PertchГермиона, казалось, не понимала, где находится. Она дрожащей рукой положила половник в коробку и разрыдалась. Гарри ужасно перепугался, Джинни тут же наколдовала в одну из чашек воды, а Рон подскочил к жене, стараясь отвести её руки от лица.
– Гермиона? Что случилось? Где болит?
Гермиона помотала головой, попыталась что-то сказать, но слёзы буквально душили, и она так ничего и не смогла сказать внятного.
Лишь через полчаса от неё удалось получить разъяснения. Рон сидел на полу возле её стула, обхватив Гермиону за коленки. Она рассказала притихшим Джинни, Гарри и Рону всё то, что показал ей половник. Никто не спешил на этот раз делиться своими впечатлениями. Гермиона, немного придя в себя, высморкалась в платок, который ей подсунул Рон, когда вытирал слёзы:
– Простите меня. Я всех переполошила. Просто это так… Даже слов не могу подобрать. Мне всегда было жалко Невилла. Это так ужасно, всё, что случилось с его родителями.
Гарри хмурился. Он снова вспомнил треклятое пророчество, согласно которому Волан де Морт решил, что угроза его могуществу исходит от одного из ребёнка, родившегося в конце июля. Таких мальчиков появилось на свет два. Он и Невилл. Ещё в младенчестве они могли поменяться местами. По каким-то неведомым причинам Том Риддл выбрал именно Гарри. Родители Невилла не подверглись тогда опасности. Но судьба уготовила им не менее ужасный путь. Остаться в живых, но какой ценой.
– Невилл – молодец! Я всегда знала, что он настоящий гриффиндорец! – это подала голос Джинни.
Они долго ещё обсуждали градацию набора «Soul», распределение человеческих душ по глубине. Гермиона была совершенно выбита из колеи.
– Это такое эмоциональное потрясение – прав был мистер Уизли. Меня пугает этот сервиз. Я чувствую в нём что-то настолько могущественное, что это настораживает. Это не просто картинки, подсмотренные из чужой головы.
– Гермиона, но мы не должны сдаваться. Мне кажется, что ответ на поверхности, – Гарри полностью понимал состояние Гермионы, но признать, что творение Густава сильнее их, и надо его просто спрятать, он никак не мог.
– Ничего, были переплёты и похуже, – попытался успокоить всех Рон. – В конце концов, ну не поймём мы секретов, спрячем коробку на полку и всё.
Реакция Гермионы была вполне ожидаемой:
– Ну уж нет. Теперь я этого так не оставлю! – в её глазах мелькнула стальная решительность.
Рон улыбнулся – он слишком хорошо знал Гермиону. Она была стойкой поборницей правил и дисциплины, но когда это она отказывалась от разгадок секретов?
– С тобой мы обязательно справимся! – лесть Рона была такой неприкрытой, что даже и сама Гермиона улыбнулась.
– И всё же, хорошо бы без таких пронзительных видений. Я выросла с мамой и папой – не представляю, каково это – жить фактически без родителей и при этом не сломаться.
– Я представляю, – тихо вставил Гарри.
– Прости, Гарри…
– Ну ладно, что вы тут развели сырость? Гарри, у тебя есть мы! – Джинни не могла находиться долго в унынии. – Давайте лучше чай попьём!
Она левитацией ловко расставила чашки, заставила Гарри достать варенье, Рона принести с кухни печенье, а Гермиону проследить за обоими, чтобы они ничего не разбили. Гермиона попутно сбегала проверить детей, убедилась, что они вполне довольны жизнью и тем обстоятельством, что родители заняты собой, а не ходят за ними следом с назиданиями и рекомендациями. Она немного переживала по поводу ужасного беспорядка, но Джинни лишь махнула рукой:
– Да ну, Гермиона, сама знаешь – сколько не убирай, всё это до первых детских проделок. Дай детям спокойно поиграть. Завтра всё уберу.
Наконец, все уселись в гостиной на торжественную чайную церемонию. По этикету полагалось мирно пить чай и вести светские беседы, но сначала Рон уронил вазочку с вареньем, а потом Гарри, задумавшись, поставил чашку мимо стола. Да и разговор не клеился. Все косились на чёрную коробку, оставленную на журнальном столике. «Soul» словно притягивал взгляды. Гермиона, помешивая ложечкой сахар, задумчиво произнесла:
– У меня такое чувство, что я что-то упустила. Все эти предметы в коробке. Что-то тут не так.
Незаметно разговор вновь вернулся к магическому сервизу – ну не могли они сосредоточиться сейчас ни на чём другом! Они в сотый раз высказывали свои предположения, когда Гермиона вдруг изменилась в лице. Она немигающим взглядом уставилась на чайную ложку в своей руке, затем перевернула её, посмотрела и хлопнула себя по лбу свободной рукой:
– Ну конечно! Мерлиновы кальсоны, как же я сразу не поняла!
Рон поперхнулся чаем – ругательства из уст Гермионы говорили о высшей степени волнения. Обычно она сердилась на самого Рона за нечаянно оброненное словечко и обещала применить к нему Экскуро.
Гермиона же подскочила к журнальному столику, склонилась над открытой коробкой, пригляделась и с видом победителя обвела всех взглядом.
– Идите сюда!
Долго уговаривать не пришлось. Гермиона продемонстрировала всем простую чайную ложку, высоко подняв её вверх, и спросила:
– Не замечаете разницы?
– Гермиона, ну убудет от тебя что ли, если сразу скажешь, в чём дело? Невежливо с твоей стороны постоянно напоминать, что ты умнее!
Гермиона пропустила слова Рона мимо ушей, но она, собственно, и не ждала ответа – вопрос был риторическим. Ответила она себе сама.
– Посмотрите! На всех ложках, как правило, есть резьба на ручке. Для красоты, эстетичности, для того, чтобы видно было, что приборы из одного набора. На этой ложке обычный красивый узор – не более. А теперь присмотритесь к предметам из «Soul». Ну? Вы видите?
Рон, Гарри и Джинни склонились над самой коробкой, сталкиваясь лбами. В руки брать приборы никто не стал, так как унестись в новые дали не входило в их планы. Но все шесть приборов прекрасно открывали взору повторяющийся орнамент на ручках. Раньше Гарри не придавал ему значения. Он на самом деле считал, что это всего лишь украшение. Но сейчас, приглядевшись, он рассмотрел, что если это и узор, то весьма необычный. На каждом приборе он был одинаковым. Небольшое углубление по форме напоминающее не то лепесток, не то просто удлинённый овал, в самом контуре которого располагались ещё более глубокие ямки, вроде кружочков. Три штуки, расположенные по диагонали. Эти ямки были темнее самих приборов. Гарри считал, что просто узор потускнел от времени. В центре каждого кружочка были изображены символы. В нижнем значок был похож на две волны, соединённые вертикальной чертой; в среднем закорючка напоминала букву P; а в верхнем явно угадывалась R. Гарри не понимал пока восторга Гермионы. Вся эта красота ему ни о чём не говорила. Гермиона поняла по выражению их лиц, что Гарри не одинок в своих выводах, поэтому воодушевлённо объяснила:
– Это же древние руны! Я не поняла сразу, потому что они вписаны в эти странные углубления, но то, что внутри изображены знаки символики Одина – это очевидно! Самый нижний – перто, средний – вуньо, а верхний – это райдо!
– Ага, и мы сразу всё поняли! Гермиона, не томи – это ты у нас изучала в школе эту ерунду, я хотел сказать – важную дисциплину, – Рон был заинтригован не меньше остальных.
А Гарри вдруг подумал, что творение Петреля Густава всё меньше напоминает обычный столовый набор кухонных приборов. Одни сплошные загадки! Теперь ещё эти руны на их головы.
Гермиона сосредоточенно нахмурилась:
– Я давно не брала в руки «Книгу рун». Надо посмотреть потом будет дома поточнее. Но насколько я помню, знак перто означает кладезь памяти, совершенствование магического опыта; вуньо – это радость, успешное окончание начатого дела; а райдо – символ, предвещающий скорую дорогу домой. Только две первые руны здесь изображены перевернутыми, значит, их значение может оказаться прямо противоположным. И, вообще, толкование рун в сочетании – очень тонкая наука. Тут есть над чем подумать.
– Час от часу не легче! И что мы узнали? – Рон выглядел раздосадованным, словно его в чём-то обманули.
– Мы узнали, что тот, кто создал все эти предметы, оставил знак. Не думаешь же ты, что тебе прямо вот тут на ложечке напишут руководство к действию. Эти вещи – дело рук сильного мага. Не знаю, сможем ли мы проникнуть во все загадки.
Всё, до чего они додумались – это рискнуть дотронуться до углублений в предметах и вслух произнести названия рун. Результат не был совсем нулевым. Оказалось, что если не брать прибор в руки, а просто дотронуться до любого значка на ручке, то никаких галлюцинаций не следовало. И ложки, и вилка с поварёшкой продолжали мирно излучать матовый свет, но ничего не показывали. Сначала сама Гермиона, а затем и Рон с Джинни попробовали эту нехитрую процедуру со всеми приборами подряд от чайной ложки до половника. Выражение лиц было разочаровательным. Казалось, они чуть приблизились к разгадке «Soul», но в последнюю минуту сервиз словно передумал раскрывать свои секреты.
Было уже поздно. Гермиона пообещала Гарри, что завтра же расскажет поподробнее про все значения обнаруженных рун. Они с Роном с трудом уговорили Хьюго и Розу попрощаться со своими друзьями и через камин отбыли всем семейством к себе домой.
Джинни с Гарри навели на скорую руку порядок, уложили детей спать и долго ещё ворочались сами в кровати, обсуждая события сегодняшнего дня. Когда Лили поцеловала Гарри перед сном, он подумал, что нет ничего дороже для ребёнка, чем любящие родители. Он вспоминал про своё детство, про Невилла, про Сириуса, который не нашёл дома понимания. Джинни, наконец, уснула, а Гарри не спалось. Он тихонько выбрался из-под её руки и пошёл на кухню. В горле совсем пересохло от всех этих дум. Попил водички, немного постоял у окна, всматриваясь в бездонную черноту неба, подсвеченную огнями города. Госпожа ночь властвовала безраздельно над мелкими песчинками – людьми, которые в этот поздний час ещё не спали, а были заняты своими меркантильными заботами. Каждый со своей душой. Со своей глубиной. Со своей широтой.
По пути в спальню Гарри обратил внимание на мягкий свет в гостиной. Коробка с набором «Soul» так и осталась лежать раскрытой на журнальном столике. Ноги сами подошли к сервизу. Гарри провёл по шёлковой поверхности рукой, затем, повинуясь непреодолимому желанию, коснулся указательным пальцем нижней руны на ручке половника и тихо произнёс её название.
Pertch
Она совсем не чувствовала холода. Ей было всё равно. Сырой противный снег залеплял лицо, холодными колючками врезаясь в щёки, нос, глаза, но она этого не замечала. Редких прохожих такое положение вещей, наоборот, не совсем устраивало, и они, подняв воротники, старались побыстрее преодолеть открытое пространство. Только и прохожих она не замечала. Словно вокруг неё был вакуум. Мира вокруг не было. Жить не хотелось. Найти в себе желание согреться, или хотя бы понимание, что она замёрзла – тоже. Какая разница? Негнущимися пальцами поправила капюшон своей потрёпанной, никуда негодной мантии и сделала ещё несколько шагов. Сил совсем не было. Мантия набухла от пропитавшего её сырого снега, и каждый шаг давался с трудом. Но она по-прежнему не ощущала ни холода, ни сырости, а просто шла. Сама не зная куда. Быстрее бы всё это закончилось. Ребёнок внутри неё – единственное, что удерживало её на этом свете. Только даже ради ребёнка она не хотела больше бороться за жизнь. В последние дни он почти затих, видимо, поняв, что никакие его толчки и пинания не смогут вдохнуть в неё жизнь.
Меропа совсем выбилась из сил. Вряд ли она отдавала себе отчёт, где находится, да и какой сегодня день на дворе. Очнулась от визга тормозов и гневного крика высунувшегося в окошко водителя:
– Тебе жить надоело, идиотка? Смотри, куда идёшь!
Хозяин красного спорткара сердито газанул и скрылся уже за поворотом, а Меропа всё стояла посередине улицы и плакала. Этот окрик словно вернул её ненадолго в реальность. Она огляделась вокруг, перешла широкую улицу, чтобы не стать виновницей ещё одного недовольства нормальных людей. Яркие витрины расположенных по всей линии магазинчиков призывно сверкали рождественскими огоньками, заманчивыми подарками и весёлыми безделушками. Канун Нового Года. У нормальных людей праздник. И у маглов, и у волшебников. У неё – нет. Она не магла, и не волшебница. Она сама – недоразумение, которое по случайности ещё топчет эту землю. Слёзы душили Меропу. Она вдруг почувствовала, что очень замёрзла. Холод стал пробирать до костей, хотя это было не сложно – кости выпирали, едва натянутые кожей. Она забыла, когда последний раз ела что-то горячее. Кажется, вчера одна женщина в пригороде вынесла ей сандвич. Меропа даже не поняла вкуса – проглотила его тут же.
Маленькая жизнь внутри неё заставляла её держаться. Но не более того. Жить она не хотела. Сейчас она не чувствовала, что ребёнку, собственно, будет тяжело без матери. Если он ещё родится, конечно же. Она смертельно устала. Хотелось лечь вот прямо тут в подворотне и больше не вставать.
Меропа так и поступила. Зашла в ближайшую арку, прошмыгнув мимо призывной витрины из другой, нереальной жизни, убедилась, что тут достаточно темно и относительно сухо, и примостилась в уголке. Согреться не получалось. Меропа закуталась в рваную мантию, но толку от этого не было ровно никакого.
Да ещё слёзы никак не желали сегодня перестать жечь её сердце. Часто она находилась в таком состоянии, что её ничего не трогало. Но вот этот окрик магла выбил её из колеи, с лихвой заставив пережить всё отчаянное положение.
За что? Почему? Что такого она сделала в жизни плохого, что судьба так над ней жестоко посмеялась? Единственным светлым воспоминанием были дни, проведённые с Томом. И ведь она почти поверила, что её тоже можно любить. Что она тоже рождена для счастья. Как же всё горело у неё в руках, как светились радостью её глаза, когда рядом был любимый человек. Она его не винит. Он имел полное право рассердиться, почувствовать себя обманутым и бросить её. Только глупое сердце не смогло пережить его бегства. Ей показали небо, солнце, бабочек вокруг, свет жизни, а потом жестоко это отобрали. Нет ей места больше на этой земле.
Какая-то тень прошмыгнула рядом. Меропа испуганно дёрнулась – она до жути боялась бродячих крыс после того случая, когда в одной из подворотен ночью проснулась от резкой боли. Огромная наглая крыса пыталась грызть её ногу. Меропа от ужаса даже закричать не смогла. Крыса весьма неохотно удалилась, а Меропа с тех пор постоянно боялась этих тварей. То, что можно наколдовать вокруг себя защиту, создать, наконец, хоть какие-то условия – не приходило ей в голову. Том со своим уходом забрал у неё веру в чудо. А, значит, и в волшебство. Она не могла, да и не хотела больше колдовать. Просто ждала, когда же смерть смилостивится над ней и приберёт.
Это была не крыса, а тощая, промокшая кошка. Судя по всему ей было так же холодно и тоскливо. Кошка потянулась к живому существу, к единственному тёплому предмету, который оказался этой ночью у неё на пути. Она забралась к Меропе на руки, стала тереться, мяукать и требовать, чтобы её согрели. Меропа прижала к себе кошку, стала гладить её, и та вскоре громко и благодарно замурлыкала.
Так и сидели они вдвоём, в двух шагах от настоящей жизни, где у людей был праздник. А здесь, в тёмной арке, была отчаянная борьба за выживание. Правда, выжить хотела только кошка.
Меропе удалось задремать, хотя на голодный желудок это было не просто. Но вскоре боль внизу живота и вовсе прервала тревожный сон. Сначала спазмы были редкими, и не такими болезненными. Но спустя пару часов боль стала постоянной. Меропа поняла, что у неё начались роды. Измученная, истощённая, замёрзшая, она терпела схватки и радовалась. Наконец, это закончится. Теперь она спокойно может умереть, дав новую жизнь.
Когда что-либо умирает, это даёт начало новой жизни. Но сама жизнь есть момент между тем, что ещё не умерло, и тем, что ещё не родилось.
Кошка, до этого мирно мурлыкающая на коленях Меропы, почувствовала, что её подруге по несчастью плохо. Она забралась повыше и стала облизывать девушке лицо, словно жалея её. Потом призывно замяукала. Меропе уже было не до кошки. Сознание её стало ускользать. Она то проваливалась в солнечный летний день, где они с Томом лежали на зелёной траве, держась за руки, улыбались, смотрели в девственное небо без единого облачка и мечтали о будущем; то вдруг понимала, что вокруг мрачная сырая декабрьская действительность с новыми приступами дикой боли.
И снова бездонное небо, необъятный луг, и во всём мире только они вдвоём. Том переворачивался на живот, щекотал ей травинкой нос, а она заливалась счастливым смехом:
– Том, прекрати! Щекотно.
Он смотрел в её некрасивое лицо с такой нежностью, что замирало сердце:
– Том, не смотри так. Я страшная.
– Ты самая красивая. Красота в глазах смотрящего. Твоя душа самая чистая и прекрасная…
Меропа не удержалась и застонала, до крови прикусив свои губы. Кошка вскочила с её колен, продолжая мяукать, и сделала пару шажков в сторону выхода на улицу. Она словно требовала, чтобы Меропа поднялась и следовала за ней. Сил у бедняжки совсем не было, но кошка с удивительной настойчивостью продолжала дефилировать к Меропе и обратно, пока та, наконец, не поднялась. Кошка подняла хвост трубой и засеменила вперёд; при этом она оборачивалась, словно проверяя, не передумала ли Меропа. Та уже плохо понимала, что происходит вокруг, а поэтому послушно следовала за своей странной спутницей. Когда вышли из подворотни, кошка повернула налево и всё так же уверенно побежала по тротуару. Меропа не поспевала за ней, тогда та усаживалась впереди и поджидала. Со стороны эта процессия выглядела весьма странно, только кто обратит внимание в предновогоднюю ночь на серую нищенку в жалких лохмотьях, придерживающую свой живот, и кошку – облезлую и тощую? У нормальных людей были заботы в эту ночь поважнее, да и порадостней, чем попытка понять, как эта женщина вообще оказалась тут в таком состоянии.
Кошка пробежала мимо нескольких домов и, наконец, повернула к одному из крылечек. Меропа не надеялась, что ей будут рады, но послушно поднялась вслед за своей провожатой. Остатками сознания ухватила строгую надпись на табличке: «Детский сиротский приют Вула». Господи, сам Мерлин послал ей кошку в эту ночь! Меропа забарабанила в створку, насколько позволяли силы. Куда делась кошка, она не видела – после того, как ей открыли дверь, Меропа потеряла сознание…
