Глава 6О сломленной обороне
Когда Гермиона смотрит на подрастающую Аврору, ей порой становится страшно — такой красавицей она растет. Драко, конечно, постоянно повторяет, что она вся в Гермиону, но с первого взгляда видно, что Аврора в большей степени Малфой. Пожалуй, только карие глаза выдают в ней гермионины гены. Даже волосы Авроры хотя и вьются, но вовсе не так, как у Гермионы, а закручиваются мягкими крупными локонами. С этими белокурыми кудрями она похожа на ангела и куда сильнее, чем хотелось бы Гермионе, на Нарциссу.
Ко всему прочему, Аврора становится избалованной, и тут уж Гермиона знает, кого винить. Девочка растет настоящей «папиной дочкой», а Драко и рад постоянно потакать ее капризам. Гордится ее «малфоевским характером». Гермиона вздыхает — ей-то известно, что это и на одну десятую не так хорошо, как кажется Драко.
Когда наступает сентябрь и Скорпиус впервые уезжает в Хогвартс, в доме становится удивительно тихо и грустно. Гермиона отчего-то никогда не задумывалась, как тяжело отправлять собственного одиннадцатилетнего ребенка в школу-пансион. А ведь когда-то она сама, даже не помышляя об этом, счастливая, начинала свою учебу. Конечно, писала письма родителям, но, быстро втянувшись в бурный водоворот хогвартской жизни и приключений, почти не скучала по дому. А ведь наверняка для ее мамы и папы дом в тот сентябрь так же опустел, как и для нее сейчас.
Гермиона очень скучает. Драко, по всей видимости, тоже, но ни за что не признается, хотя каждый раз, когда в окно стучится почтовая сова, он несется открывать с такой скоростью, что опередить его не остается ни единого шанса. Но больше всех тоскует по брату Аврора. Для девятилетней девочки ее взгляд слишком грустный и серьезный. А ведь нельзя сказать, будто они со Скорпиусом так уж дружны! У Гермионы нет ни братьев, ни сестер, как, впрочем, и у Драко, и теперь они с удивлением обнаруживают, что ежедневные споры, шалости, а иногда и драки между братом и сестрой, видимо, являются проявлением дружеских чувств и родственной любви. По крайней мере, Аврора явно скучает по Скорпиусу больше всех.
К наступлению выходных Гермиона обнаруживает, что завал на работе с начала недели не только не уменьшился, но и вырос. А это может означать только одно: работа на дом, и значит, поход в Хогсмид с Драко и Авророй отменяется. Придется им веселиться без нее. Тем более что на этой неделе Скорпиус не прислал письмо из Хогвартса, и Аврора совсем поникла. Ну, ничего Драко ее встряхнет.
Субботнее утро начинается с гермиониных напутствий:
— Драко, я тебя прошу, корми ее хоть изредка чем-то, кроме мороженого и сладостей. Зайдите куда-нибудь и нормально пообедайте человеческой едой! И не покупай ей все, что она попросит. А к Джорджу вообще лучше не заходите, иначе нам ее игрушки скоро некуда складывать будет. И никаких — ты слышишь меня? — никаких платьев и мантий! У девятилетнего ребенка гардероб не может занимать целую отдельную комнату.
Если до этого Драко лишь молча кивал с отстраненным видом, то на последнем предложении он переводит на Гермиону удивленно-недоверчивый взгляд:
— Это еще почему? Лично у меня занимал.
Гермиона категорична:
— И ничего хорошего из этого не вышло.
Она, в принципе, понимает, что Драко все равно сделает все по-своему. Но и отпустить их просто так тоже не может. Вздохнув, она закрывает за ними дверь и отправляется к письменному столу — работа не ждет.
Драко и Аврора возвращаются почти к ужину. Гермиона отправляется в прихожую их встречать, втайне радуясь возможности передохнуть. В нетерпении Аврора едва ли не подпрыгивает в дверях и, увидев маму, несется к ней, протягивая толстую потертую книгу:
— Мамочка, это тебе! Папа сказал, что ты ее давно хотела. Правда, она совсем без картинок, но если тебе именно такую хотелось…
Гермиона приятно удивлена, но, взглянув на Драко, который как-то неуверенно замер в дверях, чувствует подвох. Поэтому говорит:
— Спасибо, милая. А папа не сказал, в честь чего подарок?
Драко не успевает остановить Аврору, а потому она честно отвечает:
— Он сказал, это чтобы ты нас сразу не убила!
Все ясно. Драко пожимает плечами с видом «а я что? а я ничего!» и взмахом палочки левитирует с крыльца в прихожую здоровенный пакет с покупками. И еще один. И еще… После пятого пакета он, наконец, закрывает дверь. Аврора уже успела разуться и убежать в свою комнату. Нужно признать, она выглядит заметно повеселевшей.
Гермиона подходит ближе к Драко и полушепотом спрашивает обвиняющим тоном:
— Ну, и как это называется?
— Поход по магазинам?
Гермиона закатывает глаза и отвечает сама:
— Нет, Драко, это называется «потакание капризам». Ты ее совершенно избаловал! Еще это называется «безобразие».
Драко молчит. Он, если уж откровенно, знает, что перегибает палку. Поэтому, когда он отвечает, его голос звучит почти виновато:
— Я не специально. Но я не могу ничего поделать! Отказать просто невозможно. Ей же что-то хочется, и она на меня смотрит такими глазами…
— Какими глазами она смотрит? Ну какими
«такими»?
Драко делает к ней шаг и оказывается так близко, что Гермионе приходится задрать голову, что смотреть ему в глаза. Он наклоняется к ней, и дыхание перехватывает. Почти коснувшись ее губ своими, он замирает и шепотом произносит:
— Такими твоими.
О Драмионе
Я знаю, девочка, что ты никому ничего не говорила, но в Ехо полно дерьмовых ясновидцев!..
Макс Фрай «Джуба Чебобарго и другие милые люди»
Лаванда приходит в понедельник. Ну, как сказать — приходит, скорее, забегает на минутку, щебечет свое «Приветики, какие делишки?» и убегает. Но если учесть, что Лаванда раньше в гости не заглядывала, то это кажется довольно странным. А когда вспоминаешь, что она недолюбливает Гермиону, то все это уже подозрительно.
Во вторник Лаванда появляется на пороге с лучезарной улыбкой и после гермиониного натянутого ответного приветствия усаживается на стул для посетителей. Как будто ее кто-то приглашал! Но Гермиона слишком вежлива и удивлена таким пристальным вниманием к собственной персоне, чтобы возражать. Поэтому она в течение целых пятнадцати минут поддерживает бессмысленный диалог с Лавандой, которой, впрочем, и не очень-то нужен собеседник — она и сама трещит без умолку.
К визиту Лаванды в среду Гермиона уже почти готова. Та заявляется чуть позже обеда с двумя булочками с корицей. Не спрашивая разрешения, варит кофе, не переставая посвящать Гермиону одновременно во все министерские сплетни, подробности их с Роном сумасшедшего романа и последние писки и визги моды. Нельзя сказать, что Гермиону все это так уж интересует. Ей куда важнее сообразить, зачем Лаванда вообще приходит, но, увы, пока из этой затеи ничего не выходит.
Четверг у Гермионы так загружен делами, что она подумывает забаррикадировать дверь, чтобы Лаванда ее не отвлекала. Гермионе уже кажется, что повезло и ее ежедневная гостья сегодня не появится, но не тут-то было — за полчаса до конца рабочего дня она возникает на пороге. Похоже, они теперь вроде как подружки, по крайней мере, Лаванда доверительно сообщает о том, что Рон — подлец! — забыл о годовщине их первого поцелуя. Гермиона-то, конечно, знает, что у Рона настоящий аврал в Аврорате, да и повод для годовщины какой-то сомнительный, но молчит. Молчит и генерирует план выуживания у Лаванды истинной причины ее визитов. Словно назло, когда до конца дня остается каких-то десять минут, а Лаванда уже сварила себе вторую чашечку кофе, в кабинет (как всегда, без стука) вваливается Малфой с очередным «неотложным» делом. Эта внезапная встреча отчасти компенсирует Гермионе все мучения с Лавандой: она так удивлена появлением Малфоя, что замолкает на полуслове и едва не роняет чашку из рук. Ее молчание длится до тех пор, пока он не скрывается в коридоре, оценив ситуацию и решив, что хватит с Гермионы на сегодня страданий. После этого какая-то притихшая Лаванда отставляет в сторону недопитый кофе и поспешно прощается.
Утро пятницы делает Гермиону счастливой: во-первых, конец рабочей недели, наконец-то завтра выходной. А во-вторых, странная реакция Лаванды на Малфоя накануне дает надежду, что больше она «в гости» не заглянет. К несчастью, эта призрачная надежда разбивается вдребезги сразу после обеда о жизнерадостные «приветики!» Лаванды. Но теперь она начинает беседу не со сплетен, а с вопросов, да еще в какой странной форме:
— Гермиона, ты знаешь, что лучшие подруги ничего-ничего не скрывают друг от друга?
Гермиона кивает. Ее так и подмывает сказать: «Мы с Джинни и так все друг другу рассказываем», — но она сдерживается, лишь тихонько хихикнув. А Лаванда продолжает:
— Вот я тебе все рассказываю, даже про Рона, даже самое секретное.
Интересно, что было самым секретным в ее представлении? «Все страньше и страньше», — думает Гермиона словами одной девочки, тоже попавшей в необычную переделку. Тем временем ее новоиспеченная «подружка» не унимается:
— А ты вот мне не рассказываешь про себя самое главное!
Обвиняющий тон Лаванды заставляет Гермиону удивленно приподнять брови.
— Да-да, милая, не притворяйся, все Министерство уже знает.
Гермиона хмурится. Все Министерство знает о ней что-то такое…
— Все знают, что вы с Малфоем встречаетесь! Это всю неделю все обсуждают. О, Герми, почему ты мне не рассказала? Мы говорили об этом с Роном, но он не верит, а зря. Вы такая милая, такая чудесная пара! Вам даже прозвище придумали…
Если поначалу Гермиона потрясенно молчит, и, кажется, от лавандиной болтовни у нее начинает кружиться голова, то вот этот момент совсем выбивает ее из колеи, и она переспрашивает:
— Прозвище? Мерлин и Моргана, что еще за прозвище?!
Лаванда с мечтательной улыбочкой закатывает глаза и отвечает:
— Из ваших имен. Драко и Гермиона — получается Драмиона.
Подавившись собственным возмущенным вздохом, Гермиона закашливается, что не мешает ей, впрочем, выслушать пояснения Лаванды:
— Вообще-то, еще был вариант наоборот — Гермидрака, но как-то не прижилось… А Драмиона всем нравится. Так красиво и как-то даже драматично...
* * *
Заканчивая рассказ, Гермиона хлопает по столу ладошкой:
— Драмиона, можешь себе представить?!
— Ты бесишься, потому что мое имя на первом месте, а от твоего остался только хвостик, — издевательски ухмыляется Драко.
Гермиона закатывает глаза. Никакой серьезности!
— Драко, это не шутки. Об этом знает уже все Министерство! Как они вообще пронюхали?
Малфой пожимает плечами и неуверенно предполагает:
— Ну-у-у… Помню, в школе у нее вроде всегда было «превосходно» по Прорицаниям. Может быть, ей подсказали чаинки или магический кристалл?
В ответ Гермиона только разочарованно фыркает — похоже, Малфой ничего об этом не знает.
Да и откуда он может знать? Ведь это была случайность, что в понедельник в кафетерии Министерства из его папки выпала записка с подписью «Люблю, твоя Гермиона», да прямо на столик Лаванды. Просто чистейшей воды случайность!
О скуке
Панси редко бывает в Лондоне. Она вообще редко приезжает в Англию, путешествует по всему миру. Она везде как дома. Или наоборот — нигде, это как посмотреть. Сама-то она еще не определилась.
Панси непредсказуемая и неуправляемая. У нее семь пятниц на неделе, а суббот и того больше. Утро у нее не время суток, а момент пробуждения, причем, порой на закате.
Взгляд у Панси томный, голос бархатный, колдовской. Она роковая женщина, женщина-вамп. Блейз утверждает, что она бестия, чертовка и стерва, а в вопросах Панси ему можно верить. Она ведьма во всех смыслах. В ее словах и взглядах — приворотное зелье. В газетных статьях о самых громких разводах между строк — ее имя.
Панси иронична и саркастична. Ее статьи всегда бьют в цель, а репортажи со всех концов земли будоражат кровь. Ее стиль отточен и выверен до совершенства, а неумелым подражателям нет числа.
У Панси все острое: язык, ум, ключицы, колени, взгляд. О линию скул и удлиненного каре вообще можно порезаться. А еще у Панси в сердце острая игла. И имя ей — Драко Малфой.
Волосы Панси черные, как вороново крыло, а глаза глубокие и темные. Когда она видит Драко, они чернеют — от безысходности, от боли, от пустоты.
Закинув одну идеальную ногу на другую, Панси обводит взглядом крошечную квартирку. Помнится, прежде у Малфоя гардеробная была больше. Губы кривятся в презрительную усмешку, но тут взгляд упирается в сидящего рядом Забини. Он смотрит в упор и угрожающе прищуривается, и Панси, вздохнув, пытается изобразить доброжелательность. Насколько она вообще на это способна, разумеется.
С кухни слышатся приглушенные голоса, смешки и звон посуды. Острая игла в сердце ворочается, ввинчивается глубже. Наконец, в дверях появляется Драко с подносом, за ним — Грейнджер. Панси трудно дышать. Ее глаза черны, но теперь в них горит огонь злости. Он ярок и жарок. От него у Панси начинают пылать щеки и, если бы не Блейз, которому она дала слово, это пламя уже точно перекинулось бы на дешевую магловскую мебель и сожгло бы эту квартирку ко всем чертям.
Но слово дано, и Панси улыбается, когда Драко ставит поднос на журнальный столик. Чай. И булочки. Панси не пьет чая и уже не помнит вкуса выпечки, но протягивает руку и берет кружку. На тонком запястье издевательски звякает изящный браслет с дурманитами — годовой бюджет небольшого города. Кружка огромная, глиняная. Сама эта Грейнджер ее лепила, что ли?.. Над ней клубится пар. Панси подносит ее ближе, вдыхает аромат — мята, лимон, еще какие-то травы, и от него почему-то щемит сердце.
Цепким взглядом Панси глядит на Грейнджер. На щеках — легкий румянец, волосы, как всегда, взлохмачены. На губах улыбка — эхо того смеха, что остался на кухне. Того смеха, который только для двоих. Грейнджер поминутно взглядывает на Драко, и тогда ее улыбка вспыхивает, и глаза, и она вся словно зажигается изнутри. И от этого у Панси сильнее разгорается пламя злости. Она переводит взгляд на Малфоя.
И как это ему удается — быть здесь на своем месте, оставаясь при этом самим собой? Панси не понимает. Вот он сидит, такой же безупречный, как и раньше, с этой легкой небрежностью и нотками высокомерия, и быть бы ему где-нибудь в старинном замке, но нет — уселся в плюшевое кресло, напялил на себя джинсы и джемпер, и сразу видно — здесь его дом. Тот дом, который у Панси везде и нигде.
От взгляда Панси не укрывается, как Драко будто бы случайно старается коснуться Грейнджер, а она наклоняет голову так, чтобы он попадал в ее поле зрения. Как она, не спрашивая, кладет полторы ложечки сахара в чай, размешивает и отдает ему кружку. Как он протягивает руку и гладит проходящего мимо рыжего кота. Рассказывая что-нибудь, они перебивают друг друга, выясняя какие-нибудь неважные мелочи, и в споре забывают, о чем рассказывали. Они уговаривают Блейза и Панси поехать с ними на следующие выходные к морю. Забини соглашается сразу — этому бездельнику хоть какое-то разнообразие. Панси вежливо, но отстраненно-холодно отказывается и не замечает сама, что уже через десять минут интересуется, какая погода будет на побережье к выходным (надо же знать, какие наряды брать с собой), а потом начинает рассказывать об одном своем приключении на Андаманских островах. Сделав глоток почти остывшего чая, она стряхивает крошки с кончиков пальцев и заканчивает рассказ под смех Драко и Гермионы. Панси и сама смеется, а от удивления Блейза ей еще смешнее. Кажется, он не верит ей, ну да ничего.
Вечер заканчивается. Панси допивает холодный чай. Он совсем затушил злой огонь в ее глазах, и даже угольков не осталось. Только темнота и пустота. Гермиона собирает посуду на поднос, Драко вызывается помочь ей. И снова, как вначале, с кухни слышится смех. Панси не улыбается. Она смотрит на Блейза.
— Неужели ему не скучно? В этой вот магловской квартире, с этими поездками к морю, с чаепитиями и булочками?
С ней?
Блейз знает, о чем говорит Панси. Ему и самому это странно, но он уже начал понимать. Он смотрит на дверь в кухню и тихо отвечает:
— А ты не думала, что ему это и было нужно — немножко скуки?
Панси молчит. Она чувствует, как в сердце шевелится игла. Теперь она не только острая, но и отравленная.
