Цветные сныЖизнь бывает нелепой, неправильной, жизнь бывает такой, что ты только и думаешь: Мерлин, так не должно, не должно быть. Судьбе плевать, что ты успокоилась и привыкла к хорошему, рано или поздно наступает момент, когда из твоего относительно прекрасного мирка тебя вышвыривает в реальность, и тебе только и остается, что хватать ртом воздух и спрашивать: за что мне это? За что? Возможно, ты была слишком счастлива, даже если сама не осознавала этого, а миру нужен баланс.
И это чертовски угнетает.
Хогвартс-экспресс набирал ход, неумолимо приближая Лили к дому. Подперев щеку рукой, она смотрела в грязные окна на проносящийся мимо пейзаж, на бесконечные, однообразные холмы. Все казалось тусклым, как ее мысли, все было присыпано смутной тревогой, смутным раскаянием, почти безнадежным ожиданием. Оглядываясь вокруг, она поражалась, насколько мир снаружи контрастирует с тем, что творилось у нее внутри. Рядом сидел Брайан, обнимая ее за плечи; она почти не чувствовала его руку. Она вообще почти ничего не чувствовала. В купе звенели оживленные голоса, здесь собралась почти вся компания с курсов: Джулия Уоллиш, новая партнерша Брайана, розовощекая Белинда, фамилию которой Лили так и не удалось вспомнить, да это было и неважно, двое шестикурсников. Они смеялись, они обсуждали предстоящие вступительные экзамены, строили планы на будущую учебу в колледже, а Лили сидела, потухшим взглядом рассматривая каждого, и думала о своем.
Ей до сих пор не удалось привести мысли в порядок. После этой последней перед каникулами недели, насыщенной столькими событиями сразу, ей казалось, что впереди ее ждет вязкое болото под названием «дом», и ей придется через него пройти. Даже не станут спрашивать, хочешь ты этого, или нет.
Вчера Хогвартс гудел, как растревоженная нора докси: студенты обсуждали неожиданное решение преподавателей об отправлении всех домой. Говорили, что администрация Школы просто пытается предотвратить всевозможные беспорядки и массовое нарушение правил, якобы связанные с тем, что на каникулы решила остаться большая часть седьмого курса. Говорили, что директора завалили письмами возмущенные родители, которые рьяно хотели видеть своих чад дома. Шептались, что это попахивает эвакуацией, что это решение не Дамблдора и даже не Совета Попечителей, а самого Министра Магии, но, в конце концов – какая разница? Были мысли, такие, в которых обычно не отдаешь себе отчета: что Хогвартс далеко не так надежен, как раньше, что здесь тоже становится опасно, что это – та самая причина, которую все так старательно ищут, которую отчаянно пытаются угадать. О которой подозревают, но боятся признаться даже самим себе.
Опасность.
Лили слышала, как Джеймс Поттер разговаривал с Сириусом в коридоре: «Когда корабль тонет, крысы покидают корабль. Но когда крысы покинут корабль, иногда он перестает тонуть». Лили тогда прошла мимо, сделав вид, что ничего не слышала, но ей было понятно, кого он имеет в виду.
После обеда, когда седьмой курс Гриффиндора и Хаффлпафа спускался к теплицам на Травологию, Лили видела, что Хагрид уже готовит кареты, и это зрелище заставило всех как-то встряхнуться, прийти в себя, поверить, что все происходящее – правда. Они едут домой. В тот момент, когда им больше всего на свете хочется быть вместе. Предполагалось, что их посадят на поезд уже вечером, после того, как закончатся все уроки. Дадут несколько часов на сборы, и прощай Хогвартс на целую неделю. Но раздосадованный профессор Слизнорт, тряся перед носом директора внушительным свитком со списком приглашенных, конец которого терялся где-то внизу, заявил, что ни за какие коврижки не отменит свою вечеринку.
И отъезд перенесли на следующее утро, отодвинув «радость» приезда домой на целый огромный день – Лили была готова расцеловать профессора Слизнорта.
Ей потребовалось почти пол дня, чтобы подготовиться к вечеру. Дело было даже не в парадной мантии, которая пылилась в шкафу еще после прошлогоднего Святочного бала, и не в прическе: на волосах до сих пор сохранились остатки вчерашнего творения, и Лили просто заколола их. Дольше всего она провозилась с шеей, пытаясь замаскировать лиловый синяк. Это было самое главное напоминание, главное подтверждение того, что все случившееся в библиотеке ей не приснилось, и всякий раз, когда взгляд падал на него, Лили пробирала дрожь и в животе что-то томительно-сладко переворачивалось.
Алиса, которую на вечеринку позвал Фрэнк, влетела в спальню всего за сорок минут до начала праздника, и уже через полчаса была готова. Она, молча поджав губы, с каким-то мстительным удовольствием наблюдала за безуспешными усилиями Лили, но не сделала ни единой попытки ей помочь – и Лили это совсем не удивляло. В общем-то, она примерно представляла, что чувствовала бы на месте подруги, она знала, но все равно – это не заставило бы ее заговорить с Алисой первой, никогда.
Вечеринка прошла ужасно. По крайней мере, Лили искренне считала, что все началось еще с самого утра, когда им с Джеймсом не удалось побыть вдвоем и хотя бы просто поговорить – они попали в шумную толпу гриффиндорцев, которые наперебой строили теории о причинах всеобщего отъезда из Хогвартса, и Лили и Джеймсу только и оставалось, что делать вид, что ничего не произошло и украдкой переглядываться. К обеду Лили уже искренне считала случившееся в библиотеке случайностью, ошибкой, и отрезвляющая холодность Алисы сыграла в этом не последнюю роль. А еще Брайан, который после обеда как ни в чем не бывало поинтересовался, где они встречаются и во сколько, словно решил зарыть в землю топор войны. И Лили окончательно запуталась.
Вечеринка у Слизнорта успешно подхватила эстафету и день завершился как нельзя хуже. Мало того, что Поттер не удостоил ее даже взгляда, когда она вошла в просторный, богато украшенный зал под руку с Брайаном; мало того, что она целый вечер ловила себя на том, что наблюдает за ним и Инессой, от которой Джеймс не отходил ни на минуту. Профессор Слизнорт вдруг тоже решил сделать ей приятное.
- Мисс Эванс, хочу вас кое с кем познакомить, - громким заговорщическим шепотом сообщил он ей, мягко, но настойчиво отрывая от Брайана и увлекая вглубь зала, мимо преклонного возраста полных колдуний, которые лихо отплясывали какой-то танец под заводную мелодию приглашенного оркестра. На вечеринке в этот раз собралось много нынешних и бывших членов «Клуба Слизней», мелькали знакомые по фотографиям в газетах лица, а начиная с середины вечера, когда в зал вошли несколько чинных пожилых людей в дорогих костюмах, Лили потеряла из виду Поттера и Инессу. И у нее было серьезное подозрение, что один из этих людей – его отец.
- Позвольте вам представить, мистер Спенсер, мисс Эванс, я вам о ней рассказывал – замечательная девушка, замечательная студентка, подает большие надежды. Я полагаю, Поппи тоже весьма лестно отзывалась о ней? Ах да, мисс Эванс, - он повернулся к Лили, которая чувствовала себя музейным экспонатом на какой-то пафосной выставке. В зале было ужасно жарко, или просто кровь прилила к щекам?.. – Познакомьтесь с мистером Спенсером. Он - главный врач больницы Святого Мунго и один из лучших моих бывших учеников.
Слизнорт довольно усмехнулся, подкручивая пальцем моржовые усы и теперь Лили показалось, что экспонат вовсе не она. Мистер Спенсер выглядел довольно сурово, очень презентабельно и казался слегка раздраженным, едва ответив на вежливый кивок Лили, сердце которой ушло в пятки. Слизнорт продолжал ее расхваливать, заявил, что не сомневается, что она закончит курсы на отлично, а Лили молча стояла, не в силах возразить, не в силах заявить сейчас, что она отказалась от гарантированно блестящего будущего еще месяц назад.
Все, о чем Лили мечтала сейчас – уметь проваливаться сквозь землю; казалось, хуже уже быть не может, но когда подошел Брайан, чтобы спасти ее от Слизнорта, оказалось – еще как может. Пока им удалось уйти, он услышал достаточно, чтобы все понять. Лили была почти уверена, что он осуждает ее за то, что она смолчала, а еще она не сомневалась, что он не отказался бы сейчас оказаться на ее месте. Но Брайан промолчал, просто промолчал, как всегда – иногда Лили хотелось, чтобы он не держал все это в себе, чтобы он взорвался, сделал хоть что-нибудь. Кажется, тогда у них было бы куда меньше проблем, чем сейчас.
Лили словно вынырнула из своих мыслей, снова глянув на сидящего рядом парня. В купе по-прежнему что-то горячо обсуждали, и Лили прислушалась к тому, о чем они разговаривают: речь шла о каких-то смешных моментах с практики, понятных только им, о ночных дежурствах в лазарете, о том, какого размера была голова Бертрама Обри, когда мадам Помфри наконец удалось ее уменьшить. Ей было не интересно с самого начала, а сейчас еще и немного раздражало: все эти их игры в целителей. Ведь они не совершили ничего реального, чтобы с такой гордостью рассуждать о карьере, они всего лишь жалкие подобия настоящих колдомедиков…
На нее никто не обращал внимания, и Лили подумала, что, если она сейчас уйдет, никто не заметит. Никто не расстроится, уж точно. Она чувствовала себя, как мандрагора не в своем горшке. Когда Лили поднялась, все глаза обратились на нее, и в купе вдруг стало тихо; пробормотав что-то про то, что ее ждут в вагоне старост, Лили вышла, а Брайан даже не предпринял попытки ее остановить.
Куда девается вся романтика, когда подкатывают такие проблемы?..
Она шагала по тамбуру, сама не зная, куда, изо всех сил стараясь, чтобы стук ее каблуков не звучал так уж зло. Да, первые секунд пять Лили ждала, что позади распахнется дверь и из купе следом за ней выскочит Брайан, догонит, схватит за локоть, развернет к себе и скажет… Ну, что-нибудь скажет. Что-нибудь жесткое, немного грубое, чтобы привести ее в чувство, а потом сделает что-то ужасно романтичное, чтобы она осталась.
Но в вагоне было тихо, кроме ритмичного перестука колес и глухих голосов, доносящихся из-за закрытых дверей, не было слышно ничего, никаких окликов, никаких шагов, кроме ее собственных.
Отличное положение дел.
Было немного непривычно: после полутора месяцев беспрерывного круговорота событий, после стольких эмоций, стольких сомнений, переживаний, радости, страха, - после всего этого Лили чувствовала себя опустошенной. Как будто из нее выпустили воздух, как будто все, что она любила и на чем еще держался ее мир, куда-то исчезло. Она чувствовала пустоту, и ощущение этой затягивающей пустоты все росло и ширилось с каждой милей, приближающей ее к дому.
Она шла к голове состава, запоздало осознавая, что направляется в вагон для старост, хотя он наверняка пуст. Ну и пусть, так даже лучше. Сейчас все старосты проводили время с друзьями, наплевав на условности, а у нее вот нет никого, с кем можно провести время. Просто посидеть рядом, просто помолчать. Лили невидящим взглядом скользила по дверям купе, пока в одном из вагонов не увидела что-то такое, что заставило ее замедлить шаг: компания мародеров в полном составе. В их купе творился полный бедлам: столик был завален фантиками от шоколадных лягушек и мятных ирисок, Сириус по-турецки сидел у окна, то и дело запуская руку в груду сладостей рядом и швыряя конфеты друзьям. На их лицах сияли счастливые улыбки, Джеймс что-то воодушевленно втолковывал Люпину под смех остальных парней, и у Лили сжималось сердце, когда она смотрела на него; от них веяло таким безграничным позитивом, что она поспешила отвернуться. Похоже, они счастливы. Похоже, Поттер и не думает о ней. Хотя, осадила она себя, разве он должен? Он должен думать об Инессе, наверное, Алиса была права: пора вести себя по-взрослому, пора заглушить в себе странную радость от того, что Инессы Ред нет с ним в купе. Это глупо, Мерлин, как же все это глупо.
Она думала об этом всю оставшуюся дорогу до купе старост, а, едва толкнув дверь туда, поняла, что зря надеялась побыть в одиночестве. У окна сидел Хейли, прижимая к себе Дженни Эббс, они негромко разговаривали, поглощенные друг другом, а услышав скрип двери, подняли глаза. Вопреки ожиданиям Лили, они ничуть не смутились, и, пока она нерешительно перетаптывалась в дверях, Дженни так настойчиво и искренне просила ее остаться, заверяя, что она им ничуть не помешает, что Лили все-таки согласилась. Просто потому, что ей действительно некуда больше было идти.
- Не обращайте на меня внимания, - попросила Лили, выдавив улыбку, и до самого прибытия в Лондон сидела молча, забравшись с ногами на сиденье и пустым взглядом глядя в окно сквозь сгущающиеся сумерки.
- Эй, - Хейли догнал ее, когда Лили уже быстрым шагом направлялась прочь к выходу с платформы 9 и ¾, стараясь не смотреть по сторонам. Она остановилась, обернувшись; Хейли выглядел обеспокоенным, на его плече висел огромный рюкзак, а чемоданы стояли поодаль, где осталась дожидаться Дженни, то и дело озиравшаяся по сторонам в поисках родителей. – Ты как? В порядке?
- В полном, - уверенно ответила Лили, исподлобья глядя на него. – Что-то не так?
- Это моя реплика, - Хейли смотрел на нее, подозрительно прищурившись. Чего он добивался? Лили всегда отрицала очевидное. – Ты попрощалась с Брайаном?
Она против воли бросила взгляд в сторону поезда, туда, где несколько минут назад столкнулась со свои парнем, но по платформе в клубах густого белого пара уже сновали студенты, и даже при всем желании она не смогла бы сейчас его разглядеть. Стараясь, чтобы на лице не отражались эмоции, Лили подняла голову.
- Да, конечно, - упавшим голосом сказала она. – Все в порядке, он обещал мне писать.
- А что случилось у вас с Алисой? Она не говорит…
- Хейли!
- Хорошо, хорошо. Ладно тогда. Тебе точно ничего не нужно?..
Лили отрицательно помотала головой.
- Тебя встречают? – Хейли глянул вперед, словно надеясь увидеть за ее спиной ораву родственников.
- Нет, Хейли, меня не встречают.
На его лице отразилось непонимание.
- Но все в порядке, правда. Я возьму такси.
Он еще минуту с тревогой вглядывался в ее лицо, а затем, словно удостоверившись, кивнул.
- Ну, я тогда…
- Иди, иди, она ждет тебя.
Хейли улыбнулся, махнул напоследок рукой, и спустя миг скрылся в толпе студентов, заполнившей платформу.
В маленькой кухне дома номер четырнадцать на Гринстрит горел свет. Отвыкшая от электрических лампочек Лили щурилась, а звук работающего холодильника действовал на нервы почти так же сильно, как мельтешащая в поисках прихваток Петуния. На кухне было тепло, очень чисто и пахло чем-то вкусным.
Лили чувствовала себя слегка потерянной: она как-то слишком быстро добралась домой, почти не успев морально подготовиться. Впрочем, она никогда не была готова.
- Выключишь через пятнадцать минут, - констатировала Петуния, заглянув в духовку. – Мне нужно идти, я сегодня ночую у подруги.
- А мама знает? – спросила Лили просто из-за того, что нужно было что-то спросить.
- Мама знает. Она на дежурстве, придет рано утром, ключ у нее есть. В холодильнике есть продукты, если что захочешь. И я убрала в твоей ванной, а комнату открыть не смогла, куда подевался ключ?
Лили опустила глаза, делая вид, что рассматривает узоры на белоснежной скатерти.
- Я… его случайно кинула в чемодан. Ничего, сама там приберу.
- Ну смотри.
Она еще раз деловым взглядом обежала кухню, удостоверившись, что все на своих местах. Петуния была уже одета: синее платье сидело на худющей девушке, как на вешалке, еще больше подчеркивая костлявые плечи. Волосы мышиного цвета тщательно завиты и уложены. Петуния была ниже Лили, она даже выглядела младше, но всем своим поведением всю жизнь подчеркивала, что она старшая, что она взрослая.
- Ладно, я ушла. Не оставляй свет включенным.
Петуния вышла, даже не взглянув на сестру, и спустя какое-то время Лили услышала звук захлопнувшейся двери и торопливый стук каблуков по дорожке. А потом все стихло. Она сидела за столом в той же позе Мерлин знает сколько времени.
Чего она ожидала?
В голове было пусто, странное ощущение. Эта пустота как будто пропитала все вокруг: дом был пуст, прямо-таки ощутимо пуст, так же, как и она сама.
Никого.
У нее есть взрослая сестра, которая вот-вот выйдет замуж за одного из своих немногочисленных правильных ухажеров – Лили до сих пор с ним не познакомилась. Она не знает, чем Петуния живет, что ей интересно, чем она занимается, о чем мечтает. Она не знает, о чем с ней разговаривать, и не знает, как себя вести. У нее есть мама, которая после смерти отца практически живет на работе, дежуря иногда по четверо суток подряд: она гениальный врач, одна из лучших врачей в госпитале, и она возлагает огромные надежды на младшую дочь, которой с детства внушалось, что она должна стать доктором – хоть магическим, все равно.
Они обе есть у нее. Тогда почему у Лили такое ощущение, что на самом-то деле у нее никого нет?
Никого.
Почему-то все было не так, Лили чувствовала, что никому в этом доме нет до нее дела, что они живут каждая сама по себе – она не понимала, как это случилось и когда, просто однажды, вернувшись домой, Лили вдруг отчетливо это ощутила.
Дома ничего не менялось уже давно, как будто после того, как Лили уезжала, время здесь останавливалось; даже мебель, даже все вещи всегда стояли строго на тех местах, где и раньше – Лили думала, это все из-за того, что мама слишком редко бывает дома, и всем теперь заправляет Петуния, а она до тошноты любит порядок. Потом Лили возвращалась на летние каникулы, у нее в комнате взрывалось очередное зелье, в камин вваливалась Алиса, вымазав в золе все вокруг, Лили роняла вазы, устраивала разбор хлама на чердаке, а еще иногда почему-то лопались трубы – и дом жил; в комнате Лили ремонт делался раза три за одни каникулы; Петуния покупала новые вазы и передвигала мебель в гостиной, отодвигая ее подальше от камина; мама охала над раздобытыми на чердаке давно позабытыми безделушками и уставляла ими пустые, идеально чистые полки, а Лили подружилась с мастером, который все время чинил им трубы и выкачивал воду из подвала. Но стоило ей уехать, как дом снова погружался в пустую, вязкую идеальность неменяющегося мира.
Ее комната, надежно запертая от любых посягательств Петунии на наведение порядка, была сосредоточением творческого хаоса. И весь вечер первого дня дома Лили занималась тем, что приводила в порядок спальню – уезжала она, как всегда, впопыхах, и ничего за собой не убрала, - раскладывала учебники, разбирала чемодан. Ее вещи, ее фотографии, ее старые игрушки – ее мир, в который она погрузилась с головой, был сейчас самым лучшим способом отвлечься и пока ни о чем не думать.
Как всегда, когда приходило время разбирать хлам в ящиках и выкидывать ненужное: черновики, старые тетрадки, сломанные перья, - она натыкалась на что-нибудь родное и забытое, и время останавливалось. На этот раз это оказался альбом еще со времен маггловской школы; фотографии в нем не двигались, и после зазеркалья, полного мельтешения на стенах, это казалось непривычным. У Лили вообще была только одна колдография, сделанная прошлым летом в Косом переулке: они с Алисой в обнимку в ярких сарафанах, с распущенными волосами, загорелые, счастливые, с пакетами с новой школьной формой. Тогда все казалось простым, а будущее не вызывало столько сомнений. Еще одна колдография стояла в рамочке в комнате мамы, на ней Лили, снятая в тот же летний день, но уже одна. Третью волшебную фотографию Лили отдала сестре, идо сих пор понятия не имела, что та с ней сделала; иногда у нее были подозрения, что Петуния использовала ее как мишень для дротиков – Лили бы ничуть не удивилась.
Она закончила с уборкой только к полуночи; еле добралась до ванны, наспех приняв душ. Лили так устала, что уснула, едва ее голова коснулась подушки, и последней ее мыслью было то, что сегодня не нужно никаких снов.
Дни тянулись медленно, как во сне, похожие один на другой. В Литтл-Уингтоне была весна; по утрам Лили просыпалась от птичьего щебета и солнечных пятен на веках, вечером в открытую форточку врывались умопомрачительные запахи, которых в Хогвартсе они почувствовать еще не успели – от всего этого чувство заточения становилось особенно невыносимым. Наверное, именно эти весенние запахи были причиной тому, что во вторник утром в окно спальни Лили постучала сова с письмом от Поттера.
Сова была настоящей красавицей. Лили навидалась достаточно школьных ободранных сипух, чтобы сразу понять: эта птичка не из дешевых. Даже в том, как она выставила лапу, чтобы Лили отвязала письмо, было что-то аристократическое. Она не стала бы есть обычные хлопья, да их и не было; Лили пошире распахнула окно, надеясь, что сова поймет намек. Под тяжелым взглядом желтых глаз ей было очень неуютно. Но сова все не улетала; ждет ответа, поняла Лили. Она вздохнула, и, торопливо распечатав конверт, принялась читать.
Письмо было написано знакомым корявым почерком, строчки плясали по пергаменту, словно он писал на одном дыхании; письмо было таким, как сам Поттер: веселым, чуточку издевательским, совершенно легкомысленным, и, когда Лили читала, у нее перед глазами прямо-таки стояла его ухмылка. Письмо было несерьезным; несерьезным до самой последней строчки, до двоеточия перед главным, единственно серьезным вопросом во всей этой туче слов, написанной для отвода глаз: «Ты придешь?».
Лили перечитала три раза, даже не пробуя взвесить все за и против. Скомкала мягкий пергамент одной рукой и метко отправила в корзину.
- Проваливай, - посоветовала она сове, поднимая глаза. Та недовольно ухнула, но когда Лили, проигнорировав ее, снова принялась за курсовую, сова, тяжело взмахнув крыльями и смахнув со стола чернильницу, снялась с места и исчезла за окном.
Она никуда не пойдет. Что за ребячество? Дело даже не в том, что между ними произошло, не в показной идиллии с Инессой и Брайаном, не в их маленьком концерте, устроенном друг перед другом на балу у Слизнорта. Сейчас Хогвартс и учеба, и все их проблемы, все эти сложные взаимоотношения – все это Лили называла идеальной жизнью. А в реальной жизни… в реальной жизни была война. По волшебному радио, волну которого Лили с горем пополам удалось поймать на стареньком радиоприемнике, который она притащила в комнату из гостиной, каждый день сообщались страшные сводки; в Косом переулке на каждом углу стояли авроры; говорили даже, что авроры тогда встречали Хогвартс-экспресс – Лили этого не заметила, возможно из-за того, что была слишком погружена в свои проблемы, или просто из-за того, что работали настоящие профессионалы. По телевизору в новостях то и дело мелькали лица пропавших без вести, срочные выпуски сообщали об очередных катастрофах и крушениях. Дома все это ощущалось гораздо острее, чем в Хогвартсе.
Тогда какого черта он приглашает ее? Сейчас… какое может быть веселье?
Какого черта он вообще ей пишет?
Лили нахмурилась и снова принялась старательно переписывать свои расчеты по Аконитовому зелью на чистый пергамент для курсовой.
Это отвлекало. Это стирало тревогу, и именно это было одной из причин, по которым Лили не могла оторваться от учебников.
После безделья с Поттером и множества других дел все расчеты как-то забылись, логические цепочки стерлись, и сейчас приходилось вспоминать и восстанавливать все заново, хотя на этот раз было значительно проще. Так было легче пережить каникулы: большую часть дня Лили оформляла курсовую, отвлекаясь только тогда, когда запахи с кухни становились особо аппетитными, а по ночам восстанавливала в памяти бесконечные стеллажи лаборатории, заполняя пробелы, строя и подтверждая догадки насчет содержимого склянок и колб. Возможно, все было притянуто за уши, но это лучше, чем ничего.
Когда от Зельеварения начинало подташнивать, она открывала наугад любой из привезенных учебников, и принималась готовиться к предстоящему ТРИТОНу.
В общем, ей было, чем заняться, было, чем отвлечь себя от назойливых мыслей о несостоявшейся вылазке в Косой переулок за платьями к выпускному, о непонятных отношениях с Брайаном, о Поттере. Но иногда ей казалось, что она скоро задохнется здесь, в этой изоляции – Лили с удовольствием променяла бы оставшиеся дни каникул на десяток самых нудных старостатов, только, чтобы на них были люди. Адекватные люди, а не Петуния, бесконечно делающая вид, что Лили просто не существует.
Лили давно заметила, что и сама становится какой-то неадекватной в одиночестве. Ей необходимо было общение; раньше она старалась не расставаться с Алисой и Хейли даже летом, теперь же... ни одного письма от Алисы – это ожидаемо, конечно. Но теперь ссора с ней приобретала гораздо большее значение. Возможно, Поттер этого не стоил – сейчас Лили сомневалась во всем. Она делала попытки поговорить с Петунией, но та их игнорировала, поджав губы, и Лили не выдерживала их совместного сидения перед телевизором в упорном молчании – она поднималась к себе и со злостью открывала очередной учебник, почти силой заставляя себя читать и забываться. Мама появлялась настолько редко и бывала такой усталой, что наедине Лили удалось поговорить с ней всего пару раз. Мама задавала дежурные вопросы, и то такие, что Лили до сих пор удавалось избежать опасной темы о том, что она бросила курсы. Конечно, она понимала, что должна рассказать, что это не может вечно висеть над ней камнем, но собраться с духом никак не могла; конечно, она знала, что рано или поздно все обнаружится, и конечно, оказалась права.
В четверг миссис Эванс постучала в ее спальню, когда Лили, поджав под себя ноги, сидела за столом, аккуратным почерком переписывая что-то с исчерканного черновика. Был вечер; на столе горела лампа, света едва хватало на то, чтобы освещать пергамент и золотить волосы Лили. Миссис Эванс присела на подлокотник кресла, глядя на рассыпавшиеся по плечам волосы дочери, устало потирая лоб, и начала издалека:
- Петуния сказала мне, что к тебе по утрам стучатся совы.
Лили глянула на нее, гадая, имеет ли это значение.
- Только одна сова, и она не слишком-то сильно стучала, - ответила она, макая кончик пера в стоящую перед ней большую чернильницу.
- Это письмо от Брайана? Твоего мальчика? У вас с ним все хорошо?
Лили снова непонимающе глянула на мать, но, видимо, вопрос снова был из серии дежурных. Миссис Эванс, знавшая все подробности об отношениях старшей дочери и некого мистера Дурсля, наверное, чувствовала легкие уколы совести, не уделяя достаточно внимания личной жизни младшей. Лили это прекрасно понимала. Только ей чертовски не хотелось снова во все это погружаться, что-то объяснять, и врать тоже в общем-то не хотелось. В груди что-то неприятно кольнуло.
- Все нормально, мам.
Нормально же? Вот, на вечеринке вместе были. Нормально – это же не значит, что хорошо. Это просто такой же дежурный ответ.
Миссис Эванс кивнула, кажется, удовлетворенная ответом. Она рассеянно оглядела заваленный пергаментами стол – большинство из них были изрисованы формулами ингридиентов.
- Химия? – поинтересовалась миссис Эванс, разглядывая ближайший к ней листок.
Лили замерла, а потом решительно отложила перо, поворачиваясь к матери. Сейчас или никогда.
Когда-то давным-давно, может быть, в прошлой жизни, когда Лили всерьез собиралась стать врачом, она любила проводить время в комнате родителей, читая мамины книги. Именно тогда она узнала, что на сетчатке глаз есть слепые пятна – люди просто не видят часть этого мира. Лили почему-то считала, что иногда благодаря им жизнь остается веселой и замечательной.
Расплатившись с неприветливым таксистом, Лили торопливо выскочила из машины на Рокс-стрит. Пустынную улицу заливал тускло-желтый свет фонарей, редкие прохожие зябко кутались в куртки; на Лили была только тонкая маггловская ветровка, совсем не спасавшая от промозглой весенней ночи, темные джинсы, кеды и майка сочного малинового цвета, которую всегда обожала Алиса. Она торопливо шагала вдоль закрытых на ночь магазинчиков и лавок; ветви деревьев, сгибаемые ветром, бросали причудливые тени на тротуар. От главной улицы ответвлялись узкие проулки, глубокие и пугающе теряющиеся в слепой темноте. Отсюда до Дырявого Котла было рукой подать, Лили прекрасно знала дорогу, только не совсем понимала, зачем туда идет.
Что ее толкнуло – это было яснее ясного. Дура, она ведь с самого начала знала, какова будет реакция матери на ее внезапное решение стать зельеваром, да кем угодно – миссис Эванс, кажется, не воспринимала Лили в другой профессии, кроме врачебной. Почему Петунию минула эта участь, зло думала Лили. И хотя в глубине души она знала ответ на этот вопрос: родители всегда любили младшую дочь чуточку больше, возлагали на нее чуточку больше надежд, - но это сейчас отнюдь не успокаивало. С нее хватит. Все равно, в ее семье было слишком, слишком много равнодушия друг к другу – и Лили не обладала достаточным великодушием, чтобы вечно это прощать. Ей не хотелось, чтобы ее интересами и желаниями пренебрегали, чтобы решали за нее; ей казалось, что она уже давно вышла из этого возраста. Завтра она закончит Хогвартс, и она не вернется в мир магглов, и завтра ее ждет война, как и ее сокурсников.
Она уже взрослая, хоть мама и не заметила, как она выросла. Она взрослая; когда это произошло? И как это можно прекратить?
Она толкнула неприметную дверь в паб, все еще злая на себя и на весь мир.
Здесь было так жарко, что она тут же стянула с себя ветровку, оглядываясь по сторонам. Бар выглядел так же, как обычно, не считая того, что за окнами была ночь: за деревянным столом в углу сидели двое припозднившихся выпивох в мантиях, и капюшоны скрывали их лица; какая-то ведьма косила на нее черным глазом, отхлебывая из стакана красноватую жидкость, отливающую рубином в свете немногочисленных факелов. Зал был погружен в полумрак, поэтому Лили не рассмотрела тех, кто сидел еще дальше, ближе к лестнице, ведущей наверх. Том за стойкой бара в своих лучших традициях протирал стакан, хмуро поблескивая глазами из-под седой челки. Хоть что-то в этой жизни не меняется, с облегчением подумала Лили, подходя ближе.
- Мне нужно найти своего друга, - сказала она, прямо глядя на бармена и лихорадочно соображая. – Он назначил мне встречу здесь.
Том исподлобья глянул на нее, продолжая медленно натирать стакан грязной тряпкой.
- Ты видишь его здесь? – после долгого молчания кинул он, кивнув в сторону зала. Лили автоматически оглянулась, заранее зная, что его здесь нет. Она повернулась обратно, и хозяин бара смерил ее еще одним неприязненным взглядом. – Тогда убирайся.
Лили на секунду опешила. И что теперь делать? Возвращаться? Она вспомнила безлюдные улицы уснувшего города, и в животе поселился неприятный холодок. Только не это, Мерлин, только не это.
Что на нее нашло? Наверное, он не дождался ответа, и, конечно, он не пришел. Хотя, зная Поттера… Это на него не похоже. Не похоже, что он не ждал бы до последнего. А может она просто опоздала? Лили глянула на часы: половина двенадцатого. Ну конечно же, наверняка.
Подумывая, не выпить ли хотя бы кофе перед неприятной дорогой домой, Лили нерешительно глянула на бармена, которому до нее, кажется, не было никакого дела.
Где-то внизу, в подвале, хлопнула дверь, на секунду впустив в вязкое затишье бара шум голосов и громкую музыку, а потом все снова стихло. Послышался топот, и из-за дальнего конца барной стойки вдруг появился Люпин. Он выглядел слегка помято: верхние пуговицы рубашки расстегнуты, взъерошенные волосы, румянец на щеках – этот резкий контраст с его обычной нездоровой бледностью больше всего ошарашил Лили, а когда он поднял на нее неестественно блестящие глаза, она совсем запуталась.
Увидев девушку, Люпин озадаченно замер. А потом вдруг понимающе ухмыльнулся, выходя из-за стойки.
- Привет, Лили.
С легким щелчком мозг встал на место: Лили вдруг все поняла.
Она выдавила улыбку, чувствуя себя довольно глупо. Не нужно врать хотя бы самой себе: она ведь всерьез думала о свидании.
- Там внизу вечеринка, так? – хмыкнула она, и от предчувствия чего-то по венам пробежала волна возбуждения. Так даже лучше, черт побери. Мрачные мысли о доме и кофе сразу улетучились, словно их и не было.
- Пароль – «Эванс», - вместо ответа выдохнул Люпин ей прямо в ухо, пробираясь мимо к выходу из паба. От него отчетливо пахнуло алкоголем.
- Ты серьезно? – Лили подумала, что он шутит, но когда Люпин ответил ей серьезным взглядом, поняла, что это правда. Пароль – Эванс. Она не была уверена в том, что чувствует, но истерический смех уже пробирал изнутри, и ей стоило огромных усилий сдержаться и не захохотать на весь паб, спугнув посетителей, клевавших носами над своими стаканами. – Гоблин меня задери… Вы все с ума здесь посходили?
Люпин неопределенно взмахнул рукой, что могло означать что угодно, и толкнул тяжелую дверь, пропустив в душный зал холодный сквозняк ночного Лондона.
- Том, пропусти ее, она с нами! – кинул он напоследок, и исчез за дверью.
Лили посмотрела на мрачного бармена, но тот и ухом не повел, взявшись за другой стакан. Она выждала какое-то время, а затем, так и дождавшись хоть каких-то действий со стороны Тома, нерешительно обошла барную стойку: Лили сразу же увидела в полу квадратный люк, деревянная крышка которого была откинута в сторону; вниз вела каменная лестница, ступени которой как будто были просто вырублены в полу. Кинув еще один взгляд на безразличного бармена, Лили взяла себя в руки и решительно начала спускаться вниз.
Лестница оказалась длинной – куда длиннее, чем можно было бы предположить для подвала. Где бы не проходила вечеринка, это место было запрятано глубоко под землей. Потолок казался очень низким, а если бы Лили вытянула руки, она могла бы коснуться обеих стен. Ход вел куда-то вниз, в темноту; свет, и так плохо проникающий на верхние ступени из паба, сюда совсем не доставал, факелов или чего-то подобного не было, и с каждым шагом Лили все больше погружалась в темноту и холод, запоздало сообразив, что оставила ветровку где-то в пабе, но сейчас это не особо волновало. Скоро ход уперся в деревянную дверь, из-за которой не доносилось ни звука: наверняка заглушающие чары, подумала Лили.
Она потопталась на нижней ступеньке.
- Эванс, - сказала Лили наконец, чувствуя себя донельзя глупо, и ощущая, как эхо ее голоса вибрирует в каменной тишине хода. Секунду ничего не происходило, а потом дверь приоткрылась, впуская ее в полутемное помещение и разом обрушивая на нее какофонию звуков, запахов и красок.
Странно.
Здесь было очень странно, но несмотря на это непроходящее чувство чего-то странного, Лили внезапно почувствовала себя как дома; словно она вернулась туда, откуда зачем-то по недоразумению вышла, вот так, как Люпин только что. Стены из красного кирпича, привинченные к ним кованые подсвечники – единственный источник света, кроме парящих под самым потолком шаров с волшебным холодным пламенем: шары разноцветные, яркие, поэтому танцпол заливают перемигивающиеся красные, зеленые, синие, желтые пятна. Здесь было очень много людей, а помещение – куда меньше, чем их Большой зал в Хогвартсе, хотя судить о его реальных размерах Лили не могла: таких залов, кажется, было несколько, они соединялись между собой кирпичными арками и маленькими коридорами.
Справа вдоль стены - длинная барная стойка, за которой черноволосая молодая барменша в минимуме одежды разливала напитки всем желающим; за ее спиной во всю стену тянулись стеклянные заставленные бутылками полки. Лили осматривалась, все так же стоя около входа. Как она вошла, кажется, никто не заметил: полумрак, громкая музыка – только сейчас Лили увидела в глубине зала небольшую сцену, - и шумная толпа.
Она пыталась отыскать хоть одно знакомое лицо, но как бы ни так – она не знала никого из этих людей. Видимо, это все-таки была не вечеринка Поттера, это была просто вечеринка. Вот что означало загадочное слово «повеселиться» в его письме.
Первым она увидела Сириуса. Он стоял к ней в пол оборота в противоположном конце зала, где стояли уютные диванчики. Сириус махал руками, даже не пытаясь поправить нарочито сползшие джинсы, громко смеялся, объясняя что-то стоящему рядом светловолосому парню; он был заметным, обаяние волнами распространялось вокруг, на него оборачивались проходящие мимо девчонки, но Сириусу было плевать. На кресле перед Сириусом устроился Питер, потягивая что-то через трубочку, и снизу вверх поглядывая на друга. Низкий столик перед ним был уставлен батареей бутылок, а на диване сидел Джеймс, хмуро глядя в свой стакан, и изредка ухмыляясь, когда Сириус обращался к нему.
Лили почувствовала, как что-то горячее и скользкое заворочалось в животе, а сердце глухими резкими ударами забилось о ребра.
Как она могла сразу не заметить эту взъерошенную черную макушку?
Он был таким знакомым и незнакомым одновременно. Таким мальчишкой, и таким взрослым парнем, сидящем в сомнительном клубе в окружении лучших друзей. Таким уверенным в себе в то же время сомневающимся в чем-то.
Лили поймала себя на мысли, что отдала бы сейчас все на свете, чтобы узнать, о чем он думает.
Кажется, она уже никогда не сможет смотреть на него без мурашек.
Поттер вскинул взгляд на Сириуса, мрачновато рассмеялся какой-то шутке. Он выглядел каким-то потерянным, и когда Сириус похлопал его по плечу, покачал головой. А потом вдруг поднял голову и встретился взглядом с Лили, застывшей около двери.
В черных глазах отразилось удивление, а потом он расплылся в широкой радостной улыбке.
И мир снова стал нормальным.
Пока он пробирался к ней через толпу на танцполе, Лили думала о том, что у нее, вообще-то, есть парень, и что коленки, вообще-то, не должны дрожать при одном взгляде на Поттера.
- Ну наконец-то, - сказал он, вплотную приблизившись к ней, так, словно он ее ждал и был уверен, что она придет, хотя на этот раз было видно, что это не так. Он сомневался, еще как сомневался, но ни за что бы этого не показал. Лили снова почувствовала тот самый запах дорогого одеколона, который уже прочно ассоциировался с Джеймсом. – Привет.
- Привет, - сказала она, улыбнувшись, и он улыбнулся в ответ. Во всем, во всех его жестах и взглядах сквозила такая неприкрытая, всепоглощающая радость, почти эйфория, а глаза блестели так яростно – совсем, как у Люпина, - что Лили поняла: ничто этой ночью ей не испортит больше настроения.
Они прошли напрямую через танцующих; Джеймс крепко держал ее за руку, чтобы не потерять в толпе.
- Что будешь пить? – спросил Джеймс, едва усадив ее на диван рядом с собой.
- Пить?.. – переспросила Лили. Джеймс посмотрел на растерянное лицо и понимающе хмыкнул, и умчался к бару, вернувшись через пару минут с бокалом какой-то дымящейся красной жидкости. Лили даже не стала спрашивать, что это такое: она ему доверяла, кроме того, ей было все равно, чем запивать свою неудавшуюся жизнь. Напиток оказался весьма вкусным, хотя дымок, вьющийся над бокалом, Лили вначале порядком смущал.
Мародеры приняли ее очень дружелюбно – они оживленно болтали обо всем на свете, и с ними было очень легко, хотя Лили никогда особо не общалась ни с Сириусом, ни тем более с Питером; вскоре к ним присоединился Люпин, пара друзей Джеймса не из Хогвартса, какие-то девчонки, Зак Ньюман, пятикурсник и староста Гриффиндора – странно, Лили думала, что не увидит здесь других студентов со школы, но очевидно, это было не так. Компания росла, прибавлялись незнакомые лица, становилось все шумнее и веселее – Сириус и Джеймс сегодня в этом клубе были главными заводилами. Лили выпила уже несколько бокалов, и неприятное чувство в груди постепенно уменьшалось, пока не исчезло совсем; танцпол манил разноцветными огоньками, а потом все смешалось картинками, кусочками, вырванными фрагментами из их безумного веселья.
Она помнила, как они танцевали, помнила, что было очень жарко, разноцветные блики мелькали перед глазами; помнила Сириуса в толпе, и рядом был Джеймс, он точно был рядом, потому что она все время чувствовала горечь его одеколона, который сводил с ума.
Она помнила, как Джеймс утащил ее в соседний зал, где было потише, помнила, как они сидели друг напротив друга за столиком, потягивая через трубочки холодные коктейли, чтобы хоть чуть-чуть остыть. Джеймс бросал на нее веселые взгляды и заставлял свой коктейль бурлить, а Лили прыскала и говорила, что он ведет себя, как ребенок.
Она вдруг подумала, что скажет мама, если узнает, что она не ночевала дома, и разом помрачнела. Джеймс спросил, в чем дело.
- Я угрохала кучу денег на такси, - буркнула Лили, - такая версия тебя устроит?
- Ладно, можешь не отвечать. – он нисколько не расстроился. – Ты вообще не любишь отвечать, я смотрю. Например, на письма.
Лили вспомнила красивую сову, и вдруг спросила, яркими глазами глядя на него из под ресниц:
- Сколько стоило заказать мою фамилию в качестве пароля?
- Наш разговор стремительно теряет смысл, ты не находишь?
- Видишь, ты тоже не любишь отвечать.
Повисла пауза, во время которой Лили пыталась наколоть на трубочку вишенку, плавающую на дне бокала, и отстраненно думала о том, что Поттер наверняка может позволить себе дорогущих сов и пароли в подпольные клубы, а у нее нет денег даже на такси обратно.
- Ты здесь бывала раньше?
Лили помотала головой, все еще занятая вишенкой.
- Никогда не была. Неужели я произвожу такое впечатление?..
- Я просто никогда не знаю, чего от тебя ожидать, - Джеймс явно тщательно подбирал слова. Лили вскинула взгляд, встретившись с его черными глазами - сердце привычно ухнуло куда-то вниз. – Почему мне кажется, что за маской правильной отличницы скрывается очень темпераментная ведьма?
Лили сверкнула глазами.
- Ты меня раскусил, Поттер, – она наклонилась ближе, и он сделал тоже самое. – Знаешь, когда я была младше, я сбегала из Хогвартса, – доверительно сообщила она. Джеймс удивленно приподнял брови. – Да-да. Просила у кого-то из девчонок маггловскую мелочь, выходила за ворота – там есть лазейка – и убегала в Хогсмид, а оттуда на любом поезде до первой станции. По моему, это был Берн. Там был телефон, и, когда мне было очень плохо, я всегда звонила маме.
- Тебе бывало плохо? – Джеймс смотрел на нее с тщательно скрываемым беспокойством в теплых глазах.
- Бывало. По шкале от одного до десяти, помнишь? – она грустно улыбнулась.
Он промолчал, а через пару минут снова потащил ее танцевать.
Она не помнила всего вечера в целом: вся ее реальность превратилась в разрезанные яркие мелочи, из которых, как из маленьких кусочков паззла, складывалась ее ночь. Она помнила их с Джеймсом медленные танцы – все до последнего, когда она, уткнувшись носом ему в ворот клетчатой рубашки, дышала его горьким запахом, чувствуя на своей спине крепкие теплые руки; когда она видела прямо перед глазами тонкие ключицы и ямочку между ними, и боялась поднять взгляд, потому что выше смотреть опасно, потому что выше – щекотный подбородок, скулы, темные брови, челка на глаза и умопомрачительные губы. Она помнила замечательную музыку, и как не понимала, от чего ей сносит крышу – от Джеймса Поттера или от этой музыки, и надеялась, что утром не вспомнит именно об этом и будет спокойно жить дальше без этих мыслей, но напрасно.
Она помнила, как устала под утро, но никто не думал расходится; помнила, как сидела на диванчике в их компании и Джеймс прижал ее к себе; именно тогда она, кажется, уснула, уткнувшись носом в его плечо.
