Глава 7
Когда я оказался на вокзале Кингс-Кросс, мне стало очень смешно.
Я, голый, почти совершенно мёртвый, на пустом перроне, повалился на спину и захохотал. И никого не было рядом, кто мог бы меня остановить. Даже Дамблдор не соизволил выйти встречать своего Золотого мальчика – видимо, его интереса в этом больше не было.
Поскольку через полчаса я понял, что мне решительно нечем заняться, я принялся экспериментировать. Я уже знал, что одежда возникнет, как только я захочу. Но простая мантия – это скучно. Я представил себе свою любимую, красную с золотом, и она тут же оказалась рядом.
Нет, это ерунда, честное слово! Интересно, захоти я груду золота, появится она? Впрочем, золота мне не хотелось, так что эксперимент позорно провалился.
Ещё через два часа я понял, что застрял. В прямом смысле этого слова. Вокзал Кингс-Кросс стал моим персональным способом познать бесконечность и, возможно, ещё сутки спустя превратился бы в мой ад. Нужно было что-то делать.
Беда заключалась в том, что пустой, призрачный вокзал был замкнут в кольцо. Куда бы я ни шел, рано или поздно (скорее рано) я возвращался на прежнее место. Я был заперт в собственном представлении о
посмертии. Не знаю, почему для меня этот мир превращался в Кингс-Кросс, но из него, кажется, не было выхода. Или я его просто не мог найти.
«Какого Мерлина? – подумал я. – Неужели мне придётся провести
здесь две недели? А если
здесь нет времени, вполне возможно, что две недели станут столетием субъективного времени. Или, наоборот, в мире живых уже прошел год, и Снейп давно позабыл о своём обещании вернуться, а я теперь останусь тут навсегда?!»
Эта мысль ударила в голову волной столь необузданного панического ужаса, что я рухнул на четвереньки, не удержавшись на ногах. Сраженный страхом, какого никогда доселе не испытывал, я долго приходил в себя, придумывая всяческие успокоительные мысли, в чём так и не преуспел.
«Но должен же быть способ? – размышлял я. – Ведь каким-то образом Снейп следил за мной, знал, что я работаю в Аврорате, что у меня дети… С временем появления в моих снах он, конечно, не всегда угадывал, но всё же…»
Однако я был заперт в ограниченном пространстве, один, и не у кого было спросить, который час, как выбраться наружу, или… Или когда придёт поезд.
Я сначала услышал паровозный гудок, а потом уже успел додумать эту мысль до конца. И тут же обернулся, ощущая, как к горлу подкатывает вторая волна тошнотворного страха.
Даже если вы не видели ни одного фильма ужасов, для вас не составит труда представить открывшуюся мне картину – я постараюсь описать её как можно подробнее. Из туманного марева, напоминающего тот самый вокзал Кингс-Кросс, оттуда, где я уже несколько раз побывал и точно знал, что выхода там нет, приближался поезд.
Это был древний поезд конца девятнадцатого века, такие поезда очень любят показывать в своих фильмах режиссёры вестернов. Он надвигался в клубах тумана и дыма, тупоносый, железный, неумолимый. В кабине не было машиниста, под колёсами не было рельсов.
Паровоз, громыхая и сигналя, остановился в метре от меня, и со скрежетом распахнулись двери вагонов. Три совершенно пустых вагона ждали своего единственного пассажира, и я не стал колебаться.
Странно, но страх оставил меня, как только я понял, что это мой шанс выбраться отсюда, моё воплотившееся желание оказаться на воле. Это оказалось не намного сложнее, чем заполучить мантию. Против обыкновения я не имел с собой багажа: никаких клеток с совами, тележек с гигантскими чемоданами… Возможно, это и есть свобода? Есть мне не хотелось, спешить было некуда, думать об одежде и прочих бытовых мелочах не приходилось…
Отсутствие желаний и потребностей – разве не свобода. Но одно желание у меня всё же было. Я надеялся, что хоть здесь смогу увидеть идеальный мир, пусть лишь на мгновение, если большего я не достоин.
- Вези меня в то место, о котором я мечтаю, - приказал я поезду.
Двери с лязгом захлопнулись. Я вытянулся на первой же свободной полке и почти сразу провалился в глубокий сон без сновидений. Но прежде увидел в щели между шторками, как тают за стеклом очертания вокзала. И после него не осталось ничего, лишь белесая мгла, по которой, утробно гудя и покачиваясь на стыках несуществующих рельс, мчался порождённый моей испуганной фантазией старинный поезд…
Двадцатью градусами ниже нуля пробежал мороз по стенкам сосудов.
Закутался в растрёпанные волосы испуганный разум, в надежде отхватить кусочек тепла от уходящего солнца.
И живут своей жизнью под толщей снега скалистые гряды гор. А у их ног коврами раскинулись лужи синих и острых, словно наконечники стрел, ирисов.
Тянет ледяным дыханием с небес. Мороз сковывает, как цепи рабовладельца, кусает, как сторожевой пёс. «Не иди дальше, ворота на замке, границы проведены властной рукой». Чужакам нет хода в долину у подножья гор, да и сами скалы, отвесные, гладкие, как размазанные ножом по хлебу, не допустят в недра своих тайн.
И незаметно приходит серебряный час. Подкрадывается осколком луны, вогнутой дугой ледяного, светящегося тела. Она прекрасна в своей ущербности, инвалидности, кровосмешении звезды и солнца. Один из глаз неба, одна из слепящих улыбок мироздания, отражается изломанной полосой света в воде. Замирает пейзаж – не как мгновение, желтеющее на колдографии, а как испорченное масляной краской полотно кубиста. В нём есть жизнь, но это часть жизни художника, а не природы. Чёткие геометрические линии больше не принадлежат оригиналу. Ход несуществующих здесь часов стремиться к четырём нулям, ныряя с головой в омут полуночи. Луна насаживает свою стеклянную кожу на шпиль ближайшей горы и умирает, скатываясь за них.
Рассвет хочет приблизиться и не может, ведь расстояние до гор всегда так обманчиво. Он и сам думает, что уже рядом, но неизвестно, дойдёт ли он до них когда-нибудь. Успеет ли разгореться к утру, или раньше мы сами замёрзнем и ляжем спинами в холодные зимние курганы, поросшие зелеными копьями травы? Лужи ирисов в темноте сливаются в мировые океаны, ночью не пахнут цветы – а только холод. И каждый звук, играясь эхом гор, раскатывается громом по листу долины. Каждый шорох – как топот ног войска, шепот ветерка в траве – как бег табуна коней, крик хищной птицы – тайный клич часовых на башнях спящего города. И каждая тень обретает смысл. Оживает – по крайней мере, в сознании глядящего – и превращается в кусочек сна, происходящего наяву. Они водят хороводы вокруг, не сминая стеблей и не оставляя следов.
Рассветный час расплавляется пролитой кровью луны на снегу горных вершин, и алые искры поджигают холодный камень, веками хранимый для сегодня, чтобы взорваться в великолепии своей красоты. Обнажиться перед случайным свидетелем чуда. Непрошенным гостем дикой природы предгорий, родившегося и жившего для великой цели – осязать взглядом красоту и величие приютившего его мира. Передать её, непередаваемую, простыми словами на тонком листе бумаги.
Продолжение сна, пробуждение – разворачивается перед не успевшими отдохнуть глазами полотном преображения тьмы в свет. И словно в кино сменяются незаметно и стремительно кадры, запечатлеваясь в сознании волшебством. Холодное утро. Каменистое плато, переходящее в луга. Встречает рассвет. Выедает глаза холодным ветром. Колышутся головки не желающих просыпаться ирисов. Перекатывает пшеничные метёлки вереска не проходящий сквозняк.
Это похоже на сумасшествие, которое осознаешь. И ещё немного – на боль. И уж самую малость – на счастье. Не на то, к которому привыкли люди – а на сводящее с ума, всепоглощающее растворение в совершенстве. И в миг, когда больше не можешь выдержать эту муку совершенством – из линии горизонта рождается солнце.
Выпархивает, как снитч из почти сжавшихся пальцев неудачливого ловца. Взлетает молниеносно, как гелиевый воздушный шарик, вырвавшийся из разочарованной детской ладошки. Тогда мир обретает смысл, окрашивается в краски – понимаешь, что он не чёрно-белый. Безграничность палитры, когда-то не вымытой Богом после того, как он раскрашивал Вселенную – вот на что похож разостлавшийся внизу луг.
Случайное облако, проткнутое новорожденными солнечными лучами, гонимое безжалостным ветром, погибает вдали без пощады, открывая синеву перевёрнутого стакана неба. Кто-то наверху подслушивает, о чём стрекочут пробудившиеся кузнечики в траве, о чем стучит камень, сорвавшийся со склона гор, что за песню поет вдалеке родник, из недр земли тянущейся к свету.
Здесь можно научиться летать. Наполнив лёгкие прозрачным воздухом, свежим и холодным, приобретаешь невесомость...
Я проснулся на рассвете и увидел, что лежу на сухой, без следов росы траве, среди луга, края которому не было, только один горизонт, куда бы я ни посмотрел. Погода стояла тёплая, чуть больше восьмидесяти градусов, но солнца, как и облаков, на небе не оказалось.
Что ж, я проснулся, и сказка окончилась. Возможно, я и не засыпал.
Пугающий, чуждый мне, живому, мир подарил своему гостю лучший в его жизни сон, который я не могу забыть до сих пор. Только закрываю глаза – и вижу его.
Мне проще думать, что всё это был сон: наконечники ирисовых стрел, острых, как горная гряда, невыносимый холод и первозданная, чистая красота. Наяву человек просто не в состоянии выдержать подобное великолепие. Путь к совершенству слишком долог, чтобы неподготовленный мог отведать его и не захлебнуться.
Я подумал, что где-то в моём городе, во влажном летнем Лондоне, порывы ветра перекатывают по грязным улицам седую пыль, обрывки рекламных листовок и пустых пластиковых пакетов, готовясь к воскрешению нового дня. Ожидая, когда я вернусь. Чтобы отомстить за мои сновидения своей пустотой.
Там, куда не протянули рельсы,
Там, куда не доведут дороги,
Есть места, не влипнувшие в карты,
Есть места, не помнящие ноги.
Мост над бездной, лезвия цветов,
Синие ирисы плоскогорий,
Свежий ветер, приносящий с гор
Запахи небесных благовоний…
Я не мог понять Снейпа, стремившегося вернуться
туда, к живым. Возможно, с ним
здесь происходили вещи менее прекрасные, чем со мной.
«Если только ты не захочешь остаться…» Я был близок к этому, как никогда. Сказать: «Я остаюсь», и волшебная страна грёз станет моей…
- Нет, - услышал я мелодичный голос, похожий на звон воды в горном ручье. – То, что ты видел – это только одна из возможностей, это твоё будущее, если ты его заслужишь. А для этого ты должен пройти свой путь до конца, Гарри. Твоё место не здесь, и тебе это известно не хуже, чем мне. Ты должен будешь вернуться в семью. Северус не соврал, он не сможет задержаться в твоём теле дольше, чем пообещал. Потому что
Я ему не позволю.
Я стоял, не в силах пошевелиться, не в силах дышать. Сердце билось, как обезумевшее, рвалось наружу их хрупкой клетки тонких рёбер. Я знал, кто стоит позади меня. Помнил предупреждение Снейпа, но даже если бы захотел – не смог бы сбежать. Ноги больше не слушались меня.
- Разве ты чувствуешь угрозу? Не позволяй страху подчинить разум, Гарри. Ты видел, как умирал Северус, и должен понимать, почему он так боится меня. Но тебе нечего бояться, Гарри. Обернись.
Я обернулся. Снейп ошибался. Я увидел самое прекрасное существо, какое только могло бы существовать, и в этот момент я понял, что всё ещё сплю.
- Ты – совершенно не таков, как Северус, твоё желание помогать всем – чудесно. Северус не безнадёжен, хоть и совершил в своё время немало ошибок, и ему был дан шанс всё исправить, он его заслужил.
- Он сможет… вернуться?
- К жизни? Полагаешь, это так просто? Собираешься отдать ему своё тело? Вряд ли это будет похоже на самопожертвование, скорее на глупость. Он прожил отведенное ему время и мог бы потратить его, между нами говоря, с большей пользой. Впрочем… если ты попросишь, я отпущу его. Он не так уж плох, ты мог бы заметить это. Северус пытается стать лучше, он искренне привязался к своему внуку… прости, Гарри, я имею в виду твоего младшего сына, конечно… Будь я против, он не смог бы даже присниться тебе, а так…
- Но как мне его воскресить?
- Воскресить? - Смех оказался в тысячу раз мелодичнее, звонче, чем голос. Это было лучшее, что вообще можно услышать, как мне тогда показалось. – Ты всерьёз считаешь, что это кому-либо под силу? Воскрешать может только Бог, мальчик. Извини.
- Я понимаю. Но неужели ничего невозможно сделать?
- Как знать…
Я вдруг остался в полном одиночестве и почувствовал невероятное облегчение. Я ровным счётом ничего не понял, кроме одного: шанс всё же есть, просто отыскать его не так-то просто.
Что ж, я и не привык к лёгким победам. Однако и отступаться тоже не привык. Я хотел бы поговорить с кем-то из умерших, однако они не спешили посещать меня. Наверное, это было невозможно, раз уж мы до сих пор принадлежали разным мирам, ведь номинально я был жив. А, может быть, они и сами к этому не стремились, как знать?..
Я продолжал сидеть на траве и ждать Альбуса, родителей, Сириуса, поезд или Мерлин знает что ещё, хоть самого Мерлина. Я не помню, что происходило со мной всё это время, о чём я думал и думал ли хоть о чём-то.
Человеческие желания были мне чужды, видения на грани сна и яви показывали мне обрывки событий прошлых лет, происходившие не со мной. Я видел становление империй, рождение героев, смерть народов, и оставался бесстрастным, словно незаметно для себя превратился в камень.
Существовал ли я вообще?
Это были самые скучные, самые ужасные, самые насыщенные и самые прекрасные недели в моей жизни. Или в моей смерти, впрочем, это мне пока неизвестно.
