Глава 7. Audiatur et altera pars*(* - лат. Следует выслушать и другую сторону)
Сенеку всегда восхищала способность Цезарь «зажигать» зал одной своей энергетикой. Обычно он смотрел интервью из Центра, но сегодня решил прийти, и понаблюдать за всем изнутри. Что заставило Сенеку изменить обыкновению – он и сам не знал. Из головы никак не выходило предупреждение Цезаря – слушать интуицию. А чутье подсказывало, что ему непременно надо сидеть здесь.
Для него всегда оставляли место в одной из боковых лож, и раньше оно неизменно пустовало. Быть зрителем, а не руководителем было даже забавно. Но постоянно наблюдать – этого Сенеке мало. Слишком уж комфортно было держать в руках максимум власти.
Цезарь тем временем раскланивался перед залом – неизменно яркий, броский и энергичный. Возможно, это и к лучшему, что никто не знает, насколько на самом деле глубок и непонятен обаятельный ведущий. Сенека твердо успел уяснить – чем меньше о тебе знают, тем в большей безопасности ты находишься. Сам он жаждал получить больше информации о своем окружении, дабы в любой момент можно было легко ним манипулировать.
Годы наблюдений за трибутами не прошли даром. Почти каждый трибут выходил на сцену в шаблонном образе, с заранее уготовленными фразами. Все четко, слаженно, по сценарию. Основных типажей было несколько. Марвел и Катон, например, были типичными представителями типа, который Сенека именовал «пресс». Они давили на зрителя и противников авторитетом своих Дистриктов, и непоколебимой уверенностью в своих силах.
Девушек, подобных Диадеме, Сенека относил к типу «кокетка». Ослепительная улыбка, взмах длинных ресниц, несколько жеманные манеры. Плюс к этому - выигрышная внешность. И все – мужская половина спонсоров горит желанием отправить красавице лишнюю стрелу или бутыль воды.
Мирта вела себя на интервью на удивление скромно и мило. И не скажешь, что эта девчушка хладнокровно раскромсает ножом того, кто сунется к ней лишний раз. Такую роль Сенека называл «хамелеон».
Его забавляло – насколько разными трибуты могут быть в тренировочном зале, и в кресле подле Цезаря. Большая часть лезла из кожи вон, лишь бы зритель верил в их образы. Но только Сенеке это все казалось нелепой шелухой. Они старались стать кем-то иным, но истинная сущность все равно покажет себя. А ощущение фальши только лишь неприятно режет глаз.
Ему стало как-то досадно от того, что он не может добавить к своим записям ничего нового. Все это интервью было таким же ненастоящим, как цвет волос Цезаря.
- И наконец , Дистрикт Двенадцать… - начал объявлять Цезарь, и Сенека слегка оживился, - Вы знаете ее как Огненную Китнисс. Позвольте представить – Китнисс Эвердин!
Зал аплодировал девушке в алом платье. Что ж весьма неплохо для дикарки из Двенадцатого. Сенека критически осмотрел ее с ног до головы. На каблуках она держалась совсем неуверенно, да и на лице металось выражение тревоги. Китнисс явно ощущала себя не в своей тарелке. М-да, так симпатию публики не получить.
Хотя то, что на фоне всех она казалась настоящей, потерянной девочкой – в этом была определенная прелесть.
Глаза Китнисс бегали – она осматривала зал. Словно искала кого-то взглядом.
- На параде трибутов ты недавно произвела фурор. Расскажи нам об этом. – попросил ее Цезарь.
Двенадцатая растеряно посмотрела на него.
- Что?
Сенека не сумел сдержать улыбку. И вправду – нелепо вышло. Голос Цезаря было слышно даже в самом последнем ряду, а она, сидя рядом с ним, не смогла понять вопрос.
Фликерман и вправду слишком хорош. Он ловко вовлек ее в диалог, несмотря на то, что весь ее внешний вид говорил «Я не могу здесь находиться». После очередной фразы он даже заслужил робкую улыбку этой колючей девчонки.
Должно быть, полное отсутствие у Китнисс актерских способностей доставило хлопот ее ментору. Хотя Цезаря, похоже, это совершенно не смущало. Он подыгрывал любой ее реплике, и умело выставлял ее промахи в довольно очаровательном свете. Невнимательный зритель даже, быть может, счел Китнисс очаровательной. Однако, Сенека мог поклясться, он чувствовал, как у нее в груди перепугано колотится сердце. Как у воробья, пойманного в клетку.
Несколько реплик на счет огня… Сенека снисходительно хмыкнул. Оказывается, как мало нужно, чтобы привлечь внимание публики. Подумал – и тут же одернул сам себя. На него ведь тоже эти полыхающие костюмы произвели недюжинное впечатление.
- Он и сейчас со мной. – словно решившись, сказала Китнисс, - Хотите увидеть?
Сенека проследил направление ее взгляда в зал. Ах, ну да. Цинна. Он не мог оставить без присмотра свою пташку. Они словно бы беззвучно разговаривали между собой. Сенека даже отвлекся от того, что говорил Цезарь. Его больше интересовал этот молчаливый диалог. Так бывает, когда встречаются две неординарные личности – у них вырабатывается своя, новая манера общения. И если бы у Сенеки только была возможность за нею понаблюдать…
От размышлений его отвлекла кружащаяся по сцене Китнисс. Кто бы ожидал, что эта ершистая девчонка из Двенадцатого, будет беззаботно крутиться, разбрызгивая в стороны искры пламени с подола платья. Ее какая-то чистая, наивная радость даже заставила Сенеку улыбнуться. Что-то исходило от нее – глубинное, внутреннее, чего он не мог объяснить. В этот момент она была…светлой что ли. Без этих игл, колючек и озлобленности. Просто девушка в красивом платье. Молодая, радостная девушка.
Устав кружиться, она села обратно в кресло. Сенека пристально взглянул на Цезаря. Помимо восхищения, на лице ведущего мелькнуло только одно выражение. Такой вид принимают борзые, когда на охоте берут след.
- У меня еще только один вопрос. – Цезарь придвинулся ближе к Китнисс, - На счет твоей сестры.
Насколько же ты интересный типаж, Эвердин! Сенека незаметно хлопнул себя по колену. Всего одна реплика – и от беззаботной девчушки более ни следа. Китнисс приготовилась защищаться, вся закрылась, отгородилась, вот-вот покажет зубы, словно напуганная змейка.
Но Цезарь – это же Цезарь. Он буквально источал атмосферу благожелательности и теплоты. Предусмотрительно взяв ладонь Китнисс в свою руку, он продолжил.
- Я думаю, все были тронуты, когда ты вызвалась заменить ее…
Насколько Сенека мог судить, Двенадцатая немного смягчилась. Цезарь умел располагать к себе. Он знал что сказать и как сказать.
- …она пришла проститься с тобой? – в голосе Фликермана звенела нотка сочувствия.
- Да. – тихо ответила Китнисс, - Пришла.
- И что же ты сказала ей на прощание?
- Что я попробую вернуться. Попробую победить ради нее.
Вот оно. Цезарь заставил ее это сделать.
Сенека не сумел скрыть победной усмешки. Вот оно. То, что он хотел. Заключительный штрих. Вишенка в коктейле. Ему была необходима эта тихая, искренняя фраза, чтобы окончательно убедиться – эти Игры войдут в историю. Девчонка из бедного Дистрикта идет на верную смерть ради сестры, и оглашает то, о чем каждый подспудно догадывался. Сентиментальным это даст повод прослезиться. Скептикам, забывшим, что такое семейные узы – придется немного переосмыслить то, что они увидели. Этот нюанс, эта деталь коснется каждого, облетит ласточкой каждый Дистрикт.
Цезарь Фликерман. Старый прохвост. И кому еще черт ворожит?
Признание подкосило Китнисс, она встречала овации с поникшей головой, погруженная в невеселые мысли. Однако всех это только восхищало – они видели отчаянно храбрую и благородную девушку.
Вслед за ней на сцену поднялся Пит, но Сенеке уже было сложно сконцентрироваться на интервью. Он мысленно начинал проигрывать завтрашний день. Это все уже казалось так чарующе близко, что вот протянешь руку – и клубочек начнет разматываться. Краем сознания Сенека отмечал, что Мелларк был довольно мил и обаятелен, чувствовал себя вполне раскованно и не фальшивил. Что еще ценнее – мастерски скрывал свое волнение.
Голоса ведущего и трибута доносились как будто откуда-то издалека. Сенека замечал за собой такую особенность – полностью отстраняться от происходящего, когда его увлекала какая-то идея. Отпивая из высокого бокала коктейль, распорядитель лишь краем уха слушал разговор Пита и Цезаря – что-то о Капитолии, запахах и розах. Сенека поморщился. У него на одно слово «розы» периодически возникал нервный тик.
- Есть одна девушка. Она всегда мне нравилась… - услышав эту избитую фразу, Сенека поморщился. Вот каждый год кто-то начинает распинаться на тему неразделенной любви, «я вернусь, я ее завоюю, бла-бла-бла». Уже такой заезженный прием, что за его использование надо штрафовать. Цезарь, как всегда, пытается подбодрить парня (который довольно правдоподобно, надо признать, изображает печаль), говорит что-то напутственное о победе и возвращении. И тут, как гром средь ясного неба.
- Мне это вряд ли поможет. Мы приехали сюда вместе.
Сенека подавился глотком коктейля. Прокашлявшись, он посмотрел на парня совершенно ошалевшим взглядом. Такого на его памяти еще не было.
И что самое странное – он не лгал. Он был абсолютно, неподдельно честен с Цезарем, всем Панемом и той девчонкой в алом платье. Сенека бы почувствовал малейшую фальшь, за столько лет в Капитолии он научился различать лжецов – а иначе он бы тут и не выжил. Пит Мелларк не врал, не играл на публику и не паясничал.
Он и правда любил эту Китнисс Эвердин.
По напряженной, сочувствующей, скорбящей тишине Сенека понял – мальчишка попал в точку. Он пронзил своим признанием сердца этой разукрашенной толпы, как стрела охотницы пронзила накануне яблоко. Своей честностью он купил их с потрохами, заставил их встрепенуться. Снова.
Сенека не стал дожидаться окончания интервью.
Он встал со своего места и поспешно принялся пробираться к выходу.
Это меняло все.
