Глава четвертая: МалфойЯ всегда просыпался рано. Сначала причиной тому была юность, куча энергии и дел, которые просто необходимо было сделать, и поэтому я не мог себе позволить тратить драгоценные часы на сон. Потом из-за школы. Позже мне было трудно сомкнуть глаза из-за того, что Темный Лорд, а впоследствии тюрьма держали меня в жутком страхе – я вечно боялся обернуться, потому что никогда не знал, что или кого могу обнаружить у себя за спиной. А потом из-за того, что вновь почувствовал себя юным. Я только что женился, и в постели можно было заниматься гораздо более интересными вещами, нежели просто сном. Затем из-за того, что и Скорпиус просыпался рано. Детям постоянно что-то нужно. И забота о младенце-сыне заставила меня лучше понять родителей и проникнуться к ним более глубоким уважением - особенно к маме, и, конечно же, к домашним эльфам, которые в свое время столько для меня сделали.
Теперь у меня нет жены, а Скорпиус и смотреть-то не желает в мою сторону, не говоря уже о том, чтобы просить меня о чем-то, поэтому я могу ворочаться в своей постели, сколько захочу. Но судьба жестока, и у меня не получается долго валяться. Из-за постоянного недосыпа большинство ночей я провожу в полузабытьи, которое нельзя назвать ни сном, ни бодрствованием. Я вижу Асторию, сидящую на краю кровати. Она смотрит на меня и улыбается, но потом этот образ всегда сменяется на гораздо более мрачный, и я вижу ее, истекающей кровью. Подобное происходит каждую ночь с момента ее смерти, но до сих пор при виде этой сцены мое сердце подпрыгивает и дрожит, как при землетрясении. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь сфокусироваться на цветных пятнах, пляшущих у меня перед глазами – зеленых, желтых, радужных всполохах, прорезающих черноту – а не на призраке своей усопшей жены. Долго так продолжаться не может, поэтому в конце концов я вынужден вставать, чтобы чем-нибудь заняться. Всем чем угодно, лишь бы отвлечься. Так что теперь я рано поднимаюсь лишь по причине своего измученного рассудка.
Что-то скребется о стекло, и у меня сводит мускулы от ужаса. Но это всего лишь сова. Уф. Я встаю, открываю окно и прогоняю проклятую птицу, несправедливо обвиняя ее в том, что чуть было не довела меня до инфаркта. Сова доставила сообщение, в котором просили, чтобы я немедленно явился в больницу Святого Мунго и принес противоядие от Темпатио Меллитус – яда змеи из породы Сладкого Искушения.
И хотя сейчас только начало седьмого, я предпочитаю находиться в окружении больных, вместо того, чтобы пытаться справиться с собственной душевной болью.
ХХХ
Я сижу в офисе целителя Пракаша на первом этаже. Я прождал его сорок пять минут, потому что он должен был отправиться к пациенту, отчаянно нуждавшемуся в противоядии. Он говорит, что связался с господином Ноттом, но ему ответили, что тот в Америке и никак не успеет вовремя вернуться, и посоветовали обратиться ко мне. Пракаш - долговязый, лысеющий мужчина, один вид которого наносит явный вред его карьере. Он выглядит совершенно некомпетентным. Я не знаю, как можно выглядеть некомпетентно, но поверьте мне, в его случае это именно так. Он немного напоминает мужа Грейнджер, и поэтому, наверное, глядя на него, я вижу лишь абсолютно бесполезное существо. Как бы там ни было, он вернулся и теперь меня отчитывает.
- Мы слишком долго ждали этого зелья, господин Малфой.
- Что ж, говорят, что время – лучший целитель, - каламбур его явно не развеселил. Ну почему никто не понимает моих шуток? Мы продолжаем в том же духе. Я делаю едкое замечание, он его игнорирует. Через полчаса я выхожу из его офиса и вижу, что приемная на первом этаже начинает заполняться. Мне нужно в туалет, и по дороге я слышу, как стоящий на четвереньках волшебник говорит медиведьме, что он на спор засунул себе в задницу двух кусающихся фей и теперь не чувствует ног. Медиведьма спрашивает, как долго он их не чувствует. Я бы точно задал другой вопрос.
Выйдя из туалета, я собираюсь отправиться на следующую встречу, которая должна происходить в Ирландии, и тут, клянусь, я вижу Розу Уизли, лежащую на одной из коек в палате, мимо которой я прохожу. Я возвращаюсь и оглядываюсь по сторонам. Ее матери нет поблизости, но это, вне всякого сомнения, Роза Уизли, и вдруг мне все становится понятным. Она сидит в кровати. Выглядит бледной и сонной, но в остальном вполне здоровой. Она поднимает голову, замечает меня и бледнеет еще сильнее. Я прикладываю все возможные усилия, чтобы не рассмеяться. Вхожу в комнату.
- Господин Малфой.
- Роза Уизли, что ты здесь делаешь?
Похоже, что и она хочет задать мне такой же вопрос, но не решается проявить неуважение.
- Я заболела.
- Это я понял, а чем ты заболела?
Она бросает взгляд на свои руки в бинтах и тайком пытается спрятать их под одеяло. Я тоже многозначительно смотрю на ее руки. Она немедленно прекращает попытки.
- Э-э… отравилась ядом.
- Отравилась ядом? И как же, во имя Мерлина, ты умудрилась раздобыть яд? Не потому ли, что ты бродила по моему дому и совала нос туда, куда не следует, а?
- Э-э… - на ее лице появляется выражение готового сорваться признания, щеки слегка розовеют.
- Знаешь, я думал, что если скажу Скорпиусу не заходить в ту комнату, то он не зайдет. Потому что еще не случалось, чтобы он в открытую меня ослушался. На сей раз он явно зашел слишком далеко. Мне придется с ним поговорить.
- Это я виновата, сэр. Мне захотелось узнать, что находилось в той комнате, - типичная гриффиндорка. Эта вспышка благородного самопожертвования заставляет широко раскрыться ее уставшие, полусонные глаза.
- Неужели?
- Да, и он мне говорил, что заходить туда категорически запрещено, но я настояла, потому что как только он мне это сказал, я почувствовала, что просто не могу пройти мимо.
- Угу. И почему же? Скорпиус тоже так себя ведет, но он страшно избалован – так, во всяком случае, говорит мой друг. И если он по какой-то причине не может чего-то получить, то автоматически решает, что вселенная к нему несправедлива, и что он просто обязан во что бы то ни стало это иметь, хоть трава не расти. Я признаю, что оплошал и избаловал его. Но я никогда бы не подумал, что и Грейджер может испортить своих детей.
- Я не избалованная. Мама всегда учила меня тому, что в жизни необходимо иметь цели, и что нет ничего недостижимого или недосягаемого, - она подчеркивает свою сентенцию зевком. Я бы предпочел, чтобы она поставила себе цель усилить собственную бдительность.
- Понятно. Поэтому, если ты чего-то не можешь заполучить, то смотришь на это не как на очередное неизбежное жизненное препятствие, а как на цель, которую необходимо мгновенно добиться.
- Препятствия надо преодолевать, сэр.
- Безусловно.
Видно, что с ее языка готов сорваться вопрос о том, что же я здесь делаю. И при этом она периодически бросает взгляд на дверь, возможно, ожидая появления родителей или даже Скорпиуса.
- Скорпиуса со мной нет.
На этот раз она краснеет сильнее, и эта реакция слегка приоткрывает мне ее мысли о нем. Я думаю, несчастное дитя влюблено в моего сына. К сожалению для нее, характер Скорпиуса сейчас можно сравнить с Буботубером. Уизли хватит удар, если он узнает. Я вынужден громко откашляться, чтобы подавить смешок.
- Ты ладишь со Скорпиусом?
- Он нормальный парень, сэр. И вовсе не такой чокнутый, как кажется. В этом мы с ним схожи, я думаю. Сейчас с ним немного трудно, и он мало разговаривает, но зато слушает.
- Он прислушивается к тому, что ты говоришь? Он тебе доверяет?
- Я думаю, что да, - даже полусонная, она отвечает немного подозрительно, не зная, к чему я веду. Я вспоминаю о том, что и она тоже - самая умная ведьма своего поколения. Если бы на ее месте был сын Поттера, даже абсолютно бодрствующий, я бы мог подробно написать о своих целях большими флуоресцентными буквами на зеленом плакате, но он бы все равно спросил, что я имею в виду. Я решаю сменить тактику.
- Так что, эта травма испортила тебе рождественские каникулы?
- Все не так страшно, как кажется, потому что змея только обрызгала меня ядом, а не укусила. Целитель говорит, что самое худшее уже позади. Руки чешутся и слегка побаливают, но совсем не так, как было вчера вечером. И во рту все еще ощущается сладковатый привкус, но галлюцинаций больше нет. И проблем с памятью тоже. По словам целителя, требуется время, чтобы все нормализовалось, но к своему дню рождения я должна уже полностью поправиться.
- А когда у тебя день рождения?
- На Новый год. Вы можете прийти, если хотите. Обычно мы устраиваем вечеринку и фейерверки. Бывает очень весело.
- Гм, не думаю, что меня там захотят лицезреть. Мы неплохо ладим с твоей мамой, но этого никак нельзя сказать о твоем отце и дяде, - вообще-то, я сейчас ни с кем особо не лажу, но кто знает, как я буду себя чувствовать под влиянием алкоголя. Я по-настоящему терпеть не могу Уизли. Он совершенно бездарный тип. А Поттер… Даже думать на эту тему не хочу.
- Ну, папа сейчас очень занят. Он даже дома редко бывает, так что сомневаюсь, что вы с ним пересечетесь, - бормочет она.
Ага, я вовсе не так глуп или эмоционально не восприимчив, чтобы не заметить явный намек ребенка на наличие каких-то трений в семье. Как ответственный взрослый, я должен бы спросить, все ли в порядке, что в результате привело бы к задушевной беседе о том, как много работает ее отец, ля-ля-тополя, и прочих подростковых страданиях. И в другой ситуации, я, возможно, так бы и поступил, но сейчас я должен волноваться о подростковых страданиях в собственной семье, поэтому решаю использовать ее намек в личных целях.
- Гм, не всегда родители точно знают, как их поступки могут повлиять на собственных детей, - и прежде, чем она успевает отреагировать, я начинаю рассказывать историю:
- Мама Скорпиуса, миссис Малфой, хотела стать целителем в Америке, считающейся ведущей страной в области медицинского обслуживания и превосходящей в этом вопросе даже Англию. Я плохо помню ее в школе, но полагаю, что она была довольно умной ведьмой, раз решила избрать эту стезю. Она сдала экзамен, и когда вернулась домой, родители спросили, как, по ее мнению, она с ним справилась. Она искренне считала, что все прошло хорошо. Лично я тоже уверен, что всегда можно сказать, провалился ты на экзамене или нет. Человек сам чувствует, понравился ли его ответ экзаменатору, - Роза кивает, соглашаясь. Готов поспорить, что она ни разу не сомневалась в себе, в отличие от Крабба и Гойла, которые в свое время надеялись сбить с толку экзаменаторов не гениальностью, а всяким вздором.
- Так вот, все были очень рады за нее. Прошло время, и она стала готовиться к отъезду. Ей надо было переехать в Америку. Асторию всячески поддерживали, хотя ее отец постоянно советовал ей сдерживать свой восторг. Ее мать ругала отца за пессимизм. Я думаю, что она так радовалась за дочь, потому что сама не реализовала ни одной своей мечты вне стен дома. Она была богатой, соблюдающей традиции чистокровной ведьмой, и поэтому выросла в убеждении, что место женщины – в доме, рядом со своим мужем, и справедливости ради надо отметить, что ее старшая дочь, моя свояченица, избрала именно этот путь. Но это не означало, что моя теща никогда не желала большего для своей младшей дочери.
Она смотрит на меня в изумлении.
- Да, существуют семьи, в которых по-прежнему так думают. Магический мир не отличается особым новаторством. Мы довольно устаревшее общество. Да что там говорить – мы только недавно перешли на использование перьев, до этого веками таская с собой в задних карманах камни и зубило; поэтому, естественно, феминизм у нас пока на задворках, особенно в чистокровных семьях.
Она пожимает плечами и улыбается, признавая справедливость моих слов.
- Прошло три месяца, и, наконец, пришли результаты экзамена. Отец моей жены перехватил письмо и подделал ответ: теперь в письме говорилось, что школа ее не приняла. Астория была ужасно расстроена. Она не могла перенести горечь отказа. Отец утешал ее, как мог, но у нее все равно началась депрессия. Он предложил отдохнуть от Англии, и они отправились в Италию. Там я с ней и познакомился. Через год мы поженились. А еще через год, когда ее отец был при смерти (он тоже был целителем – я забыл это упомянуть? Так вот, он был целителем, и подцепил какую-то болезнь от своего пациента), и как это часто происходит с людьми на смертном одре, раскаялся и решил во всем сознаться. Он сказал, что профессия целителя совершенно неблагодарная (а для ведьмы еще более неподходящая), требующая жертвовать временем, которое можно было бы проводить с самыми дорогими людьми. Мой тесть знал, что если она будет целителем, то попытается его превзойти, и таким образом станет в этом плане еще хуже него.
- Она, наверное, так на него злилась. Я не могу поверить, что он не дал собственной дочери воплотить ее мечту.
- Сначала она была очень рассержена, но через некоторое время простила его.
- Что?
- Я не раз говорил ей, что она все еще может пойти учиться. Не знаю, как так произошло, но позже она стала исповедовать те же взгляды, что и ее отец. Я думаю, она убедила себя в этом из уважения к нему. Но кроме этого, полагаю, что если бы она в это не поверила, то признала бы, что ее жизнь со мной – своего рода компромисс, а ведь это не так. Мне нравится думать, что она была счастлива со мной, -
хотя, недавние события показывают, что я ошибался. – Как ты думаешь, почему он это сделал?
Роза медленно закрывает и опять открывает глаза. Из-за сонливости они сейчас остекленевшие, как хрустальные шарики, и я не уверен, поняла ли она то, что я пытался ей сказать.
- Я не знаю, сэр, - бормочет она.
- Мы много думали об этом все эти годы. Ее отец умер, и нам ничего другого не оставалось, как слушать объяснения ее матери, которая утверждала, что с одной стороны, такое у него было проявление любви, а с другой – он поступил так из чувства самосохранения. Он хотел соблюсти традиции и удержать рядом любимую дочь. Я не знаю. Люди подчас совершают странные поступки во имя своих близких.
- Я думаю, моя жена смогла найти объяснение действиям своего отца, потому что знала: я однажды совершил нечто похожее. Ведь причина тому, что я стал Пожирателем Смерти, была в том же – в попытке сохранить близких мне людей. И не надо на меня так смотреть! Я знаю, что ты в курсе того, кем я был.
И тут вдруг ее глаза начинают метаться по комнате, лишь бы избежать взгляда на мою руку. Потом она пристально смотрит мне в лицо. Этот взгляд граничит с неуважением, но я знаю, что она пытается не казаться грубой и не пялиться в открытую туда, где впечатана моя татуировка. Но любопытство берет верх, и она бросает быстрый взгляд на мое предплечье. Естественно, она видит только черный рукав, и опять с явным облегчением поднимает на меня глаза. Не знаю, что она ожидала там обнаружить. Что метка вышита и на одежде, чтобы меня было легче распознать?
- Как бы там ни было, в конце концов моя жена простила своего отца, - я знаю, что должен бы закончить эту фразу чем-то вроде «
и ты должна простить своего тоже», но не могу заставить себя сказать что-то настолько явное в защиту Уизли; кроме того, моя маленькая история не имела ничего общего с ее подростковыми проблемами, и любое добавление к ней лишь подчеркнуло бы этот факт. Мне только остается надеяться, что Роза оправдает свою репутацию редкой умницы и сама проведет параллель. Но самое главное, я рассчитываю на то, что ее сознание несмотря на сонливость, все-таки достаточно ясное, чтобы она могла запомнить и передать Скорпиусу эту историю.
- Тебе сказали, когда выпишут?
- Не помню, сэр.
- Что ж, я постараюсь привести Скорпиуса, чтобы он мог выразить свое сочувствие, -
и сделаю это как можно быстрее, пока мое завуалированное послание все еще свежо в твоей памяти. – Надеюсь, ты скоро поправишься. Тебе надо отдыхать.
Я взмахиваю своей палочкой, и на ее прикроватном столике появляется букет цветов. Медленно и с трудом она наклоняется, чтобы его понюхать, но как только она к нему приближается, букет превращается в канареек. Она смеется почти оглушительно.
- Спасибо, господин Малфой!
Я ухожу, недоумевая, как же такое могло произойти. Чтобы у Грейнджер и Уизли получился такой славный ребенок.
Как только я выхожу в холл, то вижу Грейджер и Уизли, стоящих возле лифта и разговаривающих. Уизли заканчивает и идет в моем направлении, к палате Розы, а я быстро отворачиваюсь и начинаю разглядывать картину, изображающую колдуна, занимающегося какой-то медицинской деятельностью. Через некоторое время я смотрю назад и вижу Грейнджер в компании медиведьмы и целителя Пракаша. Я собираюсь подойти к лифту, но тут Уизли слишком быстро возвращается из палаты Розы (полагаю, она, наконец, уснула), и я вынужден завести с ним натянутую беседу.
- Многие, глядя на твой цвет волос, назвали бы тебя проклятым, но я считаю, что ты альбинос.
- Пошел ты, - скалюсь я.
Через секунду я вижу, что Уизли уходит. Дверь лифта закрывается, и только тут целитель Пракаш меня замечает. Он машет мне, чтобы я подошел. Я решаю его проигнорировать, но Грейнджер смотрит прямо на меня; выражение ее лица кислое и подозрительное. Полагаю, она хочет со мной поговорить. Слова Блейза эхом звучат в моей голове. И вопреки здравому смыслу я подхожу к этой парочке. К тому времени медиведьма уже ушла.
- Миссис Уизли, я уверен, что вы помните господина Малфоя, - она кивает. – Это его заслуга в том, что ваша дочь вовремя получила противоядие, поэтому вы должны его поблагодарить.
Грейнджер выглядит так, словно лимон проглотила, и целитель Пракаш искренне удивлен, что так и не слышит ожидаемого «спасибо».
- Э-э…
- Малфой, нам надо поговорить, - прерывает она его.
- Непременно. Ты уже завтракала? – она качает головой, - я тоже еще нет, так что пойдем-ка, поедим. Роза спит, но с ней все в порядке, - ее глаза превращаются в щелки. - Прошу простить нас, целитель, - я беру ее за руку, но она грубо меня отталкивает. Я закатываю глаза и направляюсь к лифту, и она неохотно следует за мной. Я нажимаю кнопку пятого этажа – кафе.
Мы заказываем завтрак: она – чай с кексом, я – чай с двумя рогаликами, и усаживаемся за столиком у окна. В кафе практически никого нет, за исключением одной ведьмы на противоположном конце комнаты, устало жующей сэндвич, и другой ведьмы, которая выглядит так, словно кофе, который она пьет, спас ее от неминуемой смерти – с такой благодарностью она на него смотрит.
Зимнее солнце встало и окрасило окружающий пейзаж в бледные пастельные тона. Грейнджер медленно отводит плечи и вытягивает шею, и я вижу, как солнце освещает тонкие волоски на ней, превращая в дымку, в легкую вуаль. Меня охватывает приступ острой тоски, которая, я уверен, не имеет никакого отношения к Грейнджер, а больше к атмосфере и настроению дня. Она напоминает мне о чем-то, о тех временах, когда я был счастлив и влюблен. Кто скажет, какой запах или образ могут вдруг навести на мысль о любимом человеке или о значимом событии? Ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца. Один лишь вид ее шеи и чувство, которое он вызывает, улучшают мое настроение.
- Прежде, чем ты обвинишь меня в связях с Сатаной или еще каким-нибудь представителем темных сил, с которыми ты меня ассоциируешь, я хочу задать тебе один вопрос.
- Только один? У меня их целая куча, так что я позволю тебе спросить первым, - ответ ее холоден, и губы сжаты в тонкую линию, указывающую на испытываемое ею раздражение.
- Твоя дочь сказала тебе, как к ней попал яд?
- Она сказала, что дотронулась до подозрительного растения. Ал говорит, что ее укусила фея. Врач утверждает, что это был яд Темпатио Меллитус: что змея породы «сладкое искушение» ее обрызгала. Я склоняюсь к тому, чтобы верить целителю.
- И поступаешь правильно.
- Какого черта ты делаешь с этими животными? Эти змеи на грани вымирания! Держать такую дома - противозаконно! Я не знаю, почему ты изо всех сил стараешься напомнить мне о своем преступном прошлом.
- Ты закончила?
Взгляд, брошенный ею, способен заморозить нефть.
- Послушай, ты знаешь, что такое ПАМ?
- Американская псевдоактриса, когда-то прославившаяся своей силиконовой грудью*?
- Что?
- Неважно. Да, знаю, - отвечает она, все это время напоминая человека, который пытается придумать безнаказанный способ меня убить. Я спешу продолжить. - «М» в «ПАМ» означает Малфой. ПАМ расшифровывается как Промышленная Аптека Малфоев.
- Директор которой Теодор Нотт…
- Да, а я – владелец.
Она непонимающе смотрит на меня, свирепый взгляд сменяется немым шоком.
- Мой тесть был целителем и заразился от своего пациента. Это послужило причиной его смерти, но пока я пытался найти средство, способное его излечить, я случайно открыл другое лекарство, которое излечивает обсыпной лишай.
Она роняет челюсть, больше не пытаясь скрыть потрясение.
- Ты?
- Я передал права своей жене, и теперь, хотя в медицинских книгах говорится, что автором открытия являюсь я, в большинстве реестров (в особенности финансовых) именно она указана его изобретателем. И поэтому средство во всех официальных документах принадлежит Гринграсс, а не Малфою, - она продолжает смотреть на меня, раскрыв рот самым непривлекательным образом. – Это привело меня к открытию собственного бизнеса. Но на тот момент совсем мало времени прошло с тех пор, как я освободился и женился на Астории. Иными словами, мое имя было на слуху, но стоит ли говорить, что приятных ассоциаций оно ни у кого не вызывало. Я просто не мог себе позволить, чтобы бизнес был связан с именем Малфоев – во всяком случае, не в этой стране. Поэтому, когда я открыл свое дело, то назначил Теодора Нотта директором, а сам занял более скромную должность. Таким образом, я не нахожусь на виду у публики и могу сохранить остатки репутации волшебника-аристократа.
- Это… это очень… практично с твоей стороны.
Она имеет в виду то, что я открыл свое дело, или то, что поставил Нотта директором? Или просто выражает свое удивление тому обстоятельству, что я оказался настолько умным, что она и представить себе не могла? Ответ на этот вопрос меня не интересует. Полагаю, она нашла для себя какое-то объяснение, выставляющее меня, как обычно, в дурном свете.
- Сначала это было небольшим предприятием. Я варил зелья у себя дома, но, как ты знаешь, бизнес разросся. И по привычке, или по традиции, уж не знаю, но основные ингредиенты все еще хранятся у меня. В том числе и яд змеи сладкого искушения.
- Ты держишь этих животных у себя дома? Ты либо опасно глуп, либо просто сумасшедший.
- Они находятся в магически опечатанной комнате, и за двенадцать лет ни разу ничего не случилось, до вчерашнего вечера, когда твоя дочь решила в нее вломиться.
- Что ты пытаешься доказать? Ты только что признал, что
двенадцатилетний ребенок может пробраться в комнату. Она ведь не в Гринготтс проникла!
- Что в свое время проделала ты. Теперь я понимаю, откуда у нее криминальные наклонности. Ты должна радоваться, что у меня были эти чертовы змеи, неблагодарная баба, ведь для того, чтобы получить противоядие, мне потребовался их яд!
- Я была бы гораздо более счастлива, если бы их у тебя не было изначально, и тогда бы и противоядия не потребовалось!
- Змеи не пришли к ней! Они не отрастили свои рудиментарные ноги и не прокрались из комнаты, чтобы ее укусить. Наоборот! Она вторглась ко мне в дом и сама отправилась искать приключения на свою задницу!
Мы зашли в тупик. Она затихла, но это была тихая ярость.
- Я поверить себе не могу, что ты на меня злишься. Я спас твоей дочери жизнь!
- Тебе бы не пришлось этого делать, если бы ты не держал в доме ядовитых змей!
- Уф. Тебя расстраивает тот факт, что именно я спас ее жизнь, в этом все дело! Если бы это был Поттер или кто-то еще, ты бы мгновенно их простила: «конечно-конечно, это был несчастный случай…»
- Неправда! – шипит она. – Просто ты заставил меня усомниться в себе. Я решила дать тебе шанс, и тут такое. И все указывало на то, что именно
ты к этому причастен.
- Не знаю, сколько еще раз я должен повторять, что я не тот человек, каким был в шестнадцать лет.
- И я это знаю. И тому есть потрясающее доказательство, - она указывает рукой на нас, имея в виду происходящий сейчас разговор, - но мозг – ужасная вещь. Вчера вечером все прошло довольно хорошо, несмотря ни на что. У нас состоялся неплохой разговор, но когда Роза заболела, я в первую очередь подумала о тебе и о том, что произошло с Кэти Белл много лет назад. Да, я знаю, что это глупо – у тебя нет причин совершать что-либо подобное, но ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца.
Я смотрю на нее, пораженный, но она глядит на свою чашку, тщательно размешивая чай. Как странно, что она произнесла именно ту фразу, которую я только что мысленно сформулировал в голове: «ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца». Я молчу. Я так поражен нереальностью ситуации, что лишился дара речи. Подумать только – на какой-то короткий момент мы с Грейнджер бессознательно сошлись в философском вопросе.
Тишину в кафе нарушает лишь негромкое позвякивание ее ложки о чашку. Она смотрит в окно. Ее лицо больше не напоминает огнеклюя-мантикраба. Она погружена в свои мысли. Свет мягко падает на нее, освещая кончики ее волос, и от этого кажется, будто ее лицо окружено ореолом. Ореолом? Я поднимаю глаза и вижу, что из-за не очень хорошего дизайна помещения, прямо над ней висит лампа. Такое расположение лампы бессмысленно, потому что справа находится окно, и оно прекрасно справляется с этой задачей, подчеркивая ее на удивление привлекательный профиль. И из-за двойного освещения она выглядит так, словно солнечный свет специально пробился сквозь облака, чтобы озарить ее черты. Она выглядит… потрясающе. И нет другого слова, чтобы ее описать, хотя, поверьте мне, я старался его найти, но альтернативные варианты нравились мне еще меньше. Я испытываю ужасный дискомфорт, будто в комнате стало жарко, как в пустыне. И на сей раз нет печенья, которое я мог бы в этом обвинить.
Что-то со мной не так. Совершенно невозможно, чтобы я, будучи в ясном уме и твердой памяти, находил Грейнджер красивой. Замечательно. Теперь мне придется наложить на себя забвениум. Я не могу себе позволить, чтобы это постыдное воспоминание болталось в моем мозгу, и любой опытный легилимент мог бы на него натолкнуться.
Ее голос отвлекает меня от этих тревожных мыслей.
- Я так испугалась, - она все еще рассеянно смотрит в окно. – Она каталась по полу, извиваясь от боли. Ее охватывали спазмы, глаза закатились, а руки приобрели ужасающий серо-черный цвет, словно пепел от сигареты. Хьюго орал. Он не знал, что делать. Рона не было дома. Он ушел немного раньше в Пророк, что-то доделывать, а потом, наверное, пошел на работу.
«Наверное»? Я стараюсь ничего не ляпнуть по поводу озвученного ею признака того, что у них в семье явно не все так гладко.
- Я буквально вкатилась в ее комнату. Знаешь, что я помню об этом мгновении? – она поворачивается и смотрит на меня. – В книгах любят описывать меня, Гарри и Рона в виде блистательных героев, грациозно совершающих невероятные, возвышенные, смелые поступки. Так вот. У меня явно не было приличествующей ситуации героической поступи. Я скорее представляла собой спутавшийся клубок рук и ног. Я даже стукнулась о дверной проем и чуть было не вывихнула себе плечо, - она издает смешок по поводу своей неуклюжести, и я в ответ ухмыляюсь. Должен признаться, что никогда не думал о ней, как о ком-то грациозном, и вполне могу представить ее на палубе корабля во время шторма, мечущейся туда-сюда в явно не приличествующей герою панике.
- Такой вещи, как героическая грация и поступь, не существует. Я был высоким, нескладным, неуклюжим и медлительным, бездумно выкрикивая имя жены, пробираясь к ней сквозь воду. Я поскользнулся и свалился на пол рядом с ванной, как мешок с дерьмом. Именно я ее нашел.
Я не даю себе отчет в том, что же такое брякнул, до тех пор, пока не осознаю, что она не отвечает. Я поднимаю глаза (я даже не заметил, что теперь наступила моя очередь рассеянно помешивать чай, глядя в коричневую глубину, словно пытаясь отыскать там отклик своему горю), а она смотрит на меня щенячьим взглядом своих огромных, чудесных, влажных карих глаз; губы явно дрожат от жалости ко мне. Господи, она похожа на этого диккенсовского сироту, Оливера!
- Малфой, - она даже протягивает руку и касается меня. Неожиданно. Я одергиваю руку.
- Забудь о том, что я сказал.
- Знаешь, ты можешь со мной поговорить.
- Мне знакома эта концепция. Это то, чем мы занимались последние пять минут, или я ошибаюсь?
- Я хочу сказать, ты можешь поговорить со мной о… о ней, об Астории.
- Я не имею ни малейшего желания говорить с тобой о своей жене.
Она опять фиксирует внимание на чае и забытом кексе, и я тоже пытаюсь откусить кусок от своего рогалика, но с таким же успехом я мог бы есть опилки – настолько он сухой. Пока я сижу там, размышляя, как же так произошло, что эта выпечка, словно кусок ваты, впитала в себя всю имеющуюся у меня слюну, Грейнджер бросается в атаку во второй раз.
- Вчера вечером ты сказал, что у тебя в доме есть комнаты, в которые ты больше не заходишь. Это из-за того, что с ней произошло? Или из-за войны?
- Грейнджер…
- Нет, Малфой, тебе не надо от меня защищаться. Я понимаю.
- Нет, не понимаешь. Люди постоянно говорят, что понимают, но это не так. Я знаю, что ты испытываешь необходимость что-то сказать – все, что угодно, потому что молчание кажется проявлением бесчувствия, но поверь мне: какие бы банально утешающие слова ты ни нашла, какую бы цветистую прозу ни использовала, чтобы вплести в слезливую поэму, воспевающую горе – этого будет недостаточно. Никто не понимает и никогда не сможет понять, потому что у них не было жены, которая годами сидела и рассеянно кивала, глядя в пространство, каждый раз заново переживая свой персональный ужас. Молча. Я не помню, когда в последний раз мне довелось поговорить со своей женой. На протяжении нескольких лет все, что у меня было – это ее отстраненные кивки головой, да мои чувства жуткой неуверенности в себе и вины. Мой брак разваливался, словно карточный домик, прямо у меня на глазах, поэтому, когда я увидел ее лежащей в той ванне, ты знаешь, что я почувствовал? Я почувствовал неизбежность. Все вело именно к этому концу. И никто никогда не сможет понять этого чувства, когда, несмотря на подсознательное ожидание, свершившийся факт сбивает тебя с ног, потому что является своего рода клеймом, гласящим: ТЫ ПОТЕРПЕЛ КРАХ, И ВИНИТЬ В ЭТОМ НУЖНО ТОЛЬКО ТЕБЯ. Ты этого не понимаешь, и хотя мы с тобой и не ладим, я никогда не пожелаю ни тебе, ни кому бы то ни было еще испытать подобное чувство вины.
- Я понимаю больше, чем ты думаешь, - произносит она так тихо, что я едва ее слышу.
И одна эта фраза говорит мне о том, что слова, которые я принял за проявление сочувствия ко мне, на самом деле предназначались ее собственной боли. Ее брак разваливается, скатываясь, фигурально выражаясь, по той же наклонной плоскости, что и мой. Мы смотрим друг на друга, и при этом наши щеки и шеи не краснеют от предполагаемого стыда, а, наоборот, бледнеют больше обычного. Шок наших признаний оставляет нас опустошенными, лишая возможности говорить, даже дышать. Сердца колотятся, и концентрация внимания утеряна. Сокровенность наших признаний бледнеет по сравнению с фактом того, перед кем мы раскрылись. И когда шок проходит, стыд занимает его место, и я вижу, как крохотные красные пятна покрывают ее шею и щеки. Она собирается встать, и тут я совершаю нечто невероятное: дотягиваюсь до нее через стол и хватаю за руку, взглядом фактически умоляя ее сесть. Она садится, скорее, от смятения, чем по какой либо другой причине – ведь она не ожидала ни прикосновения, ни зрительного контакта. Признаю, что мои действия можно было расценить как проявление симпатии.
- Грейнджер…
- Забудь о том, что я сказала.
- Тебе не надо от меня защищаться. Я понимаю, - передразниваю я, произнося сказанную ей ранее фразу, и она закатывает глаза, а потом выдает нечто, похожее на ухмылку (ей надо больше в этом практиковаться), и говорит:
- Не будь козлом.
- В тихом омуте черти водятся, - бормочу я, но она слышит и понимает, что я имел в виду. – Поразительно, что мы испытываем такие чувства, и даже не осознаем этого.
Ее гнев утихает, и ее накрывает пелена грусти. Нам обоим знакомо это чувство. Все рушится, и она не представляет, как остановить этот процесс. Уж я-то точно знаю это ощущение наизусть.
Она двигает пальцами и опять возвращается к своему забытому кексу, а я вынужден отстраниться. Я даже не осознал, что все еще продолжал ее держать. Я поймал себя на том, что успокаивающе поглаживаю ее руку. Господи! Какой позор! Она снисходительно притворяется, что не заметила, но вполне вероятно, что она и на самом деле не обратила на это внимания.
Мы сидим в неловком молчании, неуверенные в том, что же еще можно сказать друг другу, и я сожалею, что ранее ее остановил. Надо было позволить ей уйти. Мне нечего ей сказать. Наконец, я прочищаю горло и выдавливаю:
- Мне пора. У меня встреча в Ирландии. Возможно, я пропустил активизацию своего портключа.
- Работа? – спрашивает она с фальшивой обыденностью.
- Что-то вроде того. Большая часть моего времени поделена на посещения магазинов, решение проблем, связанных с посредниками, поддерживание связи с другими отделами и улаживание конфликтов между зарвавшимися начальниками этих отделов. Я перемещаюсь с места на место, разговариваю, ору в переговорное устройство каминной сети в тех редких случаях, когда оказываюсь у себя в офисе. Я пишу угрожающие письма и докладные записки, но мне трудно, вернее, даже стыдно назвать это работой. Нотт в действительности проворачивает основную часть дел.
Она слегка улыбается, качая головой, когда я хвастаюсь недостатком обязанностей.
- И дай-ка угадаю: это именно то, что тебе нравится.
Я широко улыбаюсь:
- Именно, - она странно на меня смотрит, склонив голову в сторону, как сова. - Что?
- Я не помню, чтобы ты когда-то улыбался.
- Что? Я улыбаюсь.
- Нет, ты усмехаешься, ухмыляешься, гримасничаешь, но не улыбаешься. Вот сейчас, к примеру – ты не обнажил зубы, и это больше было похоже на мину серийного убийцы, но все равно смягчило твои черты.
- И мы снова за свое, - на этот раз она улыбается широко, и теперь моя очередь странно на нее смотреть.
- Я пошутила. Ты должен почаще улыбаться. Улыбка тебе идет.
- Грейнджер делает мне комплименты? Гм. Уверен, что через несколько минут Англию постигнет сильнейшее землетрясение, за которым небеса прольют на нее дождем огонь и серу.
Она закатывает глаза, но продолжает улыбаться.
- Я сказала, что улыбка тебе идет, а не то, что ты хорош собой. Она делает мягче линию лба и щек.
Я не отвечаю. Вместо этого я наклоняюсь к ней поближе и слышу, как она задерживает дыхание, когда я вынимаю что-то из ее волос. Я наколдовываю дохлую крысу и кладу ее рядом с кексом.
- Что ты там говорила, крысиное гнездо? – она грозно смотрит на меня целых две секунды, а потом превращает крысу в хорька.
- Хорек – та же крыса, вообразившая себя аристократом, - говорит она. Я отвечаю ей не менее свирепым взглядом, и она разражается смехом, а я ей вторю.
- Задница.
- Самодовольная всезнайка.
- Ну вот, все стало, как прежде.
- Все стало, как прежде, - я поднимаюсь, чтобы уйти, и она тоже встает.
- Пока, Грейнджер.
- Погоди, ты не сказал мне, что думаешь о том, о чем мы вчера с тобой говорили, - я еще ни разу не слышал, чтобы она так витиевато задавала вопрос, и только тут замечаю, что кафе начало заполняться народом. Люди бросали на нас странные взгляды; больше на нее, потому что никак не могли понять, с какого перепугу она общается с бывшим Пожирателем Смерти.
- Я дам тебе ответ в канун Нового года, - она непонимающе смотрит на меня, - Роза пригласила меня и Скорпиуса на празднование своего дня рождения, - с этими словами я разворачиваюсь на каблуках и дезаппарирую, но все равно успеваю услышать, как она бормочет угрозы убийства в адрес своей дочери. Я смеюсь, исчезая в водовороте аппарации, и последнее, что я вижу – как она качает головой и тоже смеется.
_____________________________________________________________________________
* В оригинале – MIA, и Грейнджер шутит о M.I.A. – английской исполнительнице в стиле рэп. Но никак нельзя было перевести МИА – получалось только Малфойская Индустриальная Аптека, совершенно нерусский бред, поэтому из всех возможных вариантов остановилась на ПАМ, и, соответственно, обыграла имя Памелы Андерсон.
И исправила предыдущие главы, в которых упоминается МИА.
