Глава VII. По ту сторону зеркал.Если ты выбираешь дорогу –
То стал большим.
Что бы ты там не выбрал,
Ответ пред собой держать.
Самому достигать вершин.
Рисовать себе карту,
На ощупь искать тесьму,
Чтобы выбранный путь расшить.
Говорят все что нужно,
Выбирать из двух зол одну.
Как ошибку не совершить?
Если мечешься между золой
Из своей души.
Что может быть лучше прогулки на свежем воздухе, когда весь замок спит? Сириус Блэк знал в этом толк, но сейчас никто бы не догадался, что он не в своей спальне, потому что на улице никого не было. Никого, кроме резвящегося на опушке Запретного леса большого черного пса.
Он то зарывался в сугроб, то выпрыгивал из него, то старался поймать пастью падающие снежинки. Казалось, что ему никто не нужен этим ранним утром, чтобы быть счастливым. Вот только Сириус устраивал себе подобные прогулки в противоположном случае – когда человеческие мысли становились непосильным гнетом, и только собачья шкура помогала расслабиться.
На опушке показалась кошка. Сириус почуял ее мгновенно. И, подобно самому настоящему псу пустился за ней, рассекая снежные волны, словно большой черный фрегат. Кошка встала на дыбы, зашипела и со всех лап бросилась в сторону замка. Черный пес с легкостью догнал бы ее, если бы пятикурсник слизерина, ищущий по мощенной дорожке, не преградил ему дорогу.
Перед анимагом стоял, одетый в теплую мантию цветов ненавистного факультета, его… младший брат. Регулус любил животных, именно поэтому он, рискуя своим здоровьем, помешал, как он думал, исполинскому псу разорвать на части бедную кошку.
Сириус, не ожидавший такой встречи, опешил, не зная, как себя повести. А мальчик, словно почувствовав слабину, вдруг протянул руку и потрепал собаку по голове. Поступок был интуитивный и до ужаса глупый, ведь окажись на месте Сириуса настоящий пес, слизеринец вполне мог лишиться руки.
Сириус хотел было зарычать, но как он мог, глядя на улыбающегося мальчика, так похожего на него самого?
Регулус Блэк был красив, но все же сильно уступал старшему брату: он был ниже его на целую голову и, как минимум, в полтора раза тоньше. Да и более женственные черты лица не делали его желаннее для девушек. Но Регулус был очень хорошим ловцом (не сравнимым, правда, с Поттером, но все же), а также крайне умным и талантливым учеником. Это то, что постоянно твердили их родители Сириусу, сокрушаясь, что старший сын уродился никуда не годным. Хотя даже Вальбурга, в глубине души признавала, что не будь Сириус гриффиндорцем и таким упертым, то он был бы более идеальным сыном для нее самой.
Сириус так никогда и не узнает, что в глубине души, Вальбурга Блэк больше всего любила именно старшего из своих сыновей, и страдала из-за того, что он никогда не хотел быть похожим на достойного наследника семьи. Так всегда бывает – матери больше всего любят именно того ребенка, который день ото дня разбивает им сердце. Наверное, именно из-за этого Вальбурга постоянно нахваливала Регулуса перед Сириусом, в надежде, что честолюбие, которое так свойственно всем Блэкам, возьмет верх над Сириусом. Сам же гриффиндорец видел во всем этом только нелюбовь родителей и никогда себе так и не признался, что ревновал их к Регулусу.
Слизеринец вдруг присел на одно колено и начал чесать пса за огромным черным ухом. Сириус, раздираемый противоречивыми человечьими и собачьими чувствами, вдруг высунул огромный красный язык и облизал брату лицо.
Вот это была потеха! Регулус, отплевываясь, засмеялся, вытирая собачью слюну рукавом. Сириус повалился на спину, дергая лапами в приступе беззвучного хохота внутри его головы. Они никогда в жизни не чувствовали ничего подобного в компании друг друга, хотя Регулус и не знал, что перед ним катается по снегу его родной брат. Гриффиндорец же сам не понял, как оказался в подобной ситуации и, если бы их сейчас заметил Сохатый, Сириус не знал бы, что ему сказать.
А Минерва МакГонагал пыталась отдышаться в одном из кабинетов, дав себе слово, что никто никогда не узнает об этом постыдном инциденте с обыкновенной собакой.
***
Нарцисса Блэк сидела на большом скалистом выступе с самой дальней стороны озера. Отсюда замок был виден лучше, чем с любого другого места у озера, и были хорошо видны группки младшекурсников, которые начинали идти по вытоптанной тропинке, но, только завидев ее, тут же разворачивались и убегали. Девушка равнодушно отвернулась и посмотрела на тонкий лед озера у подножия этих камней. Несмотря на то, что декабрь уже был в самом разгаре, и все озеро было покрыто льдом, толщиной со стены замка, в этом месте сквозь его тонкую пленку даже можно было разглядеть то, что происходит в воде. Лед здесь был такой тонкий, потому что дети часто приходили сюда и разрушали прозрачную оболочку озера, чтобы посмотреть на красивые самоцветы, которыми русалки инкрустировали эти камни под водой. Эта забава была достаточно опасной, потому что, помимо ледяной воды, под толщей льда таились различные магические твари, готовые в любой момент утащить ребенка в подводную тьму. Учителя старались, как могли, пресечь это занятие, но не могли все время следить за озером.
Нарциссе надоело наблюдать за мягким сиянием самоцветов подо льдом. Она подняла голову, подставив лицо порывам холодного ветра, он разметал ее серебристые волосы, вытворяя с ними что-то невообразимое.
Девушка встала и, обняв себя руками, закрыла глаза. Теплая мантия металась в такт волосам. Нарцисса жадно вдохнула ртом холодный воздух и зажмурила глаза еще сильнее.
Весь прошедший месяц стал для нее сущим испытанием. Вечно злой и еще более угрюмый Северус был контрастом счастливому и довольному Джеймсу, который то и дело попадался слизеринке в коридорах. Сначала она сама всячески старалась прокладывать свой путь так, чтобы все время встречать его. Но с каждым днем он все чаще и чаще попадался в компании Эванс, а смотреть на этих влюбленных голубков у Блэк не было сил. Перед глазами девушки замелькали воспоминания о счастливых гриффиндорцах, и она непроизвольно дернулась, словно стараясь вырваться из оков памяти. Ноги в красивых черных ботиночках скользнули по мягкому, словно сметана, снегу.
Нарцисса удивленно распахнула глаза, словно пытаясь охватить взором все небо. Она видела, как солнце искрится на волосах, и пыталась как-то остановить падение. Но ее руки словно попали во что-то вязкое, или это время вдруг замедлилось. Нарциссе казалось, что она вечно смотрела на облака и на свои волосы, вздымающиеся к небу.
А потом время ускорилось. Удар об лед вышиб из девушки дух, она чувствовала, как боль растекается по макушке чем-то теплым. Но не прошло и секунды, как резкий треск словно вобрал ее в себя, вонзив в ее тело тысячи иголок, которые пытались пробраться к ее сердцу.
Нарцисса закрыла и с трудом открыла глаза. Вокруг был холод и какое-то мягкое свечение, но слизеринка не вспомнила о подводных самоцветах, она вообще с огромными усилиями понимала, что находится под водой. На макушке вода жгла сильнее всего, девушка хотела дотронуться до нее, но что-то особенно холодное держало ее за запястья и тянуло вниз. Вокруг были какие-то серебряные водоросли, которые путались с ее волосами, и Блэк уже не могла отличить одно от другого. Руки что-то очень сильно кололо, но Нарцисса не обращала на это внимания. Она вдруг почувствовала такую легкость, и ей уже совсем не хотелось вновь оказаться на поверхности. Там, по ту сторону водной глади был Джеймс со своей сумасшедшей любовью, которая отравляла все существо слизеринки. Но здесь вода словно смыла весь этот яд. Нарцисса закрыла глаза.
Где-то вдалеке раздался шум, и стало темнее. Девушка силой подняла веки и увидела лицо Люциуса. На нем плясали отблески самоцветов и еще какой-то свет. Рукам стало теплее, но их щипало так же, как макушку. Слизеринка почувствовала, как ее обожгло от прикосновений парня, словно он был раскаленным металлом, но холод воды остужал кожу. Девушка вновь закрыла глаза, но открыть их уже не смогла.
Очнулась Нарцисса уже на берегу, куда ее выволок промокший насквозь Люциус. Она сразу же закашлялась и резко села, стараясь выплюнуть всю воду из своих легких. Словно сквозь стену она услышала кашель Малфоя, но не нашла в себе сил повернуться к нему.
Девушка сидела на снегу, в промокшей насквозь мантии, которая тут же начала покрываться инеем, но не мерзла. Снег под ладонями казался теплым, как песок летом в полдень, и таким же сыпучим, почему-то не таявшим под ее пальцами.
- Нарцисса, как ты?
Люциус подскочил к девушке, хватая ее за ледяные руки. Но слизеринка резко выдернула свои ладони из его тонких пальцев. Она посмотрела на кожу в тех местах, где он прикоснулся: она была красной и болела, как при ожоге. Парень смотрел на нее, ничего не понимая и сотрясаясь от мелкой дрожи.
Нарцисса придвинулась к своему жениху и протянула руку к его лицу. На секунду она замешкалась, но все же приложила ладонь к его щеке. Они одновременно поморщились, стараясь привыкнуть к болевым ощущениям. Люциусу казалось, что к нему приложили кусок озёрного льда, даже вода, из которой он только что вылез, была теплее, чем рука девушки. У Нарциссы от боли заслезились глаза, но она продолжала касаться щеки парня. После того, как она, наконец-то, отдернула руку от покрасневшей кожи слизеринца, она посмотрела на свою ладонь. Кожа была покрыта волдырями.
- Что со мной?
Нарцисса выдохнула, и пар, который клубился между ними от дыхания Люциуса, маленькими снежинками закружился у ее лица.
- Что это, Люциус?
Но эти слова так и не сорвались с ее губ. Она закрыла глаза и опустилась в тёплый снег, который принял ее, словно пуховое одеяло. Девушке почудилось, что раз она замёрзла, то и сердце ее тоже должно стать льдом. А значит, не будет боли. И ничего не будет. Но главное не будет боли.
- Ну и хорошо… - прошептала слизеринка, засыпая.
***
Люциус Малфой стоял с заложенными за спину руками в больничном крыле. Через ширму от него мадам Помфри хлопотала над Нарциссой: температура ее тела еще не до конца нормализовалась, и она продолжала выдыхать снежинки, обжигаясь обо все теплое. Поэтому вокруг кровати был магический кокон, в котором было достаточно холодно. Колдомедик сказала Люциусу, что такой эффект от каких-то подводных тварей, но парень никак не мог вспомнить их название, да и не важно это было.
Как только мадам Помфри закончила отпаивать девушку зельями, Малфой опустился на стул рядом с кушеткой.
- Ты что с ума сошла?! – прошипел парень, глядя на свою невесту.
Нарцисса улыбнулась. Она все-таки разбила голову об лед, и сейчас на ней были намотаны бинты. Мадам Помфри сказала, что заживёт за час, но это не имело значения, так как Блэк все равно должна была провести здесь ночь из-за своей «зимней» болезни.
- Ты могла погибнуть! Что если бы меня не оказалось рядом?! – Люциус редко показывал подобные эмоции хоть кому-то.
- Я бы умерла, - Нарцисса снова улыбнулась. – И ты бы женился на Сарре и был бы счастлив.
Люциус посмотрел на невесту, как на умалишенную, пытаясь понять, серьезно ли она так думает, или это следствие ее травмы.
- Серьезно, Люциус, - девушка вдруг стала совершенно серьезной. – Ты еще пожалеешь, что спас меня. Ты повел себя, как гриффиндорец. Тебе стоило задуматься прежде, чем прыгать за мной в воду.
- Если бы я задумался, тебя бы тут уже не было!
- И я была бы счастлива… - в глазах Нарциссы сверкнули слёзы, и она быстро отвернулась от жениха.
Люциус резко встал. Ему стоило огромных усилий не заорать на эту влюблённую идиотку, которая сама сейчас была больше похожа на кого угодно, но точно не на слизеринку.
- Ты была бы мертва. Как ты не понимаешь этого, маленькая эгоистка. Ты не имеешь права умирать, только потому, что не можешь решить свои проблемы, - процедил слизеринец сквозь зубы и быстро покинул палату.
Уже в коридоре парень остановился, чтобы перевести дух, и сжал кулаки. Этой минутной паузы хватило, чтобы воспроизвести все сказанные Нарциссой слова. А ведь она была права. Почему он оказался там? Если бы она погибла, то все стало бы сразу легко и просто. Сарра стала бы его невестой, а дальше как в книжках – пока смерть не разлучит. Воображение услужливо подсовывало яркие картинки возможного будущего: Сарра в невероятно красивом белом платье и у нее на пальце перстень семьи Малфоев; вот они вместе завтракают в родовом имении; вот у них рождается сын…
Люциус мотнул головой, избавляясь от этой пытки. Эти мысли были неправильны. Отец всегда учил его избавляться от врагов, но Нарцисса не была ему врагом! Он не желал ей смерти, ни разу даже не задумался об этом. Она была ему, как сестра. Сестёр не убивают, убивают за них.
Да, быть может, если бы он не оказался около озера, то в итоге, это принесло бы ему счастье. Но он был там, а значит, его невмешательство было бы равносильно убийству. И раз он спас ее, значит, она должна жить.
Люциус не жалел. Пока не жалел.
***
- И как у неё только язык повернулся такое сказать?! Словно я только сижу и жду, пока она умрёт…
Сарра отвернулась, чтобы Люциус не заметил, как блеснули ее глаза.
Они сидели на одной из лавочек в коридоре, и Люциус уже где-то порядка часа бушевал поводу выходки Нарциссы. Не то, чтобы Сарре не хотелось его слушать, но каждое его слово заставляло ее мысленно морщиться, словно она ела что-то кислое.
Конечно, Сарра никогда не желала Нарциссе зла. Вернее, она никогда не задумывалась о том, что можно таким образом устранить соперницу и стать невестой Люциуса. Но сейчас, она как-то по-иному взглянула на ситуацию.
Ей стразу же представились те же желанные картинки, которые она столько раз вызывала в своем мозгу, чтобы стать еще несчастнее. И мысли, одна страшнее другой, не заставляли себя долго ждать. Сразу же родились тысячи идей, как можно избавиться от Нарциссы. Но хотя девушка ругала себя за подобные мысли, они продолжали сменять одна другую.
Сарра была в отчаянии. В настолько сильном и всепоглощающем, какое только может возникнуть в семнадцать лет, когда тот, кого ты любишь, помолвлен на другой, а сама ты уже почти сослана к старику на другой континент. Настолько сильном, что оно уже не покидает даже когда находишься с самым дорогим человеком. Но, как ни странно, именно это отчаяние и помогло справляться с новыми ударами, а главное, с желанием броситься в лазарет и отравить одно из лекарств Блэк.
Просто, когда ты на протяжении нескольких последних лет только и ждешь конца, надеешься, что случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь, что в один миг изменит предначертанную судьбу, но раз от раза все неизменно, все всегда возвращается к исходному пути. И даже то, что случилось с Нарциссой, лишь подтверждало, что уже поздно что-то менять.
Потому что, если бы Сарре действительно было суждено быть с Люциусом, то Нарцисса погибла бы сегодня, или вчера, или не родилась бы вообще, или родилась бы на пять лет позже, или десять, или тысячу.
Да и какой смысл был бы в ее смерти, ведь если задуматься, то Сарра уже почти помолвлена. Она ненавидела отца за то, что тот, похоже, питал симпатию к этому мистеру Райсу и явно ждал с нетерпением, когда его дочь возьмет его фамилию. Девушку просто поражало, с каким упорством мистер Лоуренс отказывался замечать ее неприязнь к этому мужчине, а ведь она совершенно этого не скрывала ни на словах, ни на деле. Она не отвечала на его письма, хотя он видимо очень хотел наладить с ней контакт: рассказывал ей о своем доме и своих увлечениях, задавал ей различные вопросы. Она сжигала все письма, последние даже не читая.
Сарре больше нравилось злиться на судьбу, на отца, на Райса, чем надеяться на счастливый конец истории. Конец уже приближался, но счастье было подобно стёршейся этикетке, его нельзя было разглядеть. Надеяться можно, если есть за что ухватиться. У Сарры не было. Ее несло по течению, и все соломинки ломались в ее руках.
Надежда – это как детские вещи. Они оказываются в чулане, когда дети становятся старше.
***
Айрис уже пол часа сидела на трибунах, вдыхая холодный воздух, и наблюдала за одинокой точкой в небе.
Девушка якобы случайно пришла на стадион под конец тренировки слизеринской сборной и столь же случайно задержалась на стадионе, когда поняла, что Ричард Пьюси решил продолжить свои упражнения, но уже без команды.
Он самозабвенно припадал к древку метлы, направляя ее наперекор воздушным потокам, и ветер, словно повинуясь его воле, менял свое направление, лишь бы только помочь парню двигаться еще быстрее.
Рэйвенкловка не разбиралась в квидитче, но даже ей было понятно, что в этих стремительных движениях нет ничего от техники для игры. Сейчас парню была чужда его любимая игра, да и весь этот мир. Для него существовала только метла, морозный воздух и ощущение скорости.
Девушка поежилась, зарываясь носом в полосатый факультетский шарф. Погода была приятная и мягкая, но явно не предназначалась для сидения на такой высоте без движения. Словно в насмешку пошел снег. Крупные пушистые хлопья сыпались с молочного неба подобно гигантской сахарной пудре – так и хотелось попробовать их на вкус. Айрис вытянула руку в синей варежке и поймала на нее большой комок слипшихся снежинок. Им словно тоже было холодно, и они жались друг к дружке, надеясь согреться.
- Ты уже похожа на сугроб.
От неожиданности девушка сжала кулак, и снежинки исчезли в нем. Ростер настолько засмотрелась на причудливые грани снежных хлопьев, что совсем не заметила Ричарда, подлетевшего к трибунам и севшего на бортик.
- Привет, - выдохнула девушка, и облачко пара окутало ее лицо.
- Привет.
Парень улыбнулся, но глаза у него остались серьезными. Он посмотрел на Айрис странным взглядом, отчего девушка смутилась, внутренне радуясь, что холодный воздух уже подрумянил ей щёки.
Ричард сидел на бортике, положив одну руку на согнутую в колене ногу. Другая его нога была за бортиком, метла покорно ждала своего часа во второй руке. Ветер играл с его черными волосами, путая в них снежинки, и словно пытался спихнуть его прочь с трибуны – звал продолжить полет. И так невозмутимо прекрасен был парень на фоне этого молочного неба, с этими снежинками на волосах и грустью в глазах, что у Айрис защемило сердце. Вся его поза словно говорила о том, что он не останется с ней и на пару минут, потому что ветер зовет его ввысь. Вот, уже сейчас он сожмет метлу покрепче и сорвется с трибуны.
Айрис так испугалась, что вот сейчас он улетит, что его имя непроизвольно сорвалось с ее губ. Оно выпорхнуло птицей и бухнулось в пропасть камнем.
Парень улыбнулся. Он не стал ничего спрашивать, потому что почувствовал, что она договорит то, что хочет. Теперь уже договорит.
- Слушай… - Айрис набрала в легкие побольше воздуха и резко выдохнула. – Пойдем вместе на Рождественский бал?
У нее в голове уже давно появилась идея позвать его, но ей казалось, что она ни за что на это не решится. Но сейчас он был так окрылен недавним полетом, сам подошел к ней, и эти снежинки в его волосах… Наверное, Айрис все же сама не поняла, как эти слова сорвались с ее губ. И вот тогда-то ей стало действительно страшно.
Но парень мягко улыбнулся:
- Сейчас из меня не лучший спутник, - в его словах прозвучала горечь.
Рэйвенкловка кивнула и посмотрела на свои сапожки, которые уже были засыпаны снегом по щиколотку. Она знала, что он ответит нечто подобное, но чувствовала, что должна у него спросить.
- … но, если тебя это не пугает…
Айрис резко вскинула голову и посмотрела в синие глаза парня.
- Не пугает, - Она уткнулась в варежку, пытаясь спрятать улыбку, но ямочки на щеках выдавали ее с головой.
Нет, разумеется, Айрис прекрасно понимала, что будь у него возможность пойти на бал с Эвой, то он бы и не посмотрел в сторону рэйвенкловки. Она не питала иллюзий на этот счет. Но ее давняя скрытая привязанность к этому парню помогала ей быть счастливой уже от того, что она послужит Пьюси своеобразным лекарством от тоски в тот долгий вечер.
Она хотела его вылечить, хотя и не очень представляла пути лечения.
Айрис с удовольствием смотрела на парня, когда вдруг снова почувствовала, что вот сейчас он сорвется с места и исчезнет в начинающейся метели. Она не хотела смотреть на это.
- Мне пора, - она резко встала и, не давая парню времени среагировать, исчезла на трибунной лестнице, махнув на прощание.
Оказавшись на земле, девушка ускорила шаг. Почему-то ей показалось, что сейчас он заберет свое согласие обратно, а она не могла этого допустить.
***
Ричард продолжал сидеть на бортике трибуны, провожая взглядом быстро удаляющуюся фигурку. Усиливающийся ветер трепал его черные волосы, снег мешал смотреть и видеть.
Прокручивая в голове последние минуты парень никак не мог понять себя: свои поступки и слова. Он не понимал, как он, поглощенный полетом, обратил внимание на одиноко сидящую девушку. Он сразу же узнал ее, а значит объяснить это тем, что перепутал ее с Эвой, уже не получится. Не понимал, зачем он подлетел к ней, ведь, по сути, они почти не общались, за исключением редких и коротких разговоров. Парень прокрутил в голове этот момент и понял, что ни на секунду не задумался, когда резко направил древко метлы в ее сторону. Но самое главное, Ричард совершенно не понимал, зачем принял ее приглашение на бал.
Они были знакомы уже очень долго, но Пьюси не мог назвать точный срок. Он не помнил их первую встречу, или первый разговор, потому что они наверняка были детьми, а два года разницы в возрасте для детей большой срок. Наверняка их представили друг другу, когда родители хвастались своими детьми на одном из приемов. Ричарду никогда это не было важно, он не мог с уверенностью сказать, говорил ли он с ней до этого года. В детстве дружба определяется родителями: чета Пьюси не состояла в дружбе с четой Ростер, и, как следствие, возможности подружиться с девочками Ростер у Рича не было.
В одиннадцать он поближе узнал Кэссиопею, которая, как единственная из этой семьи, кто все время был перед глазами, сформировала у Ричарда отношение к себе самой в частности и к семье Ростер в целом. Сначала Кэсси (так ее называли взрослые где-то до четырнадцати, пока она не возомнила себя взрослой и не потребовала единственного сокращения своего имени - Кэсс) вела себя тихо и спокойно, но все слизеринцы ведут себя так поначалу, так сказать, прощупывают почву. Красивая девочка, которая много улыбается и возвышенно говорит. Но все дети красивы, особенно если одеты по последней моде. Как только Кэссиопея изучила всех слизеринцев (до всех остальных ей дела не было) она показала себя настоящую. Красивая бесспорно: блестящие медные локоны, пушистые ресницы, обрамляющие обычные карие глаза, тонкий стан и отрепетированная грация. Она часто улыбалась, потому что знала, что ей это очень к лицу, но улыбка была высокомерная и искусственная. Одевалась красиво, но не стильно: это не имело никакого значения, потому что ее красота позволяла ей носить все, что угодно.
Но Кэссиопея была пустышкой, которых Ричард на дух не переносил. Он, так давно любивший молчаливую Эвелин, просто ненавидел бесконечную болтовню Ростер, которая только и делала, что сплетничала и наигранно смеялась. Но за семь лет как-то привыкаешь к таким людям, как к непутёвым членам семьи.
Айрис же была столь незаметна и невзрачна рядом с красавицей сестрой, что в слизерине о ней если и говорили, то исключительно как о «младшей Ростер». Ричард никогда не обращал на нее внимания, потому что считал, что она обладает таким же характером, как и Кэсс, но без необходимой при этом яркой внешности. Так же Пьюси знал, что она подруга Нарциссы Блэк, с которой Люциус был связан нерушимыми узами. С самой Нарциссой Рич общался очень мало и был о ней невысокого мнения, предпочитая все же Сарру Лоуренс. Пьюси считал, что эта платиновая блондинка из благороднейшей древней семьи подобна Кэссиопее: такая же красивая, только другой красотой, и такая же пустая. И опять же Айрис как-то терялась в ее тени.
Но прокручивая в голове последнюю половину года, он понял, что эта девушка оказалась гораздо ближе к нему, чем была раньше. И, вспоминая их беседу на помолвке Эвы и Паркинсона, и сегодняшнюю, он поймал себя на мысли, что ведет себя уж слишком открыто с девушкой, которую совсем не знает. И это было связано с тем, что она всегда появлялась именно в те моменты, когда парень был наиболее уязвим, словно он следила за ним.
Ричард нахмурился. Он ненавидел, когда кто-то пытался им манипулировать, а тут он словно бы терял власть над собой именно тогда, когда ей это нужно.
Улыбающееся лицо Айрис непрошено возникло перед глазами.
Пьюси сорвался с трибуны прямо в начинающуюся метель. Он решил, что после бала, на который он столь неосмотрительно согласился идти с этой рэйвенкловкой, больше в жизни к ней не подойдет.
***
- Судя по тому, что родители до сих пор не шлют мне гневных писем, ты с плохими вестями. – Эрика подошла к брату, сидевшему на лавочке. - Они не понимают, что я не изменю решение?
Эрика Забини была слишком импульсивна, чтобы скрыть свое истинное отношение к происходящему. После той сцены, свидетелем которой стал Дэвид, она больше не заговаривала с Дэреком. К счастью, это было особенно легко из-за того, что парень и сам не стремился видеться со своей невестой. Он вел себя как обычно, и оттого девушке было гораздо сложнее разобраться в себе и сложившейся ситуации.
Но факт оставался фактом, и ошибки быть не могло. Жених ненавидел свою невесту. И, надо сказать, девушка все больше проникалась к нему ответными чувствами.
- Садись, Эри, - мягко, но властно сказал Дэвид, даже не взгляну на сестру.
Эри. Только Дэвид умел произносить ее имя так нежно и ласково, и в тот же момент повелительно. Это входило в рамки его социального статуса: наследник чистокровной и богатой семьи, уважаемой в обществе – он был подготовлен к тому, что, в случае чего, займет место отца. Его голос звучал устало и важно, как у короля, которому только что доложили о мятеже.
Эрика незамедлительно повиновалась и с беспокойством посмотрела на брата. Ей уже было все понятно, вернее она считала, что ей все понятно, и она не понимала, почему Дэвид тянет. В такие минуты брат казался ей на много лет ее старше: усталый взгляд, устремленный в даль, снежинки, словно седина на волосах. Она не хотела нарушать его молчание, хотя раньше очень часто вела себя несдержанно, как не подобает леди, но только в своем собственном доме, разумеется. В своем собственном доме ей все и всегда прощалось: она капризничала, спорила, оспаривала приказы. Ей все и всегда сходило с рук, стоило ей просто посмотреть своими кукольными глазами на отца или брата.
Наконец-то, Дэвид повернулся и посмотрел на сестру в упор. Она, в этот момент совсем забыла, зачем он позвал ее – волна нежности к такому родному человеку захлестнула ее. Ей вдруг представилось, что вот, всего полгода и она лишится его покровительства. Нет, она никого в этой школе не боялась, ну или почти никого, но было как-то тревожно, что человек, который всегда был готов помочь ей с любой проблемой, через каких-то шесть месяцев покинет порог их второго дома навсегда.
Стоит ли говорить, что Эрика не любила Кэссиопею, невесту своего брата? Здесь все было просто. Во-первых, девушка нещадно ревновала Дэвида, потому что привыкла к тому, что в ее маленьком счастливом мире она для всех на первом месте. Как она могла любить ту, которая претендует на самое дорогое в жизни Забини? Естественно Эрика понимала, что для Дэвида мисс Ростер вот-вот станет главнее всех, и это было по истине трагедией для шестнадцатилетней слизеринки. А во-вторых, Эрика, очень любившая Айрис и не видящая у сестер ничего общего, считала, что эта пустая и высокомерная красавица не пара ее брату. Ослепленная сестринской любовью, привыкшая к его извечной заботе и не знающая Дэвида Забини в иной роли, она совсем не понимала, как, в общем-то, Дэвид и Кэссиопея подходят друг другу.
- Я встречался с мистером и миссис Гринграсс.
Эрике казалось, что между его репликами проходят годы, но он все равно делал эти ужасные паузы, а у нее язык не поворачивался поторопить его. Девушка с огромным усилием оставалась неподвижной.
Вдруг парень перестал изображать статую и достал из внутреннего кармана мантии колдографию, которую протянул сестре.
Она протянула ручку в ажурной перчатке и взяла колдографию. Эрика бы издала какой-нибудь удивленный возглас, не будь столь идеально воспитана. На колдографии была сдержано улыбающаяся чета Гринграсс, разве что несколько моложе, и двое детей. В мальчике, которому, судя по виду, было лет десять, Эрика с трудом узнала Дэрека: бесспорно, он изменился с времен их первого курса, но тот серьезный мальчик, с которым она стояла рядом при распределении, был совсем другим, нежели этот улыбающийся ребенок с колдографии. Но поразило слизиринку не это, а маленькая девочка, лет восьми. Фотографиями этой девочки было заставлено все поместье Забини, потому что эта девочка была Эрикой.
- Дэйв… - в растерянности протянула девушка, не в силах отвести взгляд от маленького счастливого Дэрека и себя самой. – Дэйв, я не помню, чтобы я была знакома с Дэреком до Хогвартса, не говоря уже о его семье…
- А это и не ты.
Дэвид наконец-то посмотрел на сестру, готовый в любую секунду рассказать ей тяготившее его знание. Он действительно взял эту колдографию в поместье Гринграсс, когда приехал обсудить расторжение помолвки. Мать Дэрека сама сунула эту колдографию в руку Забини. Этот момент так крепко засел в его памяти, словно вот только что он заметил, как дрожит рука в изящной перчатке, и как дрожит снимок в этих стиснутых пальцах. Колдография была старой и потрепанной, словно все эти шесть лет кто-то постоянно теребил ее в руках.
- Эту девочку, которая родилась похожая на тебя, как близнец, звали Дафна Гринграсс. Она – младшая сестра Дэрека.
Эрика смотрела на брата так, словно не была уверена, что это не розыгрыш. Она, конечно, не так много знала о скрытном Дэреке и об его родителях, но она точно знала больше, чем кто-либо. Поэтому девушка никак не могла понять, как так вышло, что она никогда не слышала о младшей сестре своего жениха. Да и разве их не должны были представить друг другу? Эрика резко прекратила этот поток мыслей, потому что другой вопрос явно указывал, что этой девочки вообще нет в Англии. Разве она не должна учиться в Хогвартсе? Эрика ничего не понимала, потому что, потрясенная колдографией, упустила, что Дэвид говорил о младшей Гринграсс в прошедшем времени.
Дэвид смотрел на сестру и понимал, что она упустила самую главную деталь, а без нее никак не могла собрать паззл.
- Эри, она умерла! – парень уже начал терять терпение. – Около шести лет назад, за пару месяцев до того, как Дэреку пришло письмо из Хогвартса.
Эрика ничего не говорила. Дети никогда не знают, как реагировать на смерть, особенно, когда она вдруг подобралась так близко.
- Как она умерла? – прошептала Эрика, не в силах совладать со своим голосом.
- Как я понял, они с Дэреком играли на каких-то холмах, около которых они жили. На краю обрыва навис снег, а они думали, что это продолжение поля. Снег под ней обвалился, а Дэрек успел схватить ее за руку, но не смог удержать. Она погибла, а он до сих пор винит себя. Это если вкратце.
Эрика закрыла рот рукой, словно испугавшись, что скажет что-то не то.
Все вставало на свои места, все становилось просто и понятно. Вот почему мистер и миссис Гринграсс выбрали именно ее в качестве невесты своего сына, вот почему они так не хотели, чтобы она расторгла помолвку: они видели в ней свою погибшую дочь и боялись потерять и ее тоже. Вот почему настроение Дэрека менялось и не менялось одновременно. Вот почему он не хотел этой помолвки, но в тот же момент не мог допустить ее расторжения: с одной стороны, он явно скучал по сестре, поэтому его все же тянуло к Эрике, но с другой стороны, одно только ее лицо напоминало парню события того далекого дня и оживляло грызущую его день ото дня вину.
Эрика так долго пыталась понять, о чем молчит этот странный парень. А теперь, когда все демоны его мира предстали перед ней, больше всего ей хотелось спрятаться от них в своем хрупком, но родном мирке.
Девушка прижалась к брату, который обнял ее и зарылся лицом в ее темные локоны.
- Дэйв, что мне делать?
- Не знаю, Эри, но ты должна решить это сама. Потому что это гораздо сложнее, чем простая договоренность между нашими семьями.
Эрика зажмурилась.
***
- Э-ве-лин, - нараспев произнес Альберт Паркинсон, глядя своей невесте прямо в глаза. – Я что, многого прошу?
Эва и Паркинсон сидели за столиком в самом дальнем и темном углу гостиной Слизерина. На глазах у Ричарда, с которым слизеринка сидела еще пару минут назад, пока Альберт не потребовал внимания. Он с сахарной улыбкой схватил ее за локоть и притащил к этому столу. Он всегда брал ее именно за локоть с такой специфической нежностью, что девушка вынуждена была носить кофты с рукавами, чтобы скрыть уродливые маленькие пятнышки синяков.
- Разве я не просил тебя, не порочить меня и мою фамилию? – он сладко улыбался, словно говорил нежности. – Не успело пройти и недели с нашей помолвки, как ты уже начала испытывать мое терпение, Эвелин.
Альберт улыбался ей так, словно любил ее всю свою жизнь, но его глаза оставались не то, что не радостными, а именно злыми. Жестокость, которая ему приписывалась, не могла быть спрятана за фальшивой улыбкой и бархатным голосом. Даже наоборот, и голос, и этот изгиб губ придавали его лицу поистине зверское выражение хищника, поймавшего добычу.
- Мы просто сидели, и все. – Голос Эвелин был тихим, но твердым.
Паркинсон рассмеялся еще более страшно, нежели улыбался. Он придвинул свой стул и оказался совсем рядом с девушкой. Ричард, сидящий у камина и наблюдающий за ними, едва заметно напрягся.
- Эвелин, ты ведь знаешь, что я говорю не про сегодняшний вечер.
Паркинсон протянул руку и заправил за ухо девушки выбившуюся черную прядь. Слизеринка вздрогнула от этого неожиданного жеста и стала еще более бледной, чем обычно. В той тени, что они сидели, она выглядела, как привидение. Альберт боковым зрением заметил, как сжались кулаки у Пьюси. Хищник наслаждался игрой, потому что жертв было несколько.
- Дорогая моя, - последнее слово он произнес с явным садистским наслаждением. – Я великодушно позволил вам с Пьюси встречаться за моей спиной, при условии, что никто в школе не станет этому свидетелем. Но почему-то, сегодня за завтраком я узнаю от сплетниц, что моя невеста мне не верна…
Паркинсон наклонился к уху девушки, она еле сдержалась, чтобы не вскочить из-за стола.
- Ты считаешь меня чудовищем, но ты себе даже не представляешь, насколько чудовищным я могу быть. – Его горячее дыхание обожгло мочку уха девушки. – Я могу уничтожить тебя, даже не прикасаясь к тебе пальцем…
Эвелин не шелохнулась. Она, боявшаяся всю жизнь своего отца, уже не могла найти в себе силы бояться еще кого-нибудь. Что мог сделать такого ужасного ей этот Паркинсон, что, хотя бы, шло в сравнение с тем, как уже исковеркал ее жизнь мистер Течер?
Альберт словно читал ее мысли.
- Отец всегда учил меня расправляться с теми, кто стоит у меня на пути. Он убил весь круг общения моей матери, в свое время. Мне же достаточно будет ограничиться одним человеком. – Парень усмехнулся. – Хотя, может так тебе будет легче… смириться.
Эва похолодела и резко повернула голову, посмотрев на Ричарда, рядом с которым уже сел Люциус и что-то медленно ему втолковывал.
Она ни капли не сомневалась, что это не пустые слова, и Паркинсону ничего не помешает причинить вред Ричу. В честном поединке Пьюси, конечно, одержал бы победу, но речь шла об Альберте.
На мгновение девушка представила, что Ричарда бы не стало. Ее глаза тут же налились слезами. Ей захотелось встать и подбежать к нему, броситься ему на шею и так умереть, никогда больше не размыкая рук. Чтобы никто в этом мире, ни отец, ни Альберт не могли разлучить их. Эвелин скорее позволила бы переломать себе все пальцы по очереди, а потом наживую вырезать у себя сердце, чем смогла бы смириться со смертью Рича.
Паркинсон за подбородок повернул лицо девушки к себе. Он был так близко, что Эва задрожала подобно деревцу на сильном ветру.
- Ты моя. Не вынуждай меня, доказывать это всем.
Паркинсон наблюдал, как резко встал Пьюси, но Люциус силой усадил друга назад в кресло. Альберт разочаровано вздохнул и удалился, оставив моральноуничтоженную Эвелин сидеть на стуле выпотрошенной куклой.
***
- Говорят, что в этом году тема бала будет: «Узоры на льду», - Снейп скривился, от чего стал выглядеть угрюмее обычного.
– Да, я слышала! Все желающие смогут посетить несколько занятий, чтобы научиться кататься на коньках! Это удивительно! – Лили вдохновлено прикрыла глаза, совсем не обратив внимания на реакцию друга.
Они вместе вышли с занятий по трансфигурации и собирали провести следующие два часа вместе, потому что Лили уже начала мучить совесть. Она, естественно, не забыла про своего лучшего друга, но теперь была вынуждена разделить свое свободное время пополам, что крайним образом не устраивало слизеринца. Причем, он сам точно не был уверен, что огорчает его больше, что она стала проводить с ним меньше времени, или что отобранную у него половину отдали именно Поттеру.
- Я тебе сразу говорю, что не собираюсь ходить на эти занятия, - буркнул слизеринец, покосившись на случайно задевшую его сокурсницу с гриффиндора.
Лили, до этого пребывавшая в девичьих грёзах, резко опустила глаза, чувствуя, как щеки покрывает румянец. Она знала, что рано или поздно ей придется поговорить с другом на эту тему, но все время оттягивала этот неприятный момент.
Рождественские балы проводятся в школе каждый год, но их разрешено посещать только лишь ученикам пятого курса и старше. В прошлом году состоялся первый бал в жизни Лили Эванс – и он был невероятно ужасным, потому что они с Северусом решили пойти вместе, как друзья (несмотря на то, что очень многие мальчики приглашали ее, но она всем отказала). Северус с самого начала был угрюмой серой тенью рядом с улыбчивой и красивой Эванс: он не радовался, не танцевал и все время бурчал, что это самое глупое времяпрепровождение. Лили после страшно на него обиделась, и он обещал, что больше этого не повторится. Лили решила сама исполнить его обещание, когда несколько дней назад приняла приглашение Джеймса. Приглашение было чисто формальным, хотя Джеймс и раздул из него целую церемонию, но Лили и так знала, что они с Джеймсом проведут грядущее празднество вместе.
Это было очевидно для всех, кроме Северуса. Казалось, что он один, то и дело путавшийся в своем эгоистичном и обидчивом чувстве, никак не понимал, что Лили не сможет и дальше всегда быть лишь с ним.
Все это очень грызло девушку, мешая ей быть по-настоящему счастливой. И вот сейчас, когда Северус сам поднял эту тему, а вокруг было много однокурсников, девушка решила все обсудить, надеясь, что при свидетелях парень не станет закатывать скандалов.
- Сев, - неуверенно начала Лили, чувствуя, как ее решимость тает. – Я иду на бал с Джеймсом…
Северус резко остановился и посмотрел куда-то поверх головы девушки. Его лицо исказила гримаса отвращения – Лили не нужно было оборачиваться, чтобы понять, на кого смотрит слизеринец. Это ее несколько приободрило, ровно до тех пор, пока ее друг не посмотрел на нее.
В его взгляде было столько злобы, сколько она никогда раньше не видела. Он смотрел на нее так, словно она не то, что встречалась с Джеймсом Поттером, а сама была этим самым Джеймсом. Слизеринец сжал кулаки так сильно, что у него захрустели костяшки пальцев, даже Лили расслышала. В этот самый миг, когда бездна в глазах Северуса начала разрастаться, грозясь поглотить все вокруг, а губы исказились в подобие оскала, Лили в испуге отшатнулась. Ей вдруг показалось, что вот сейчас он ударит ее. Впервые в жизни она испугалась его, а не за него.
Наверное, все эти чувства отразились на ее миловидном лице, она ведь не умела ничего скрывать, потому что бездна вдруг вернулась в свои законные границы, лицо парня приняло спокойное выражение, даже несколько отрешенное. Лили знала, что это за выражение лица. Та бездна, что только что грозилась уничтожить все вокруг и ее саму в первую очередь, разливалась теперь внутри этого замкнутого парня.
Эта сцена длилась доли секунды, никто не успел заметить, как только что крепкая дружба Лили и Северуса дала первые трещинки, из которых посыпались крошечные осколки.
Лили всегда раньше, когда училась на младших курсах, объясняла всем, что они с Северусом только друзья, когда их все дразнили влюбленными голубками. Лили тогда краснела и злилась, потому что это было не правда. Северус тоже злился, но по другой причине. И оба повторяли: «только друзья». Но как можно быть только другом? Можно быть только знакомым, или говорить: «да мы просто в одном магазине хлеб покупаем». Но «друг» - это же не оправдание, это предмет для гордости. Быть «только другом» среди толпы ничего не значащих людей, это все равно, что быть только Лордом среди крестьян. Есть вещи, которыми нужно гордиться.
И именно сейчас, когда их дружба треснула от ее же рук, Лили поняла, что Северус ей не просто друг. Он ее друг! Лучший друг.
***
Ее глаза, такие зеленые, такие родные, такие близкие, такие испуганные были прекрасны. Они так прекрасно сверкали на ее бледном красивом лице, так близко от него. Уже так много лет они были для него подобно маяку для мореплавателей. Но вот уже несколько раз маяк не указывал путь, и корабль натыкался на скалы. Но сейчас, судно чуть было не наткнулось на сам маяк.
Испуг девушки подействовал как отрезвляющая пощечина. Северус уже давно так сильно не злился, и, пожалуй, никогда при Лили, никогда на Лили. Лучше бы она его ударила. Она должна была его ударить, что бы он никогда больше не посмел посмотреть так на свою святыню! Но нет, даже это было бы слишком. Подумать только: ее тонкая изящная ручка, которая и мухи не обидит, и вдруг акт агрессии? Нет, Лили должна быть доброй, несмотря ни на что! Иначе она просто никогда не посмотрит на бедного Снейпа…
Но, в любом случае, то, что сделала она было самым ужасным наказанием. Наказанием, которое он мало того, что заслужил, но можно сказать, выпросил.
Она испугалась. Испугалась его. Его, Северуса Снейпа, готового носить ее на руках, готового на все ради нее. Он напугал свою зеленоглазую нимфу. Ничто на свете не имело права быть для нее угрозой. А он стал. На мгновение, но стал. За это ему было впору убить себя своими же руками.
Но Снейп не умер. И ничего не сказал. Он поступил так, как всегда поступал, если нужно было что-то изменить. Он ушел, так быстро, что это было похоже на бегство. Да и являлось им.
То, из-за чего разразилась эта буря, было уже маловажно. Она идет на бал с проклятым Поттером? Ее право. Здесь слизеринец уже никак не мог чинить ей препятствия, и он хорошо это понимал, и старался просто игнорировать великую любовь этой парочки. Никто не знал, чего это стоило Снейпу, а он никому не собирался об этом рассказывать. Но сейчас он вдруг не выдержал. Не выдержал настолько, что только что своими руками развалил то единственноценное, что только было в его жизни.
Он оттолкнул Лили. Хотя она сама никогда его не отталкивала. Да, она тянула в их, некогда общий мир Джеймса Поттера, и Северус отходил подальше. А она все равно шла. И вот сегодня он не просто отошел дальше обычного, но и оттолкнул ее от себя.
Но она все равно пошла следом.
Северус понял, не оборачиваясь, что эти тихие приближающиеся шаги принадлежат ей. Можете ли представить всю гамму чувств человека, который уже поверил и пережил внутри себя свой собственный конец света, вдруг видит, что все вновь возрождается на его глазах.
Северус обернулся, когда мягкие шаги стихли позади него. Лили Эванс стояла буквально на расстоянии вытянутой руки, но сейчас слизеринцу казалось, что это чрезмерно далеко. Она была так красива в лучах заходящего солнца, которые проникали в коридор сквозь окно за спиной парня. Прекрасная и молчаливая, она смотрела ему в глаза и снова со страхом. Только сейчас она боялась не его, а боялась его потерять. Так смотрят люди, которые чувствуют грядущее расставание, но всеми силами пытаются его отсрочить.
Наверное, впервые в жизни Северус Снейп сделал то, что он должен был сделать. Если бы он задумался или помедлил хоть мгновение, то момент был бы упущен для них обоих. Парень сделал шаг вперед и прижал девушку к себе в молчаливом отчаянии.
Минуту назад он думал, что она больше никогда не оставит свою гордость и не придет за ним. И эта минута уверенности в том, что его нимфа из реальных созданий его жизни превратилась в мифическое создание чужих сказок, была самой ужасной за все прошлые годы.
Лили обняла его в ответ и тихонько всхлипнула.
Северус клялся себе всем, что только у него было, что больше никогда в жизни не станет портить их с Лили дружбу. Раньше он никогда не задумывался, насколько она хрупкая. Ему казалось, что она подобна чугунному котлу и ничего с ней не будет. Сейчас он осознал, что все это время пинал котел, который был из прочного, но все же стекла.
Так они и стояли, обнявшись в лучах закатного солнца, показывая всем вокруг, что они не просто друзья. Они Лучшие друзья.
***
- Бедная Эванс, - лениво протянул Сириус, глядя в пустоту коридора, в которой несколько минут назад растворилась рыжая девушка. – Не понимаю, почему она его терпит? Это же Нюнчик, мне на него смотреть даже противно.
Сириус представил, что Снейп – его друг - и скривился от отвращения.
- Какой удар по твоему имиджу, да? – добродушно рассмеялся Ремус.
Люпин был самым спокойным и рассудительным в их компании, и как следствие, самым наблюдательным. Джеймс и Сириус всегда были словно братья-близнецы: одному не требовалось никаких внешних проявлений, чтобы точно знать, что собирается сделать или сказать другой; две неразделимые частички целого. А целым были Мародеры, которые подобно механизму, приводились в движение именно этой главной деталькой из двух частей. А Люпин был другой деталью: отдаленной и важной, но другой. Джеймс был другом Сириуса. Сириус – другом Джеймса. Люпин был их другом: он был с каждым из них, когда они ссорились, был с ними, когда они проказничали. Был и наблюдал. Поэтому мысли каждого из них он мог прочитать по их лицам лучше, чем прорицатели читают судьбу по чайным листьям.
Парни свернули за угол и сели на скамейку.
- Он ее друг, поэтому и терпит, - недовольно пробурчал Джеймс, который в своей задумчивости не интересовался, что там себе представляет Блэк.
- Поттер, не хочу тебя расстраивать, но ты должен знать! – Сириус положил руку на плечо друга и сделал наигранно серьезное лицо. – Если ты будешь закатывать мне подобные скандалы с таким же постоянством, то будь ты мне хоть трижды друг – я тебя закопаю!
Питер и Ремус рассмеялись, чем очень мешали Блэку сохранять свой суровый вид.
Джеймс медленно повернул голову к Бродяге и посмотрел на него все тем же задумчивым взглядом.
- Трижды? – как-то бессознательно повторил парень.
Сириус разочарованно покачал головой. Он ненавидел, когда Джим витает в облаках и не реагирует должным образом на шутки, потому что в такие минуты это уже не его Джеймс, не его лучший друг, а какой-то другой парень.
- Трижды. Значит трижды? – Джеймс переспросил так, словно именно это слово было ключевым. – То есть, я тебя терплю уже шестой год подряд, а ты мне говоришь, что мы даже не трижды друзья? Ну и кто, спрашивается, должен кого закапывать?
Джеймс покачал головой, пытаясь спрятать предательскую улыбку. Они вчетвером залились хохотом.
- Просто Нюнчик привык, что Лили, несмотря ни на что, есть в его жизни, и уже воспринимает это, как само собой разумеющееся. А с ней так нельзя. Однажды она уйдет, потому что с ней так нельзя. – Вдруг сказал Ремус, возвращаясь к прошлой теме.
Парни удивленно посмотрели на Лунатика. Они знали, что их Луни всегда и все знает, но он никогда не стремился участвовать в подобных разговорах. Сириус считал, что Рем просто слишком мягкий, а Джеймс думал, что оборотень просто жалеет этого недотёпу, потому что невольно сравнивает его с собой. Джеймсу это не нравилось. Он не понимал, как можно вообще углядеть общее у столь разных людей, он презирал Снейпа, а Люпина наоборот считал одним из лучших людей, которых когда-либо встречал.
- Знаете, я вот раньше даже завидовал Снейпу, - задумчиво протянул Джеймс, но взглянув на изменившееся лицо Сириуса, поспешил пояснить. – Ну, что он с Лили дружит с тех самых времен, когда она узнала, что волшебница. Ну, сами подумайте, самое счастливое воспоминание ее детства связанно именно с ним! Он знал ее каждую минуту после, и знал не просто как сосед. Все ее первые переживания в Хогвартсе проходили через него…
Джеймс замолчал, вспоминая, как часто раньше сам был причиной ее переживаний, и ведь она всегда расстроенная уходила именно к Снейпу. И это злило Поттера еще больше. Он не был виноват в том, что не умел правильно проявлять свою симпатию. Ему тогда казалось, что вот, он же ее одну из всех выделяет, значит, это что-то значит. Но для нее это всегда значило совсем противоположное.
Джеймс сейчас часто думал о том, каким неразумным он был раньше. Все время доставал девочку, которая ему нравилась – здесь все понятно. Но зачем было так явно задирать ее единственного друга? Это же не логично. Но и по-другому они не могли. Слишком сильная вражда была между этим заморышем и компанией любимчиков.
- Но вот сейчас, глядя на то, как он собственными руками все портит, я понимаю, что завидовать нечему. То, что Лили пять лет меня ненавидела, многому меня научило. – Джеймс улыбнулся своим мыслям. – Да я каждой минутой, проведенной с ней, дорожу сильнее, чем всей своей жизнью! Я готов никогда не выпускать ее из своих рук, но даже этого мне кажется недостаточно. Когда я обнимаю ее, мне хочется прижать ее к себе так сильно, чтобы вобрать ее внутрь себя, понимаете?
Джеймс вопросительно посмотрел на оторопевших от такой информации друзей. Никто из них никогда в жизни не чувствовал ничего подобного.
- Поверь, Джим, - первым нашелся Сириус. – Лунатик во время полнолуния испытывает подобное к любому, кто подвернется под лапу!
Парни залились смехом.
- Кстати, - Люпин наконец-то смог отдышаться. – Разве вам всем не пора бежать к Слизнорту?
Джеймс, Сириус и Питер одновременно приуныли. Они уже успели забыть, как случайно устроили погром на Зельеварении. Они додумались перекидываться ингредиентами, которые в итоге попали в котел, в котором не должны были в тот момент оказаться – взрыв был такой, что пол замка сбежалось. Сам Ремус в тот момент разговаривал со Слизнортом и при перестрелке не присутствовал, из-за чего в итоге и избежал наказания.
- Ненавижу Слизнорта! Он все время с Лили сюсюкается и утверждает, что она должна на Слизерине учиться! – Джеймс состроил жалобную гримасу, но все равно поднялся с лавочки.
- Он, по крайней мере, не рассказывает тебе о твоих «милейших» слизеринских родственничках, - Сириус тоже поднялся.
Питер подскочил следом. Они помахали Ремусу на прощание и побрели в подземелья.
***
Эмили Поттер шла по коридору и издалека увидела Ремуса Люпина, сидящего на лавочке в одиночестве. Он ей всегда нравился, потому что был очень добрый и умный, такой всегда поможет, такому хочется помочь. Правда он всегда был какой-то слишком задумчивый, даже грустный… Она слышала, что он чем-то очень болен, но никогда не пыталась узнать, чем именно. Просто боялась услышать что-то ужасное, это бы мешало общаться с ним непринужденно. Тяжелобольным не нужна жалость, они хотят чувствовать себя нормальными.
- Привет, - девушка села на лавочку рядом с парнем и улыбнулась.
Ремус улыбнулся в ответ и посмотрел на рэйвенкловку пристальным взглядом, словно она была любопытнейшим экспонатом в музее. Она часто замечала у него такой взгляд: пристальный. Он не мешал, не вызывал неприятных чувств, просто сразу же хотелось подойти и спросить: о чем же он думает.
- Что такое?
- Ты просто очень похожа на Джеймса, - Ремус снова улыбнулся и добавил, увидев, что девушка нахмурилась. – Это хорошо, правда. Такие люди, как твой брат, редко встречаются в жизни, гораздо реже, чем хотелось бы.
Эмили улыбнулась, увидев на лице гриффиндорца истинную братскую любовь к Джеймсу. Еще со времен своих младших курсов Эми помнила, что Джеймса всегда и все любили: он улыбался – все сходили с ума, смеялся – все начинали смеется в ответ, он дурачился – и все лишь махали рукой. На него редко злились, а если и злились, то не долго. Она, конечно же, тоже очень любила Джеймса, но ей так захотелось послушать, как к нему относятся другие близкие ему люди.
- Он ярчайший представитель Гриффиндора, наверное, именно таким был сам Годрик Основатель. Он храбрый, ловкий, благородный, добрый… словно вышел из сказки. Прибавь красоту и задор – все, он неотразим. Он мог бы стать еще и гением, но он не выносит скуки и сидеть на одном месте. Он такой человек, которому все дается легко и просто, потому что он так ко всему относится. Я бы хотел быть хоть вполовину таким, как он.
Эмили бросила короткий взгляд на гриффиндорца, но тот не выглядел огорченным или подавленным. Он словно наоборот начал светиться изнутри. Точно таким он выглядел, когда был в кругу друзей. Таким счастливым.
- Я знаю только двух таких людей, - Ремус улыбнулся и посмотрел на девушку.
Эмили казалось, что он ждет от нее, что она назовет их имена сама. Он словно был способен читать мысли, потому что два имени уже давно вертелись у нее в голове.
- Джеймс и Сириус, - просто сказала она, словно речь шла об очевидных вещах.
Люпин рассмеялся. Это был смех мудреца, а не школьника.
- Да. Разница лишь в том, что Сириус жесток. Он, выросший в семье потомственных слизеринцев, просто не может быть идеальным. Но он благороден и всегда поможет слабому. Его жестокость сродни детской: он порой просто не понимает, что поступает жестоко.
Эмили попыталась понять, кого же из них Ремус любит больше, но так и не смогла.
- Они – часть моей жизни. Поверь, самая большая. Я им очень многим обязан, - Люпин поставил точку, явно не собираясь пояснять.
А Эмили не хотела спрашивать. Она чувствовала, что это та самая опасная тема, о которой не стоит говорить.
- Я рада, что ты друг Джеймса, - вдруг сказала девушка. – Иначе я бы вряд ли познакомилась с тобой и могла разговаривать вот так просто.
И с Сириусом…
Девушка смутилась о внезапной мысли и отвернулась. Их отношения действительно улучшились: он общался с ней как с Джеймсом. Нет, не в смысле, что позволял себе некие грубости, а в смысле, что как с братом, вернее сестрой. Ей было приятно. Сначала приятно, потому что ей это льстило. В конце концов, половина девушек Хогвартса мечтает, чтобы Сириус хотя бы просто спрашивал у них «как дела» раз в неделю. Но Эмили начала ловить себя на мысли, что это будет недолго продолжаться…
- Джеймс очень рад, что вы с Сириусом наладили контакт, - вдруг сказал Люпин, словно прочитав мысли девушки. – Он очень переживает, когда близкие ему люди не ладят между собой.
- Да, та история уже в прошлом, - девушка попыталась отмахнуться от темы.
- Не злись на Сириуса, - вдруг сказал Ремус. – Его семья научила его не привязываться к людям слишком близко. Друзья – это другое, но он все равно не подпускает к себе других, особенно девушек.
Эмили даже не заметила, как повернулась к парню и начала с жадностью ловить информацию о Блэке.
- Он боится. Панически боится сердечной боли. Ему хватило той, что причинила ему его родня, поэтому он и сбежал от них, не понимая, что им больно не меньше. Он ведет себя нагло, делает вид, что ему все до лампочки, меняет девушек с периодичностью смены дня и ночи, а все потому, что ему очень страшно.
Эмили посмотрела в сторону, пытаясь проанализировать полученную информацию. Не было никаких причин не верить Ремусу, к тому же, все вставало на свои места.
- А ты, это вообще особая история для Блэка.
Эмили аж подпрыгнула на месте от неожиданности этих слов.
- Сириус любит и меня и Питера, как лучших друзей, как братьев. Но Джеймс – совсем другое. Он любит его больше, чем любит самого себя. А тут появляешься ты. Сестра Джеймса, похожая на него так сильно, что мурашки бегают по спине. Он чувствует в тебе это гораздо сильнее, чем кто-либо. И здесь для Сириуса начинается трагедия. Его тянет к тебе, потому что он чувствует в тебе проявление своего самого близкого человека, свою часть. Но он видит и девушку, девушку, способную пошатнуть его тщательно спланированную маскировку. Он пытался оттолкнуть тебя, но для него это оказалось равносильным тому, чтобы ударить Джеймса. Поэтому он впервые в жизни не знает, как себя вести. Он выбрал, наверное, лучший вариант.
Эмили не знала, как реагировать на подобное. Мысли роились у нее в голове, и она никак не могла привести их в порядок. Наверное, Сириус бы не простил Люпину подобную откровенность даже с сестрой Джеймса. А вернее, особенно с ней.
