться, то – пусть тогда мир магглов, пусть легендарная амстердамская «Биржа», которая в виде полунамеков и околичностей нет-нет да и всплывала в разговорах сверстников или взрослых. Биржа представлялась ей чем-то вроде хогвартского Большого зала, почему-то с прилавками по периметру, – ни дать ни взять рынок, где продается живой товар. Живой товар там и вправду продавался, но сама Биржа на деле оказалась вроде бы большим по площади, но одновременно каким-то удивительно тесным, загроможденным разнообразными предметами баром, в планировке которого она так и не смогла разобраться; вероятно, там применялись расширяющие пространство заклятья, причем, такое ощущение, каждый раз новые. Биржа чем-то неуловимо напоминала заведения Ноктюрн-аллеи. Место было открыто и для магов, и для магглов; круглые сутки там тусовалась пестрая компания, состоявшая из магов, которые хотели пойти к магглам на работу, и магглов – представителей структур, которые хотели бы магов нанять. Подборка таких организаций была, разумеется, очень специфической – в примерном диапазоне от ЦРУ до Вьетконга и сицилийской мафии.
Через неделю Доркас уже рассматривала одно неплохое предложение – в Южной Америке, не «ах!», но надежное и без излишнего риска, это все-таки не Вьетконг.
А еще через день появилась она.
Позже Доркас обдумывала все обстоятельства их знакомства и пришла к выводу, что само появление там Ульрики было невероятной дерзостью. Компания начинающих террористов-теоретиков без средств и репутации нанимает мага – что не все организации куда солиднее и обеспеченнее могут себе позволить… Непонятно было, как ее вообще пустили на Биржу – как потом уже узнала Доркас, там действовала четкая система отсева «халявщиков», то есть несостоятельных нанимателей. Впрочем, глядя на Ульрику, невозможно было себе представить, что ее могут куда-то не пустить. Она спланировала все так же вдохновенно и бесстрашно, как делала всегда. Пришла, увидела, победила.
Через пятнадцать минут после появления на Бирже она уже излагала Доркас свою концепцию городской герильи, а Доркас слушала ее, не слыша на самом деле ни одного слова.
– А деньги? – все-таки спохватилась она.
– С деньгами у нас пока не густо, но мы их достанем, – усмехнулась Ульрика. – Так ты с нами?
«Конечно», – болезненно стукнуло сердце где-то там, где ему быть не полагалось.
И – да, деньги они достали. Там, где их достают обычно, – в банках. Учиться работе приходилось по ходу дела, но операции проходили успешно, и Доркас получала свои гонорары; а на самом деле значение для нее имела только Ульрика – гладкая, как мрамор, острая, как бритва, Ульрика-валькирия, Ульрика-убийца, пламенная и безжалостная.
Ульрика, которой больше нет нигде, кроме как во снах.
Ни ее, ни остальных – тех, с кем Доркас начинала. Она знала, что винить себя ей не за что, – она работала хорошо, просто другая сторона была сильнее. Но понимание этого совершенно не помогало, когда Ульрика являлась в ее сны такой, какой стала в «мертвых коридорах»…
Второму поколению она честно помогала до тех пор, пока оставалась хоть малейшая надежда на освобождение ее товарищей, – пусть уже не Ульрики, пусть хоть кого-то. После событий Немецкой осени она отказалась от всех дальнейших посулов, спокойно сказав, что ее магический контракт перестал действовать по смерти нанимателя, сменила паспорт и под обороткой уехала в Англию.
Теперь она снова была «дома» – без работы, без друзей, с тающими сбережениями, со старенькими родителями, которых надо было кормить, – в общем, совершенно там же, где начинала семь лет назад. Только теперь еще с погубленной (наемница!) репутацией, жгучим чувством вины и персональным призраком.
Выгодная получилась работа.
И теперь этот хмырь, сидящий напротив нее, пытается снова втянуть ее в какую-то гадость, рассказывая ей пошлые побасенки про чистую кровь и превосходство магов – байки, устаревшие еще со времен Гриндельвальда. Она уже собирается оборвать его и подняться, но что-то удерживает ее на месте, что-то есть в нем такое, что цепляет ее, какая-то ниточка… Она вновь поднимает глаза, смотрит ему прямо в лицо – и замирает, потому что в этот момент все кусочки паззла в ее голове складываются, и она ясно вспоминает, где видела его – это было в 70-м г., в тренировочном лагере террористов в Иордании, куда они ездили с Ульрикой и остальными.
Он встречает ее взгляд без смущения.
– Я знал, что ты меня узнаешь, – говорит он совершенно другим тоном. – Ждал, когда ты вспомнишь сама. Теперь можно открыть все карты.
Все ли?
Он заказывает им по кружке пива, доверительно наклоняется к ней и снова говорит, но ей больше не скучно. Да, он тоже был наемником – работал на русских, неофициально; они вспоминают Биржу; находят пару общих знакомых, с которыми пересекались по «работе»… а потом он снова возвращается к первоначальному разговору.
Им легко понять друг друга, они оба знают магглов со всей их подноготной – знают так хорошо, как не знает и большая часть магглорожденных. Она слушает его – сейчас он говорит почти так же четко и убедительно, как Ульрика: магглы – опасны, единственный путь сосуществования с ними – это не изолировать от них себя, а изолировать их. Но сейчас об этом говорить еще рано, слишком много среди магов стало грязнокровок-магглозащитников, слишком сильно проникло в магическое сообщество восхищение маггловской культурой, о которой большинство чистокровных имеет лишь самое поверхностное представление. Поэтому сначала – очистить ряды магов, ограничить их контакты с магглами, вновь поднять знамя гордости чистокровных, потомков старинных родов. А потом – потом можно думать о большем. Но начинать надо уже сейчас, пока их не захлестнули мутные волны маггловского безумия.
Да, все верно. В ее голове проносится все, что она знает о магглах, – все, что она видела за время своей «работы» в их мире, – все, что рассказывали другие наемники, еще тогда, когда она впервые оказалась на Бирже в Амстердаме. Все, о чем не задумывается, – о чем вообще едва знает большинство магов. Война во Вьетнаме, атомная бомба, терроризм… кровь, реки крови; магглы строят свой мир именно так. Она научилась жить среди них – сперва ради денег, потом ради любви, но всегда знала, что где-то есть ее потерянный рай, ее земля обетованная – Диагон-аллея, Хогсмид – Всебританский заповедник магов с его необременительными интригами и редкими легковесными злодействами.
Ее собеседник прав. Их мир – это оплот разума и порядка в этом хаосе, и они должны не только сохранить его, но и…
– Нет.
– Нет? – похоже, он искренне удивлен. – Ты сомневаешься, что мы сможем справиться с магглами?
Она пожимает плечами. У него почти получилось – надо отдать ему должное.
– Мы просто… просто превратимся в них.
Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Потом его взгляд меняется – он, кажется, понимает, что больше от нее ничего не добьешься; она спохватывается и на всякий случай ставит блок – вряд ли он успел что-то прочесть в ее сознании, но…
– Война все равно будет, – говорит он. – Старый мир уходит в прошлое.
Она кивает:
– Наверное. Весь вопрос в том, что будет после войны. И даже не пытайся наложить на меня Обливиэйт! – Она сжимает под столом палочку. Кроме всего прочего, ей слишком дорого мгновенное озарение, вновь подарившее ее жизни намек на смысл.
Он поднимает бровь:
– Не вижу ни малейшей причины. Мы же, кажется, просто обсудили текущую политическую ситуацию? Да, и кстати, – добавляет он, – даже не пытайся наложить на меня Конфундус.
Что он в действительности думает, понять абсолютно невозможно. Разумеется, навыки окклюменции у него на высоте, через выставленную защиту невозможно уловить не только ни малейших обрывков мыслей, но даже эмоционального фона. И, честно говоря, она считает за лучшее не нарываться.
– Я надеюсь, нам не придется встретиться… при менее благоприятных обстоятельствах, – усмехается он на прощание.
Посмотрим, кто будет смеяться последним.
Ульрика сформулировала с чеканной точностью: «Протест – это когда я заявляю: то-то и то-то меня не устраивает. Сопротивление – это когда я делаю так, чтобы то, что меня не устраивает, прекратило существование».** В кармане у Доркас лежит подобранная утром у порога листовка с надписью «Остановим безумие!» – и изображением феникса. Практически обратный адрес.
Впервые за последнюю пару лет она точно знает, что ей делать дальше.
_________________________________________________________
** Цитата из статьи Ульрики Майнхоф «От протеста к сопротивлению».
