БудниКаждое утро она уходит на работу. Да, ее зовут Оля. Или Хельга, так привычнее для моего слуха. Уходя, она запирает меня на замок.
"Это потому что ты мне не доверяешь?" - спросил я ее как-то. Она хмыкнула. "Нет, это потому что мне некогда искать тебя по сугробам".
Хорошенького же она обо мне мнения!
Она приучила меня к телевизору - мол, смотри, может, что вспомнишь. И я смотрел на пылающие синим светом двигающиеся картинки, ничего, конечно же, не вспомнил, но это многое мне дало. Я понял, по каким принципам живет ее мир. Все как всегда. Кто-то один выбирается наверх, а его благополучие обслуживают тысячи других. Все несчастны, включая выбившегося наверх, только те, кто его обслуживает, несчастны из-за своей незавидной доли, а тот, кто над ними - мается от безделья и спивается, колется наркотиками - это у них новое изобретение (фишка?) или банально занимается совокуплением со всеми, кто подвернется под руку.
Их мир кошмарно скучен. Раньше все было понятно. Если ты простолюдин, то ты радовался минутке отдыха и пел песенки под дудочку, волынку или дул в гармошку. Если ты король, то радовался, что тебя еще не отравили, если ты рыцарь, то радовался, что при тебе еще все твои ноги и руки... Даже монахи в хороших монастырях не слишком погрязали в праздности - у них была работа: замаливать грехи всех остальных. И все радовались, что не мрут от голода, оспы или чумы.
В современной реальности они занимаются, в основном тем, что покупают вещи, демонстрируют их друг другу и горюют, если не удается приобрести вещь, как у соседа. То, что вещь хорошая, им сообщают по телевизору. Этот мерцающий ящик все слушают и отходят от него, только для того чтобы сесть за другой мерцающий ящик, который отражает тайны их сердец. Второй ящик зовется "Сеть".
Я не осуждаю их. Несчастных можно понять. Все осталось по-прежнему - те вещи, которые они приобретают, являются, по сути, эквивалентами средневековых титулов. Имея то-то и то-то, они занимают определенные ниши, с высоты которых могут чихать на остальных. Раньше это проявлялось еще откровеннее, но не было настолько бессмысленно, настолько неоправданно, не подкреплено абсолютной необходимостью. Даже феодальные лорды имели обязанности перед своими подданными, не важно, что некоторые из тех самых лордов стали об этом забывать, но их возвышение базировалось на воспитываемой с младенчества готовности отдать за своих подданных жизнь.
Потом пришли буржуа, которые умели хорошо торговать, а потом дельцы, которые умели хорошо делать деньги. Каждое последующее племя господ отличалось от предыдущего в худшую сторону, имело на лицо все признаки пошлейшей деградации, теряло связь с самой сутью своего возвышения, потому что возвышалось на костях предыдущего племени господ, которых уничтожали, чтобы добиться внешних атрибутов избранности, не подкрепленной уже больше ничем, вследствие чего вспыхивали революции, естественные явления - что-то вроде выплескивания накопившегося гноя. Потом на здоровой коже снова появлялись гнойники.
Мне потребовалось две тысячи лет, чтобы понять, как бессмысленно со всем этим бороться. И вот я попал в мир, переполненный гноем, но никто даже не пытался вскрыть рану - оказываются, мудреют не только иллюзии.
Для себя я прикинул структуру современного общества, быстро с ней смирился и понял, что соотношение добра и зла осталось прежним, только понятия обмельчали, а, может, стали естественнее и проще. И людям стало скучнее играть, почти, как нам ввязываться в придуманные этими людьми истории. Но все они, как мне представлялось, скучали по откровенному Злу, с которым можно было бы сразиться, и настоящему Добру, под чьими знаменами они могли бы собраться. А еще в воздухе носилось нечто, некая тайная мечта, готовность к чему-то. Магии?
Некоторыми мыслями я поделился с Хельгой, которая уже успела накормить нас ужином - очень вкусным блюдом из морозильного ящика: там и рис, и грибы, и морковь, и горошек.
- Ты лучше скажи, ты вспомнил что-нибудь про себя, философ? - спросила она скучным тоном, отпивая из чайной кружки светлое пиво.
Я не люблю, когда она пьет пиво, хотя она и немного пьет, но становится с каждым глотком все печальнее. Нет, хуже... Ее серые глаза переполняются неизбывной тоской, как у заправской иллюзии, которая уже четвертое тысячелетие играет одну и ту же роль. Быть может, виноваты мы? Это же нам полагается разжигать огонь в их сердцах. С другой стороны, это они нас кормят чужими фантазиями, потерявшими первозданную свежесть.
- Я ничего не могу вспомнить, - начал я немного смущенно. Врать мне ей совсем не хотелось, да и современный мир я изучил недостаточно, чтобы мог насочинять что-то действительно правдоподобное. И... теперь я уже не сомневался, что не случайно она меня подобрала. В снегу Хельга нашла своего будущего убийцу.
- Совсем? - спросила она без малейшего интереса. Наверное, уже прикидывала, что допьет пиво и усядется перед своим ящичком номер два, а телевизор останется в моем распоряжении.
- Ну хорошо, - решительно произнес я, испугавшись, что вновь придется любоваться на Симпсонов, Картманов, Бендеров и прочих, к своему ужасу узнавая в них копии некоторых своих приятелей, которые вот, оказывается, где коротают время. - На самом деле я все вспомнил.
Она поставила кружку и пристально на меня посмотрела. Ее лицо преобразилось. Я заметил, что у нее высокие скулы и красивой формы нос, раньше он казался мне обыкновенным и ничем не примечательным, а теперь я увидел, что он едва заметно очаровательно вздернут.
- Ну?
- Я предприниматель, занимаюсь строительством. И вот один мой заказчик из Москвы не принял объект, хотя все работы были выполнены безупречно. А я истратился на материалы, зарплату рабочим. И...
- И что?
- Он меня заказал. Пришлось бежать.
- Откуда?
- Из Москвы?
- Да ну? А ты там, где жил?
- Не могу сказать... Видишь ли... Я скрываюсь.
- Ты думаешь, я его сообщница?
- Нет.
- Почему ты не хочешь сказать мне тогда, где ты там жил?
- Потому что тебе лучше во все это не ввязываться. Безопаснее не знать.
- А, может, потому что ты не знаешь там ни одной улицы? Как, впрочем, и здесь? А?
Я молчал, немного сбитый с толку. Мне казалось, что моя история безупречна. В их фильмах девушки очень снисходительны к предпринимателям. Я старался выдержать ее взгляд, но, кажется, у меня вспыхнули щеки. Глаза у нее сделались стальными. У меня было чувство, будто она меня пронизывает насквозь. Это было и тревожно, и почему-то приятно.
- Скажи, как ты оказался рядом с моим домом, одетый в средневековый костюм, причем не бутафорный, а из дорогущих тканей? Я такого бархата никогда еще не видела. И лен. Это же какой-то древний лен! Итак?
- Потому что я люблю средние века и обычно одеваюсь в одежду тех времен, - спокойно ответил я, не желая выкручиваться.
- Да, а почему именно пятнадцатый век?
- Это время наполнено романтикой. Яркие костюмы, балы и битвы. Еще всерьез проводились турниры, но обставлялись с лицедейским размахом. Галантные кавалеры, с окровавленными мечами в ножнах читали дамам сонеты. Что-то в этом есть, правда? Вот, ты улыбнулась наконец. Впрочем, я еще люблю восемнадцатый век. Человеческая мысль взметнулась ввысь, средневековая тяжеловесность ушла вместе с прошлым, но его очарование осталось. Наверное, поэтому.
- Согласна, но я еще люблю эпоху Возрождения, - грустно призналась она.
- Да, я тоже.
- Итак, откуда ты? Только без всей этой ерунды с предпринимателями и заказами.
- Оттуда, - хмуро и немного сердито заявил я и указал на потолок.
- Вот это больше похоже на правду.
Она как-то неловко, медленно протянула руку и коснулась моей щеки.
- Кожа совсем гладкая. У тебя что, вообще борода не растет?
- Нет. Иногда еще как растет.
- А сколько тебе лет ты тоже не помнишь? Я бы дала тебе не больше девятнадцати, предприниматель из Москвы.
- Я из Санкт-Петербурга. Это тот, кто меня заказал, из Москвы. И мне двадцать пять лет.
- Поэтому у тебя еще не растет борода. Все понятно.
- Хорошо, я себя помню две тысячи лет, но мне миллиона на полтора больше. Так лучше?
- Так лучше. Так что ты там говорил по поводу того, что народ скучает по злу с большой буквы?
- Не по злу, а по сильным впечатлениям. У вас все будто бы смазалось. То есть смерть, горе, милосердие - остались, но стыдливо прячутся под одинаковыми картонными масками. Поэтому ты пьешь пиво и сидишь целыми вечерами в своей "сети".
- Может быть ты и прав. А тот кинжал, который ты потерял, ты говорил как-то, что он очень опасен. Почему?
- Я думаю, что тот, кто его найдет, может натворить бед, потому что вещь магическая.
- Здорово. Только...
- Только что?
- Надо с тобой что-то делать.
Я посмотрел на нее с испугом. Она хочет от меня избавиться. Таких, как я, если я ничего не путаю, отправляют в лечебницу для душевнобольных. Вряд ли она выгонит меня на мороз. С другой стороны, мне грех жаловаться на ее жестокость, учитывая, что я должен буду ее убить...
- Не бойся. Я думаю, что если ты недельки за две так толком ничего и не вспомнишь, то я устрою тебя на работу. А то ты тут с ума сойдешь, философствуя. Идет?
- Да, конечно же! - обрадовался я. - Но у меня же ничего нет, я хотел сказать, документов.
- У меня остались документы брата, - печально сказала она. - Ты немного на него похож и возраст подходящий. Я поговорю насчет тебя с управляющим.
- А что я буду делать?
- Закупать, продавать. Ты же ничего не умеешь, верно? Значит, будешь менеджером. Я попробую тебя поднатаскать: научу командовать, делать много шума и надувать щеки. Вот помоешь посуду и займемся.
Я кивнул. Если честно, впервые за свою двухтысячелетнюю карьеру я по чьему-то небрежному указанию мыл посуду, но, что интересно, мне это нравилось.
