VГлаза жгло, ныл позвоночник, волшебная палочка в руках дрожала, отчего огонёк Люмоса то и дело соскальзывал со страницы и падал на кровать. Но Гермиона с завидным упорством продолжала разбирать уже знакомый почерк. Продолжала, хоть чтение было не из приятных.
Грейнджер выдохнула с облегчением, когда наконец добралась до последней страницы. Но дневник не закрыла, сидела неподвижно, будто в оцепенении. Даже мыслей в голове не было. Страшно. Просто страшно. Она и подумать не могла, что…
Скрипнули половицы.
В абсолютной тишине этот звук прозвучал оглушительно громко, и Гермиона вздрогнула от неожиданности. Потянулась, протёрла руками уставшие глаза, с помощью палочки закрыла прочитанный дневник и отлевитировала его на место. Теперь она была почти уверена, что тёмномагических заклинаний на нём нет, но появилась другая причина не брать его в руки. Гермионе было противно.
Лучше бы она нашла в тумбочке что-то другое. Но начав читать дневник, она уже не могла остановиться. Ей просто необходимо было узнать, чем всё закончится.
Если верить написанному, то Министерство проводило эксперименты над заключёнными, которых приговорили к пожизненному лишению свободы. На них невыразимцы изучали действие Круциатуса. Как оказалось, с пыточным заклятием всё было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Хотя теперь Гермиона понимала, что предпочла бы этого не знать…
Последняя запись в дневнике была сделана ещё до того, как магический мир столкнулся с Гриндевальдом. Вот только в Министерстве Гермиона видела не один такой дневник, а три. Что если есть продолжение? Или те два касались Империуса и Авады Кедавры?
Мерлин, Грейнджер и подумать не могла, что Министерство может пасть в её глазах ещё ниже! Её замутило.
В дневнике описывалось поведение более двадцати заключённых, ставших частью эксперимента. Их подвергали заклятию разной степени мощности в разное время и при разных обстоятельствах. Для чистоты эксперимента Круциатус накладывал не один невыразимец, а целый отдел (не одновременно, конечно), то есть больше тридцати человек. Заключённые реагировали по-разному: начиная от странной модификации магловского Стокгольмского синдрома (жертва полностью подчинялась одному из своих мучителей, её воля подавлялась, характер менялся до неузнаваемости) и кончая галлюцинациями, постоянной дрожью во всём теле, истериками и помутнением рассудка.
Таким образом, заключённые умирали не из-за влияния дементоров. Дементоры нагоняли на них тоску, которая могла граничить с депрессией. И то депрессия возникала только у очень впечатлительных магов и волшебниц. А разве среди убийц много таких «впечатлительных»?
Получается, эксперименты проводились веками, ведь даже в самых старых источниках говорилось, что люди умирают из-за длительного воздействия на них дементоров!
Тем не менее, никаких результатов эксперименты не принесли — никто так и не узнал, от чего зависит действие заклятия на человека. В дневнике были одни предположения.
Грейнджер чувствовала, как к горлу подступил ком: описания были довольно детальными, и Гермиона не могла поверить, что целый отдел мог тренировать пыточное на заключённых. Ведь как так можно? Неужели они не понимали, насколько это бесчеловечно?! Неужели их это совсем не беспокоило? Более того, кому-то хватило выдержки всё это записать!
Почему об этом никто не говорит? Почему об эксперименте не трубят направо и налево все нынешние газеты во главе с «Ежедневным Пророком»? Нужно лишь прошерстить архивы и узнать имена невыразимцев, которые тогда работали в Министерстве. И опубликовать в «Пророке» статью о тех, чьи семьи сейчас воюют на светлой стороне. Всё, это же как часовая бомба! Если «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» посеяли в душах людей сомнения, то такие сведения — удар ниже пояса для светлой стороны.
«Светлой или «светлой»? — ехидно поинтересовался внутренний голос. — А в чём разница, если методы одни и те же? В чём? Тёмная сторона убивает быстрее. Светлая оставляет сходить с ума и списывает происходящее на влияние дементоров. Так кто гуманнее?»
Нет, конечно же, Гермиона понимала, что о происходящем в Отделе Тайн могли не знать сотрудники других отделов, но ведь невыразимцы отчитываются перед Министром! Неужели все министры одобряли такие эксперименты? В голове не укладывалось.
Гермиона встала с кровати и рывком открыла шкаф. Она не хотела верить написанному, но у неё был отличный способ проверить, происходит ли это до сих пор.
— Фините инкантатем.
— Волдем…
— Силенцио!
Хитро, Антонин Долохов, хитро.
— Рискнёшь назвать хозяина по имени? Как смело!
Долохов посмотрел на неё с такой ненавистью и обидой во взгляде, что Гермионе даже стало немного неловко. Но она быстро подавила неуместное чувство и решила сразу перейти к сути:
— Тебя пытали Круциатусом в Министерстве?
Долохов не шелохнулся. Оно и логично — не позволяло Инкарцеро, но кивнуть или покачать головой то он мог.
— Да или нет? — голос Гермионы сорвался.
Долохов только криво усмехнулся, продолжая игнорировать вопрос.
— Послушай, я сниму Силенцио, и ты тоже сможешь меня что-то спросить…
«Головой ударилась? Какое ещё что-то спросить? Ещё предложи Договор о ненападении подписать!»
— …только ответь на вопрос.
Долохов гаденько усмехнулся и кивнул, принимая предложение.
— Фините инкантатем.
— Ты изверг, Грейнджер. У меня затекло всё тело и мне срочно нужно в туалет!
— Не хитри. Петрификус Тоталус почти полностью останавливает физиологические процессы.
— Ты в этом так уверена? Мож…
— Не юли, Долохов! Пытали или нет?
— Нет. Что вообще за идиотский вопрос?
— Можешь задать свой умный, — буркнула Гермиона, но на душе стало теплее. Ведь не было больше никаких экспериментов.
— Тёмный лорд уже здесь? — тут же спросил Долохов.
— Нет.
— Ты знаешь, когда будет? — его тёмные глаза внимательно изучали лицо Гермионы.
— Это уже два вопроса.
— Значит скоро, — губы Долохова растянулись в улыбке, что больше напоминала хищный оскал психически больного.
«Они с Беллатрикс одинаково улыбаются», — лениво отметил внутренний голос.
— Послушай, если ты поможешь мне бежать, я…
Громкий хохот не дал Гермионе договорить.
— Крошка Грейнджер изволит шутить?
— Я не убью тебя, просто сотру память и…
Хохот стал почти что истерическим. Отсмеявшись, Долохов совершенно спокойно ответил:
— Ты и так меня не убьёшь, Гермиона Грейнджер. Я думал, мы это уже выяснили.
— Допустим, — легко согласилась Гермиона. — Но так ты будешь свободен уже сегодня, а если не согласишься, тебе придётся лежать связанным и обездвиженным в шкафу Мерлин знает сколько. Разве не разумнее принять моё предложение?
— Какая трогательная забота о моём благополучии, — хохотнул Долохов. — Это наводит меня на мысль, что Тёмный лорд будет тут скорее, чем я предполагал.
— С чего ты взял?
— Ты паникуешь, а я — твоя единственная надежда.
Гермиона притворно рассмеялась.
— Ты ошибаешься.
— Ты врёшь.
— Империо!
Глаза Долохова округлились от изумления, а уже в следующий миг его душил новый приступ смеха.
— Ты либо дура, либо святая. От этого зависит твоя жизнь, но даже при таком раскладе ты не хочешь, а поэтому и не можешь, подчинить себе мою волю.
— Империо!!!
Долохов больше не смеялся, хоть заклятие и не подействовало. И если бы Гермиона не была так зациклена на собственном провале, то наверняка заметила бы, как на его лице появилось сочувствие, которое почти сразу сменила насмешка.
Гермиона снова наложила на пленника Петрификус и захлопнула дверь шкафа. Закрыла лицо руками и сползла на пол, опёршись спиной о шкаф. Неужели ей и правда не хватает сил, чтобы наложить Империус? Или всё же палочка Долохова слушается её не так хорошо, как ей сперва показалось? Первый провал. У Гермионы заклинания всегда получались сразу, в крайнем случае — со второго раза. Обидно было почти что до слёз.
Нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки. Грейнджер смахнула единственную предательскую слезу и встала с пола. Не было у неё времени жалеть себя и плакать. Волдеморт завтра — нет, уже сегодня! — вечером будет здесь. Ей нужно сбежать отсюда, но как? Вряд ли она сможет выйти через входную дверь. Скорее всего, на дверь наложено не одно проклятие, и неудачная попытка побега тут же выдаст Гермиону. Через окно? Могут ли окна Малфой-мэнора быть заколдованными? Грейнджер подошла к окну, взяла со стола один из пергаментов Долохова, что был исписан рунами, и коснулась краешком пергамента оконной рамы. Он тут же вспыхнул, и Гермиона поспешила загасить его с помощью волшебной палочки. На окнах была защита. И, опять же, неудачная попытка приравнивалась к смерти. Камин? Но куда она может отправиться через камин? Есть ли хоть одно безопасное для Гермионы место, в которое не заблокирован доступ с Малфой-мэнора? Ответ очевиден — нет, но можно будет переместиться в Министерство. Конечно, вариант слишком рискованный, ведь они с Гарри и Роном были в Министерстве под Оборотным зельем в прошлый раз. Значит, велика вероятность того, что Пожиратели приняли дополнительные меры предосторожности, которые помогут вычислить человека под Оборотным. Тем не менее, это пока лучший вариант. Можно, конечно, ещё раз попробовать уговорить Долохова, но стоит ли? Он ждёт своего лорда, как… Гермиона не знала чего ещё можно ждать так сильно. Ну и чёрт с ним. С ними.
Гермиона выпила Оборотное. На всякий случай снова наполнила зельем колбу и сунула в карман мантии, сжала в руке волшебную палочку и на цыпочках вышла из комнаты. Плана у неё не было. Вот только часы показывали пять утра, и она не могла потерять ни минуты. Гермиона мысленно проклинала себя на все лады за то, что потратила уйму времени на злосчастный дневник. Чем она думала? Могла ведь взять его с собой. Глупая, глупая, глупая Грейнджер! Жаль, что у неё больше не было Маховика времени.
Крадучись, Гермиона шла по коридору. Ей нужно было добраться до гостиной, где она, скрываясь под личиной Долохова, столкнулась с Драко Малфоем и Беллатрикс. Там как раз и находился единственный в мэноре камин, который посчастливилось увидеть Гермионе.
Света луны было недостаточно, а привлечь чьё-либо внимание Люмосом не хотелось. Гермиона шла медленно, попутно воскрешая в памяти обстановку коридора и гостиной. Она была уже почти на месте, когда услышала едва уловимый шорох. Гермиона тут же испуганно застыла, подобно пойманному с поличным вору. Замерла, прислушалась.
Мэнор спал. Мэнор был абсолютно безмолвен. Не доносилось ни звука, ни шороха, ни скрипа лестниц — ничего. Мёртвая тишина.
«Наверное, послышалось».
Но разве можно заглушить страх доводами рассудка?
Дыхание Гермионы сбилось, ладошка, крепко сжимающая палочку, вспотела и теперь мелко дрожала. Грейнджер аккуратно взялась за ручку дверей, ведущих в гостиную, и проскользнула внутрь. Неслышно, медленно. Напрягая свой слух до предела, до ноющей боли в ушах и голове.
Грейнджер остановилась на пороге, внимательно осмотрелась, вглядываясь в пугающую полутьму, и подошла к камину. Скрестила пальцы на удачу и, судорожно втянув носом воздух, прошептала заклятие, чтобы зажечь в камине огонь. Не успела она до конца договорить, как раздался резкий звук, подобный вою сирены. Огонь не зажёгся, путей к отступлению не было, только невыносимо громкий звук разрезал пространство, разбудив, наверное, всех обитателей мэнора. Гермиона инстинктивно отпрыгнула в сторону и застыла на месте, не зная, куда бежать. Запаниковала. Попалась ведь, попалась! Что теперь?
Грейнджер так и не успела ничего предпринять, когда звук резко прекратился и её ощутимо толкнули. Она не удержалась на ногах и, больно ударившись о что-то виском, упала и потеряла сознание.
