19 февраля 2006 годаВсю следующую неделю Драко проторчал в магазине. Диван в кабинете вновь пригодился, и его пришлось очистить от коробок, скопившихся за последнее время. Не то чтобы Драко пренебрегал уборкой, но в сутках, несмотря на магию, ему иногда не хватало часов, равно как и любому другому человеку, и их большую часть он тратил на Грейнджер и её мудрёное дело.
И только теперь у него появилась возможность наверстать упущенное.
Всё началось утром четырнадцатого, когда нервные, взбудораженные волшебницы, которые почему-то решили, что найдут необходимое в «Магическом мире», хлынули в магазин, наперебой заказывая любовные зелья и подарки своим кавалерам, непременно особенные подарки. Кому-то подавай перчатки для квиддича с самообновляющимся защитными чарами, другим — уменьшенные копии магических животных, а третьим были жизненно необходимы новенькие формулы заклинаний. В общем, дамы знали толк в извращениях, и Драко еле успевал исполнять свои обязанности, левитируя товары из одного угла в другой, подвешивая всё больше магических перьев и стараясь не перепутать свитки, чтобы не отправить потом какому-нибудь бедняге особо ядрёную Амортенцию вместо зелья для полировки метлы.
Конечно, не о таких набегах мечтал Драко, когда выставлял на полку первые товары, украшал фасад и репетировал перед зеркалом доброжелательность, но магазин обогатился на пару-тройку сотен галлеонов, а некоторые, особо вошедшие в раж волшебницы, сделали заказы наперёд, поэтому Драко не жаловался.
Тем более к концу дня у него уже не было сил на то, чтобы возмущаться или хотя бы задумываться о бешеной и совершенно неожиданной популярности магазина. Он аппарировал прямо в спальню, спугнув домовика, но как только тот пристроился к стенке и принялся себя наказывать, Драко отпустил его, от усталости забыв забросать заданиями.
На следующий день пришлось вновь броситься в бой, и, хотя Драко никак не успевал зайти к Грейнджер да и не было для неё ничего обнадеживающего, он всё равно постоянно думал о ней.
Шрам Грейнджер напугал его.
Он почувствовал, что мерзкий холодок пополз вдоль позвоночника, как только различил едва заметные буквы на её предплечье, а память услужливо вернула его в тот ужасный день, когда появилась эта надпись, и Драко испытал одновременно страх, стыд и раздражение. Давно он не думал о прошлом. Настоящее тащило вперёд с такой силой, что было просто не до этого, хотя иногда — как и у любого пережившего войну — всплывали обрывки событий, которые Драко мечтал похоронить в памяти.
На самом деле, он даже пытался сделать это.
Ещё на первом курсе Европейской Магической Академии, когда неожиданная свобода опьянила, а тонны враждебных взглядов и желчных перешёптываний за спиной побудили к действию, а не заставили уносить ноги (точнее, заставили бы, конечно, но бежать к тому времени уже было некуда), Драко попытался провести какой-то замысловатый обряд, для которого нужны были слизь, кости и зубы различных животных — в общем, всё самое неприятное. Древние, как сама университетская библиотека, записи обещали покрыть воспоминания, причиняющие боль, дымкой, завесой, если угодно, и избавить от страданий. И хоть физической боли Драко не испытывал, он всё равно надеялся немного отвлечься от мыслей о прошлом, чтобы заняться наконец настоящим.
Эксперимент сорвался.
Может, из-за того, что его обнаружили в запрещённой лаборатории с личной книгой декана.
А может, потому что он был чертовски пьян.
Драко не смог бы объяснить, почему его не выгнали тогда с позором, навсегда очернив в магическом мире. Конечно, немалую роль сыграла симпатичная целительница, списавшая все его проступки — или чуть более, чем проступки, — на отравление, проклятие, сглаз и помутнение рассудка из-за опаснейшего магловского напитка — кока-колы.
В конце концов его оставили — конечно, урезали курс по тёмной магии от греха подальше, закрыли доступ в запретные секции, даже в квиддиче перевели на скамью запасных, но Драко всё равно был благодарен и той девчонке, и кока-коле — за первой он даже по-джентльменски приударил, а ко второй клятвенно пообещал никогда больше не притрагиваться. По крайней мере, не смешивать с виски.
Самым странным было то, что вся эта история действительно помогла. Драко внезапно осознал, что можно ведь бояться еще и заваленных экзаменов по целительскому зельеварению, профессоршу с факультета магического права, в гневе напоминавшую мантикору, или, например, отказа в практике у самого выдающегося волшебника Лихтенштейна. И такие страхи ему даже понравились.
Так прошёл год, другой, защита, несколько научных статей, стажировка в другой стране — и вот Драко уже колесит по миру, почти забыв о своём прошлом.
А затем приезжает в Лондон, затевает собственный бизнес, открывает магазин… и встречает Грейнджер с её страхами, печалями и болью. Он не забыл, какой уверенной она казалась, деловито обследуя его дом, как раздавала команды, поджимала губы, когда Драко посылал за чем-нибудь домовиков, тряслась над каждым подозрительным предметом, гневно зыркая на Малфоя. Но он стойко принимал удар и мечтал утереть ей нос.
Теперь такая возможность представилась, но Драко не испытывал желания ею воспользоваться.
Шрам напомнил ему о том дне.
О родителях.
О Беллатрисе.
О «Круцио» и надрывном крике.
Конечно, Драко не стал говорить Грейнджер, что избавление от отпечатка тёмной магии могло бы сыграть не последнюю роль в возвращении её сил.
В Азии он общался с австралийским студентом, который писал диплом о стабилизации магического поля после попадания волшебника под действие запрещённых заклинаний. Драко тогда запомнил далеко не всё: празднование защиты дипломов прошло весьма успешно, но выводы тот парень сделал потрясающие, и все профессора предсказывали ему звёздную карьеру в области колдопсихологии, пока среди студентов шёпотом передавались шутки о том, как именно теория проверялась на практике. И некоторые, кажется, действительно верили, что добрячок Эдмунд пяти с половиной футов ростом хладнокровно чередовал Круциатусы с Империусами.
В любом случае мысль о том, чтобы рассказать всё это Грейнджер, Драко не прельщала.
Научными фактами в такой ситуации не отделаешься, а он, в конце концов, не был настоящим колдомедиком, а тем более психомагом, поэтому не мог лезть в душу Грейнджер, прикрываясь врачебной вседозволенностью. По крайней мере, пока это не было необходимо.
Кроме того, Драко не был уверен, что хотел этого.
Он всё ещё опасался Гермионы, будучи не до конца уверенным, что она не подставит его, когда (или пока что «если»?) он поможет ей. Она постепенно узнавала о нём слишком много, но почему-то, оказываясь с Грейнджер наедине, Драко забывал о контроле и не следил за собственными действиями так, как было необходимо. Почему-то Драко Малфой в такие моменты доверял Гермионе Грейнджер.
Точнее, искренне надеялся, что она не станет использовать его в корыстных целях. Пусть оставит это слизеринцам — ведь Драко помогал ей не из самых добрых побуждений. Или он просто старался себя в этом убедить?
Может, проводить с ней время неожиданно оказалось не так изматывающе, как он полагал. Его, конечно, здорово пугало то, что он не мог относиться к Грейнджер равнодушно и безразлично, как к любой другой клиентке, но при этом и ненависти к ней уже не испытывал. Такой была достаточно неприятная неопределённость.
Хотя Драко точно знал, что, думая о Гермионе, всё равно испытывал малую толику брезгливости. Нет, он даже мысленно не ущемлял нечистокровных — просто привык относиться к тем, кто хуже него, с некоторым предубеждением. А Грейнджер в определённых сферах — конечно, далеко не во всех, он же был реалистом! — действительно оказалась слабее и знала меньше него. Он чувствовал себя самим Мерлином, когда открывал ей глаза на какие-то вещи, это повышало самооценку, и вот, мысленно, Драко представлял между ними пропасть, которая из-за её проблем только продолжала расти. Она теряла магию — а Драко, наоборот, чувствовал, как становится сильнее. Он был молодым, здоровым, крепким и не подверженным действию проклятий или опасных зелий. А Гермиона сидела в четырёх стенах в не самом привлекательном магловском районе и ждала — Мерлин, кто бы мог подумать? — когда Драко Малфой придумает способ её спасти.
Ладно, пожалуй, это уже было грубо. Но ведь Грейнджер никогда особо ему не нравилась.
Хоть она и стала лучше.
***
Гермионе стало лучше.
Она испытывала непривычную смесь смирения и готовности действовать. Первый шок прошёл, тело немного приспособилось к окружающей обстановке и непривычным ощущениям, а разум уже не требовал использовать магию при каждом удобном случае. Страх, конечно, не улетучился, но запрятался поглубже, только по ночам неприятно ворочаясь внутри и заставляя думать.
Много думать.
Гермиона часто представляла, какой бы была её жизнь, стань она вновь маглой. Или она уже будет считаться сквибом? В этой терминологии она слегка путалась, хотя нельзя сказать, что очень уж стремилась разобраться в ней.
В Малфоя Гермиона верила. Может, там было немного детской, наивной надежды, но и вера присутствовала. Он всё-таки уже пытался что-то делать, и её шрам действительно исчез, хотя Гермиона и не могла полностью оценить, насколько осмысленными были предпринятые им шаги. Ей не у кого было спросить, некому написать, негде найти всю информацию. Ну или почти негде.
Спустя три дня, почувствовав, что сходит с ума в четырёх стенах, Гермиона решилась на не самый правильный поступок в её ситуации, но единственный возможный. Она послала запрос. Совам, слава Мерлину, не нужно демонстрировать волшебную палочку, а достаточно угостить их печеньем, поэтому, заклеив конверт обычным магловским клеем за неимением заклинания, Гермиона отправила сипуху в Магическую Библиотеку Лондона.
А на следующий день, хорошо подумав, сбегала в канцелярский магазин, запаслась конвертами и отправила письма ещё в семь библиотек в ближайших городах и странах. Возникла даже идея обратиться в Хогвартс, но, опасаясь всевидящего ока Макгонагалл, Гермиона решила повременить.
Гарри наверняка сказал бы, что это безумие. Рон назвал бы глупостью. Но Гермиона чувствовала, будто единственным, что пока ещё крепко связывало с волшебным миром, были книги. Необязательно, чтобы страницы переворачивались сами или двигались картинки. Да ей вообще были не нужны картинки! Она просто хотела каждый миг ощущать свою принадлежность к миру магии хоть таким способом.
Удивительно, но, когда рядом был Малфой, это случалось. Боль не уходила — она нарастала с каждым его словом, но с этой болью что-то сражалось, боролось и… побеждало.
И наступало облегчение. Ненадолго, конечно, ровно до того момента, как Малфой подписывал ей приговор очередным замечанием или сообщал какую-то новую информацию, но с ним всё равно было легче, чем без него.
Глупо.
Первые совы с книгами вернулись под вечер субботы, и всю ночь Гермиона провела, скользя глазами по строкам, переворачивая страницу за страницей, делая какие-то пометки и выписывая отдельные моменты в увесистую тетрадь.
А в воскресенье рано утром заявился Малфой.
Когда сон прервал его недовольный голос, явно окликавший её уже не первый и даже не второй раз, Гермиона поняла, что зря разрешила Малфою аппарировать прямо в дом.
Конечно, вряд ли он мог как-то воспользоваться положением, оказавшись в её гостиной. Ну, там, начать громить всё вокруг, рыться в её шкафах или подняться наверх, чтобы… что? Нет, он определённо не стал бы заниматься подобным, но это не отменяло того факта, что Гермиона всё ещё была в постели, а внизу, примерно под ней, находился уже порядком раздражённый Драко Малфой.
Внезапно он замолчал.
Только Гермиона вскочила с кровати, бросилась к двери, на ходу натягивая халат, только потянулась к ручке, не заботясь о том, чтобы привести комнату или себя в мало-мальски приличный вид, Малфой перестал её звать. Она замешкалась, подумав, что он аппарировал прочь, решив, что её нет дома, и всё-таки глянула на себя в зеркало, слегка поправила волосы и одёрнула халат — не то чтобы это сильно спасло её внешний вид.
Малфой не ушёл.
Стоял, склонившись над столом, где с ночи были разложены книги и тетрадки, и вчитывался в подпрыгивающие каракули Гермионы (а во что ещё могут превратиться строчки, написанные в третьем часу ночи?). Она нахмурилась, уверенная, что не оставляла тетради открытыми, но уточнять почему-то не стала.
— Доброе утро.
Он поднял голову медленнее, чем мог бы, видимо, заканчивая чтение, и посмотрел на Гермиону. Она видела, как слегка расширились его глаза и дрогнули губы, но он вовремя поймал её предостерегающий взгляд.
— Доброе, — коротко кивнул он.
Воцарилось молчание. Гермиона не знала, должна ли задать какой-то конкретный вопрос; простое «зачем ты пришёл» звучало бы грубо, а предложение кофе или чая — не совсем уместно. Малфой тем временем, кажется, просто не хотел облегчать ей жизнь и продолжал молчать.
— Вижу, ты связалась с библиотекой Академии, — наконец заметил он, спустя вечность.
Гермиона неопределённо качнула головой, чувствуя себя менее уютно с каждой секундой. Очень вовремя вспомнилось, что одета она была не совсем подобающе, душ ещё не принимала да и спала каких-то жалких пять часов.
— Здесь ты ничего не найдёшь, — тон Малфой внезапно изменился, и Гермиона напряглась, стараясь не пропустить ни слова. — Я перечитал всё это ещё на прошлой неделе. Там есть ровно три случая потери магии, но никакой из них и близко не напоминает твой.
— Я думала, у тебя есть работа, — выдавила Гермиона, мысленно оценивая количество книг, которое, по его уверениям, перелопатил Малфой.
Он на мгновение замер, а затем усмехнулся, оценив шпильку.
— Люблю почитать перед сном, — отшутился он в ответ, и его ухмылка стала больше напоминать улыбку.
И Гермиона тотчас расслабилась. Она вдруг поняла, что за окном прекрасная погода, рутинных дел у неё не так много, и она могла бы выбраться куда-нибудь, прогуляться по местам, знакомым с детства, или поболтать с кем-нибудь из соседей. Да и вообще впереди была целая жизнь.
Хоть и без магии.
Стало так легко, что она уже почти была готова предложить Малфою разделить завтрак или хотя бы угостить его чашечкой кофе, но один взгляд на него убедил не делать этого. Малфой стоял, чуть нахмурившись, и очевидно раздумывал над чем-то.
— Я могу прислать тебе несколько своих книг, — предложил он, ещё раз глянув на её стол, и поспешно добавил: — Если ты хочешь, конечно.
Гермиона не удержалась — мотнула головой и неловко переступила с ноги на ногу. Малфой вёл себя странно — не как Малфой. И тогда-то до неё и дошло, в чём было дело, почему она постоянно сбивалась, не знала, как с ним общаться, что говорить или делать.
Не потому что у неё были проблемы — а из-за Малфоя.
Он будто бы был совсем другим человеком, совсем не тем, чей дом она посетила около двух месяцев назад. Тогда он ничем не разрушил её представлений: вёл себя как прежний мерзавец, грубил и язвил, вскидывал свой дурацкий острый подбородок, поигрывал палочкой и раздавал команды эльфам при любом удобном случае — явно чтобы позлить Гермиону.
Теперь перед ней была какая-то новая, доселе невиданная версия Драко Малфоя. Тактичная, умеющая придержать язык и даже… добродетельная?
Это явно следовало обдумать.
— Так что, Грейнджер? — беспокойно уточнил Малфой, по-видимому, нервничая.
— Да, — спохватилась Гермиона, осознав, что бесстыдно затянула паузу. — Было бы очень мило с твоей стороны, — скороговоркой выпалила она и только потом подумала, как глупо звучало «мило» по отношению к Малфою. Хотя теперь слово казалось достаточно правильным.
Он перевёл дыхание, громко втянув воздух, и сообщил прежним тоном:
— На самом деле я пришёл, чтобы сказать, что отослал твои данные в Международную конфедерацию магов. Им придётся повозиться с результатами, но зато мы действительно сможем узнать кое-что полезное. Они уж точно фиксируют все случаи проблем с волшебством, и там есть свои специалисты, которые помогут мне… по старой дружбе, — криво улыбнулся Малфой.
У Гермионы нервно дёрнулся глаз, но она сумела это скрыть.
Нет.
Нет, нет, нет, нет…
Драко Малфой точно вёл себя странно. Неадекватно. Подозрительно.
Интересно?
Да!
То ли в ответ на его улыбку, то ли радуясь информации, Гермиона улыбнулась и неожиданно для себя приняла решение, которое не одобрила бы в прошлом и за которое, скорее всего, будет ругать себя в будущем. Она собралась с силами, удержалась от того, чтобы зажмуриться, и переступила черту.
— Это хорошо, это здорово, Малфой, спасибо, — протараторила она, будучи в самом деле благодарна, а после этого уже было совсем просто задать вопрос: — Может, кофе?
