Глава 8Глава восьмая
12 ноября, среда – окончание
(часть первая)
"Knock knock knock
The Devil is at your door
Do no invite him for a dinner –
His beasts will come for more."
Народная английская мудрость.
Тень с момента ее первого появления увеличилась многократно. Теперь она передвигалась волнами, рывками, скрываясь во влажных лондонских подворотнях. Ее никто не видел. Она и не была предназначена для людских глаз.
Она хотела крови.
Ибо осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, и она обретет плоть, перестанет безвредным призраком скитаться по улицам, не в силах пожинать свой кровавый урожай.
Скоро.
Она была велика, темна, и внутри нее шептали мертвецы.
Осталась одна жертва. Еще одна и мертвецы обретут вторую, страшную жизнь.
И время убийцы кончалось. Если он не успеет принести ей последнюю жертву до последней ночи полнолуния... Он поплатится. И сам станет жертвой. Какая разница кто? Это неважно. Главное – кровь. Много крови.
Совсем скоро.
***
Панси Паркинсон была чрезвычайно недовольна происходящим. В первую очередь ее беспокоило пошатнувшееся положение Драко. Как ни старалась она убедить себя, что он способен выпутаться из любой беды, щемящяя тревога не угасала. Слишком многие ненавидели его. И, увы, иные чистокровные даже больше, чем весь Аврорат вместе взятый. Например, Чарльз Эйвери.
Затем ей не нравилось присутствие грязнокровки в Малфой-мэнор. Причем "не нравилось" – это еще мягко сказано. Ее едва не корчило от отвращения при каждом взгляде на Гермиону Грэйнджер, но Панси не была бы Панси, если бы хоть тень этого вырвалась наружу. Она была безупречно вежлива. Однако мотивы Драко все еще оставались для нее довольно туманными. Хотя он рассказал ей обо всем, она не видела особой пользы в Грэйнджер. Использовать ее как наживку? Но как? Ее никто и не подумает искать здесь. Разве что напечать объявление в "Пророке". От этой неясности тревога Панси лишь росла.
И, наконец, Блейз. Она волей-неволей замечала странности в нем, в его поведении и процессе поправки. Конечно, столько времени проведенного в казематах Азкабана среди безумных узников и дементоров оставило на нем свой жестокий отпечаток. Блейз Забини никогда уже не будет прежним. И это не давало ей покоя. Потому что она не знала, что именно изменилось в нем. Он не показывал этого. И она боялась еще больше.
Панси Паркинсон сидела в запущенном саду Нарциссы Малфой и смотрела на давным-давно засохшие розовые кусты. Скрюченные, в вечерних тенях они напоминали какую-то злобную ведьму, старую каргу, простирающую свои костлявые руки к дому. Аристократка вздрогнула и поплотнее закуталась в теплую шаль. Слишком богатое воображение, успокоила она саму себя. Просто в этом саду бродило чересчур много призраков прошлого. Куда не посмотришь – тень, след, отголосок. Здесь устраивали музыкальные вечера, здесь мадам Малфой праздновала дни рождения своего сына, здесь держались за руки тайком от родителей многие молодые парочки, здесь Люциус часто встречался с Темным Лордом, здесь вполголоса обсуждались самые охраняемые тайны, здесь рушились жизни и создавались браки. Это был тронный зал чистокровного царства, построенного Малфоями. Был. Когда-то очень давно... Лет пять назад.
Панси в своем роде повезло. Ее родители погибли одними из первых – они даже не успели обручить ее с Драко, с кем она была помолвлена с детства. Но срок помолвки истекал в восемнадцать лет – до его окончания они должны были обручиться. А не успели. И теперь были свободны. Практически единственные из всех.
И оба пользовались этим на полную катушку.
И все же, иногда она жалела. Холодными ночами, уткнувшись в подушку, рядом с каким-нибудь очередным горячим итальянцем она вспоминала считанные заветные моменты и жалела, что Драко Малфой не успел надеть ей кольцо на палец. Жалела глухо, молча, безнадежно, едва уловимо, потому что прекрасно знала, что она – не для него. Но от совершенства тяжко отказываться.
А еще тяжелее с ним жить. Панси не думала, что на этом свете существует женщина, способная поладить с Драко Малфоем и не надоесть ему в первую же неделю.
На этом месте ее мысли, как по кругу, возвращались к Гермионе Грэйнджер. Эта аврорская ищейка беспокоила ее больше, чем она признавалась самой себе. Что-то в ее взгляде, манере поведения, как Драко открывал для нее дверь... Драная мышь, грязнокровка, подружка пресловутого Поттера... У нее не было никаких шансов. Но...
Всегда было это "но". Кто в силах предсказать действия последнего из Малфоев?..
Панси Паркинсон одним движением скинула шаль и резко поднялась со скамьи. Кое в чем надо было немедленно убедиться.
***
Гарри поднял воротник своего плаща и, засунув руки в карманы, быстро пошел по улице. Ноябрьский вечер окутал Лондон зябким покрывалом, захлопнул ставни окон, но, несмотря на это прохожих было достаточно. В прозрачном воздухе далеко разносились визгливые крики продавцов жареных каштанов, запах их дразняще проникал в нос, напоминая о приближении последних дней этой дрянной осени, словно нарисованной плохим художником. На душе было муторно и горько. Малфоя он найти не сумел, чертово поместье было ненаносимо, а на магические вызовы проклятый аристократ не отвечал, то ли занят был, то ли считал ниже своего достоинства пользоваться палочкой для разговоров. Что самое странное, Гермиона не отвечала тоже. Поттер с каждой минутой убеждался, что оставить ее одну в Малфой-мэнор было самым идиотским решением, которое он только принимал в своей жизни. И как он вообще мог довериться этому поганому слизеринскому отродью! Впервые в жизни Гарри Поттер сам себя не узнавал. Он же его ненавидел. Вроде бы. Когда-то до этого проклятого расследования, после которого он и ночи больше не сможет спокойно спать.
Ему и сейчас снились реки крови, стоило только прикрыть глаза.
А еще он видел те самые колдографии. С каждого места преступления. Они отпечатались в его мозгу так четко, как будто его память была пленкой фотоаппарата. Черно-белые – с моста, Том Беккер, красно-зеленые – из леса, Шейла Лейстрандж, коричнево-серые – номер мотеля, Деннис Криви. Три жертвы, три смерти, три перерезанных горла, и кровь, кровь, кровь... И пустые, страшные глаза Колина.
У Гарри слипались глаза, но он не хотел идти домой. Он прекрасно знал, что, придя в пустую, холодную квартиру, откроет бутылку виски или, может быть, бренди, нальет в стакан янтарную жидкость и будет пить, пока не опустошит сосуд. Глядя на аккуратно разложенные, на столе колдографии. И ничего из этого не выйдет, кроме головной боли и воспаленных глаз.
Гарри посмотрел в небо. С Темзы надвигался густой смог, влажный и обволакивающий, его щупальца уже ласкали крыши близлежащих домов, испуская запах грязной реки и выхлопов газа. Поттер заранее закашлялся. Скоро смог накроет город, подобно гигантской грозовой туче, и тогда на смену серо-сиреневым сумеркам придет ночь.
Колин Криви – убийца. Немыслимо, дико. Даже если допустить, что Деннис убил остальных, а Колин убил его самого из мести, все равно не верится. Почему он воспользовался тем же способом убийства? Атамэ было под рукой? Допустим. Но столь кровавый метод для человека, никогда не убивавшего прежде, просто неприемлим, даже если он обезумел от ненависти. В конце концов, всегда есть Авада Кедавра. На кой черт ему убивать ритуальным оружием? Не складывается, не сходится.
Не верю.
Ну, хорошо. Предположим, Деннис Криви был тут вообще непричем, убийства совершил некий "мистер Икс", а повесил все теперь на Колина. Почему?
Потому что мы подобрались к нему слишком близко, и он заволновался.
Гарри потер ноющий висок. Все упиралось в доказательства. А именно их – не было. Вернее были, но только такие, которые указывали на Колина.
Он прикрыл веки и снова увидел перед собой распростертое на траве тело Шейлы, алые росчерки на мокрой брусчатке моста, скорченную фигуру Колина над трупом брата, трепыхающийся на ветру листок бумаги в клеточку, обычный, только что вырванный из школьной тетрадки...
Гарри порылся в кармане и вынул оттуда три записки. Три. Четвертой не было. Очевидно, Деннис не нуждался в подписи.
"Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было: и Бог воззовет прошедшее".
Екклезиаст, третья глава.
"Только я имею право воскрешать. Остальные – умирают от моей руки".
Вольная вариация в библейском стиле.
"Я гоняюсь за врагами моими и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их".
Эпос о древнем герое Гильгамеше.
Какая между ними связь? Какой тайный смысл связывает жертвы, убийцу и цель?
Теплый плащ уже не спасал Гарри от холода.
Вернув записки в карман, он протянул руку к поясу, где его пальцы успокаивающе легли на шероховатую кожу кобуры.
Это давало иллюзию безопасности.
***
Эмилиан Рабесто не узнал своего бывшего ученика. Он прекрасно помнил его лицо и непокорную копну светлых волос, но то, что сидело в камере за стеклом ни в коем случае не являлось Колином Криви. Во всяком случае, тем Колином Криви, которого он помнил. Оно вообще мало походило на человека. Настолько, что Рабесто почти поверил в его виновность.
Почти, но лишь на мгновение. Потому что профессор чрезвычайно не любил ошибаться и если он дал свое слово Грюму, что докажет невиновность мальчика, он это и сделает. Вопреки всему.
С трудом, отведя взгляд от... ну, этого, который за стеклом, Эмилиан направился в лабораторию магвскрытия.
Дверь была опечатана охранным заклинанием. Как только Эмилиан произнес слово-пароль, заранее сообщенное ему Грюмом, она распахнулась. Вот только ему не очень хотелось заходить.
Но надо.
Сразу бросалось в глаза, что внутри поработали маги-эксперты. Пахло особыми, судебными заклятиями, комната была до жути чиста. В центре стоял металлический стол. Рабесто приблизился к нему и, закрыв глаза, провел рукой по холодной поверхности. Магическое напряжение послало дрожь вдоль его позвоночника.
Немногие знали о столь редком волшебном таланте профессора.
Мысленным взором он увидел тела, много тел, лежавших на этом столе, запах крови и стерилизующего зелья (он сам придумал этот рецепт, сам!), выженный напротив сердца крест, отражение фосфорического света на скальпеле, голоса, ругань, запах...
Спермы.
- О Господи, - выдохнул Эмилиан Рабесто, резко открывая глаза.
Они трахались прямо на этом столе. Колин и Шейла, прямо на этом столе, где после лежал ее труп. Что за дикость, черт возьми!..
- Черт возьми! - повторил он вслух.
И что самое худшее, в гостеприимном лоне Шейлы побывал не только Колин.
Но кто был вторым?
Возможно, ответ найдется... в ее теле.
***
- Что ты имеешь в виду? - настороженно спросила Гермиона, которой очень не понравились лукавые чертята в глазах Малфоя.
- Мы идем в оперу, дорогая, - проигнорировав ее слова, объявил Драко, прошел мимо нее и направился к выходу в центральную часть поместья. - Сегодня снова играют "Паяцев".
"О, как прекрасно над нами небо.
Помню, в детстве далёком
мы бродили по дорогам..."
Ты любишь Леонкавалло, Грэйнджер?
- Мне нечего одеть, - буркнула та, нехотя идя следом за этим невыносимым человеком. Его неожиданная веселость нагоняла на нее тревогу. Это было… не нормально.
Он остановился, оглянулся, оглядел ее с ног до головы, да так, что она уже приготовилась оскорбиться, но, увы, не успела.
- Я распоряжусь прислать в твою комнату что-то подходящее. И потрудись что-то сделать со своими волосами, а то, боюсь, публика примет тебя за одного из паяцев.
И прежде чем она смогла ответить что-нибудь язвительное, он исчез так же стремительно, как и появился. Гермиона задалась вопросом, не почудилось ли ей все это. Какой-то он был уж слишком необычный. Даже больше, чем всегда.
Вздохнув, она направилась в свою спальню.
Малфой назвал ее Сиреневой комнатой, но была она скорее темно-фиолетовой, в серебристых разводах на стенах, и с гигантской картиной в полстены, изображавшей вечернее небо. Огромное полотно, и на всем нем одно черно-фиолетовое небо, с алыми всполохами на горизонте. Выглядела эта картина абсолютно фантасмагорично и что самое странное, она не двигалась. То есть была… магловской.
Едва Гермиона захлопнула за собой дверь, ее взгляд приковало к себе платье, небрежно покоящееся на кровати. И даже не столько само оно интересовало ее, сколько эта бросающаяся в глаза скомканная небрежность складок на ткани, так явно говорившая о том, что принесли платье сюда вовсе не домовики. Впрочем, Гермиона сразу отбросила эту мысль, как абсолютно дикую.
Она даже не стала рассматривать его; просто скользнула, обернулась в струящийся черный муар, пронизанный серебрянными нитями, и прохладная ткань идеально обвилась вокруг нее, как будто платье было сшито на заказ.
Оно было длинным, с расширяющимися у локтя рукавами, оставляло открытой до низа ее спину и обтягивало ее грудь. Сама Гермиона его бы не выбрала. Впрочем, вряд ли у нее хватило бы денег на что-то другое в том же магазине.
Были и туфли, черные замшевые сабо, с той же знакомой небрежностью кинутые кем-то у кровати. Одня туфля завалилась на бок, не удержавшись на своей высокой шпильке. Обув сабо, Гермиона встала перед зеркалом, слегка покачиваясь на непривычно высоких каблуках.
Ну-ну.
Она не могла поверить, что идет в оперу, шагает прямо в свою мечту, в таинственный Ковент-Гарден, казавшийся ей волшебнее, чем вся та магия, которую она изучала в Хогвартсе. Да еще вместе с самым неожиданным из людей… Закрыв глаза, она словно наяву услышала запах его туалетной воды.
О, черт. В самом деле, Гермиона! Возьмись за разум в конце то концов. Что с тобой творится? Это всего лишь Драко Малфой, тот самый Драко Малфой, которому ты дала пощечину на третьем курсе.
Но каждый звук его имени отрицал это "всего лишь".
Гермиона в очередной раз подумала, что зря ввязалась во все это.
Впрочем, наверняка спускаясь по лестнице, она запутается в шлейфе собственного платья, свернет себе шею к чертовой матери и тогда все будет в полном порядке.
Будем надеяться, что так и получится.
***
По ночам Блейзу Забини снились кошмары.
Знаете ли вы, что такое Азкабан? Не знаете? И хорошо. Узнаете, когда попадете. Визенгамот, когда выносит приговор, думает, что очень хорошо знает, что это такое. И о, как он ошибается! Ни одно, даже самое чудовищное преступление не заслуживает такого наказания.
Ведь Азкабан высасывает душу и тем живет.
Дело вовсе не в дементорах. Они там просто так, в качестве мрачных декораций. Сама тюрьма, сама она, и не подумайте, ради Мерлина, что Блейз все-таки сошел с ума, сама она живая. Живое. Чудовище. Монстр, день за днем пожирающий своих заключенных, чтобы продолжать жить.
И по ночам Блейзу Забини снилось это чудовище, тяжело ворочающееся на своем одиноком острове под серыми небесами, покрытыми рваными тучами.
А еще он видел много крови. Отражение слепой женщины на сверкающей стали ритуального кинжала. Грязную ленту Темзы среди черепичных крыш. Драко Малфоя в опере с какой-то смутно знакомой девушкой. Мерлин, как давно он сам не видел "Волшебную флейту"! Надо сделать зарубку в памяти: как только это будет безопасным, взять Панси в охапку и рвануть в Ковент-Гарден.
Но после каждого особенно яркого кошмара он почему-то чувствовал необъяснимый прилив сил.
И с каждым разом ему было все страшнее.
***
Конечно, она ничего не сделала со своими волосами. Это можно было предвидеть. В лучшем случае она прошлась по ним щеткой. Но почему-то это совсем не мешало Малфою, стоявшему у подножия лестницы и смотревшему, как осторожно спускается Гермиона Грэйнджер, одной рукой придерживаясь за перила, а второй слегка приподнимая край длинного платья. Он даже зажмурился на мгновение, проверяя, не привиделось ли ему все это: именно она, в его доме, в платье его матери, и он через минуту возьмет ее под руку... Никогда еще опера и "Паяцы" не манили его так, как этим вечером.
В черном платье, обтекающем ее, как морские волны песчаный берег, Грэйнджер выглядела так странно для его непривычных глаз, так неуловимо маняще, что ему даже захотелось бросить всю эту затею и вернуть грязнокровку обратно в Лондон, к Поттеру и остальным министерским прихвостням. Но, увы, он не имел права. Призрак Шейлы взывал к нему из его собственного ада, и он должен был, обязан был найти этого ублюдка и отомстить. Он только надеялся, что весь этот поход в оперу не окажется напрасным.
Драко не сомневался, что убийца принадлежит к постоянной оперной публике и если он хотел использовать Грэйнджер, как приманку, он должен был показаться с ней в Ковент-Гардене. Что он и сделает.
Только прекратился бы этот проклятый трепет в груди, когда он на нее смотрит.
- Волосы! - ворчливо произнес Драко, хотя никакого недовольства и в помине не чувствовал. Но надо же было к чему-то придраться!
Гермиона промолчала, опершись на предложенную им руку. Внутри у нее все дрожало и трепетало в предвкушении очарования Ковент-Гардена. Великий театр был ожившей мечтой, видением, неожиданно обретшим плоть. И все благодаря Драко Малфою.
Как ни странно она даже почувствовала к нему некую симпатию. Жаль только, что его недавнее веселье исчезло без следа. Он был зол и мрачен.
- Мы выйдем с черного хода, чтобы ненароком не попасться на глаза гостям, - объяснил он ей сухо. - Одного Эйвери на сегодняшний вечер мне уже хватило. Надеюсь, кроме тебя и Коломбины я больше никого не увижу до завтра.
Ладно, возможно то, как он произносил "тебя" вызывало такую дрожь вдоль ее позвоночника, что позвольте, я отвернусь и посмеюсь над слабым словом "симпатия".
В любом случае, все это абсолютно ничего не значило. Просто он был настолько совершенным, что она, идя рядом с ним, чувствовала себя неземным созданием. Вместо того чтобы принижать ее, затемнять собственной идеальностью, он словно бы распространял часть своего ореола на нее, да так, что даже она сама проникалась этим и немножко забывала, кто она такая на самом деле.
Они вышли из замка в задний дворик, где их уже ждала карета, изящный черный фиакр с непременным малфоевским гербом на дверцах. Запряжена в него была четверка великолепных вороных коней, блестящие гривы которых трепал холодный ветер. Они нетерпеливо похлопывали пышными крыльями по своим крутым бокам. Гермиона невольно поежилась от вечерней прохлады и вздрогнула, когда Малфой накинул ей на плечи меховое манто и, повернув ее, оцепеневшую, к себе, скрепил на груди тяжелой изумрудной брошью.
- Зеленое хорошо смотрится с черным, - отстраненно заметил он.
- Малфой, с каждой минутой ты поражаешь меня все больше.
- Поверь, ты еще ничего не видела, ma petite.
Гермиона тяжело вздохнула. В это ей было очень легко поверить.
- Что ты знаешь о Ковент-Гардене? - спросил у нее Малфой, когда карета уже несла их в Лондон.
- Ну... - Она на секунду задумалась, прикидывая с чего начать. -Крупнейший оперный театр Англии, название происходит от наименования того района, в котором он расположен, основан в 1732 году театральным деятелем и актером Джоном Ричем. Первой оперой, поставленной в нем, был "Верный пастух" Генделя.
- Все ясно, - понимающе кивнул Драко. - Узнаю Гермиону Грэйнджер! Куча энциклопедических данных и ни одного интересного факта. А ты знаешь про такую любопытную деталь, как то, что хотя билеты в этот знаменитый театр бывают обычно проданы еще на месяц вперед, в день показа в кассе оказываются еще ровно шестьдесят семь десятифунтовых билетов? И так случается всегда, без исключения. И хотя теперь у меня абонемент и я не должен утруждаться заказом билетов, в полной мере очарование Ковент-Гардена постигло меня в тот день, когда кассирша протянула мне шестьдесят второй билет.
Гермиона только покачала головой. С каждой минутой она все больше не узнавала Драко Малфоя. И это пугало ее пуще, чем обычный слюдяной блеск его ледяных глаз.
- Гарри не выходил с тобой на связь? - спросила она напряженно. Неотвратимо преследующий ее запах дорогих перчаток не давал ей расслабиться даже сейчас.
- Нет, - спокойно ответил Драко, умолчав о том, что Поттер неоднократно пытался дозвониться до него в этот день. Назойливые нравоучения Мальчика-Который-Выжил не входили в его сегодняшние планы. - Видимо, он слишком занят для тебя, Грэйнджер.
- Ах, Малфой, - протянула Гермиона ядовито, - вымещаешь на мне свою злость за то, что ты-то явно никому не нужен?
- Дорогая, - усмехнулся он уголком рта, - дорогая, я просто пытаюсь помочь тебе не быть слишком назойливой. Это, в конце концов, неприлично.
- Спасибо тебе большое, но я как-нибудь сама управлюсь.
- Сомневаюсь. Но – как пожелаешь.
На несколько минут повисла давящая тишина, затем Гермиона неожиданно спросила, не глядя на него:
- Ты веришь в то, что убийца – обезумевший Деннис Криви?
- Я похож на идиота? Разумеется, нет.
- Почему?
- Потому что это слишком очевидно, Грэйнджер. А я не люблю, когда меня подталкивают к ответу.
- Может, поделишься со мной своими измышлениями, Малфой?
- Одним словом? Нет.
В конце этой ужасной поездки Гермиона уже была готова убить и себя и его. Когда он издевательски подал ей руку, чтобы помочь выйти из кареты, она взмолилась про себя о встрече с маньяком прямо здесь и прямо сейчас, вместо этого идиотского похода в оперу. Неловко выйдя из кареты и подняв взор, она замерла на месте.
- Милая, ты предпочитаешь остаться здесь, пугая прохожих? - ядовито осведомился Малфой, все еще сжимая ее руку. - Ты у порога Королевского оперного театра! Здесь невозможно просто стоять!
Для него зрелище, открывшееся перед ними было обычным. Но она...
Она в этот момент испытывала такое же чувство, как много лет назад, когда ей пришло письмо в зеленом конверте с надписью "Хогвартс"...
Великолепный, роскошный Ковент-Гарден, словно вышедший только что из сказки, горел вечерними огнями, разбрасывая блики по темно-синему небу, такому темному, что оно казалось почти черным. На ступеньках притулился какой-то оборванец с потрепанной гитарой, его брезгливо обходила напыщенная театральная публика. Странная худая девушка в маленькой шляпке продавала в плетеных корзинках белую сирень и астры. Ей было холодно в ее старом пальто, то и дело она поднимала онемевшие пальцы ко рту и дула на них. Гермиона долго на нее смотрела, потом сделала шаг, и еще, и еще, и вот она уже почти бежала, на ходу срывая меховое манто, а Малфой стоял и смотрел, как она накидывает его на плечи той незнакомой девушке, что-то шепчет ей в ухо, от чего та улыбается робко, неуверенно, словно не веря. Он ее понимал. Он тоже не верил, что такие, как Гермиона Грэйнджер существуют на свете.
Она, так же, как и Ковент-Гарден, будто вышла из сказки. Они были, как говорится, из той же оперы.
Он видел, как Грэйнджер уже повернулась уходить, но девушка окликнула ее, протягивая ей все свои цветы. Она, правда, взяла лишь одну корзинку, единственную, где белая сирень и желтые астры, похожие на осенние листья, были смешаны.
Драко потер лоб, спрашивая себя, не снится ли ему все это, а когда Грэйнджер вернулась, он, кажется, сделал самую большую глупость в своей жизни.
- Что-то мне расхотелось в оперу, - произнес он, стараясь казаться равнодушным. - Пойдем на пристань.
Она вроде бы даже не удивилась, оперлась на его руку, как будто они, заклятые враги, всю жизнь вот так ходили в доки Темзы, зато удивился он сам этим нежданным словам, он же вроде говорить ничего такого не собирался!..
Странно, но он даже не вспомнил о своем плане, о том, зачем он с самого начала повел ее в оперу, о убийце и о Шейле Лейстрандж.
Он думал об ангелах.
***
Когда мадам Малкин увидела на своем пороге Гарри Поттера, она очень удивилась. Во-первых, время уже было позднее, во-вторых, до понедельника оставалось еще много дней и, наконец, в-третьих, на знаменитом авроре лица не было.
И он никогда не приходил в среду! Если подумать, он вообще никогда не приходил в какой-то другой день, кроме понедельника. И мадам Малкин не решалась осуждать его за это.
- Гарри? Что-то случилось? - встревожено спросила она. Потому что если человек в первый раз за целых пять лет приходит не в понедельник, это же должно что-то значить, да? Она только искренне надеялась, что это что-то не очень плохое. А может даже очень хорошее. Она сама заметила, что последний визит Поттера был каким-то необычным. Возможно, это все объясняет. В конце концов, эта девочка тоже заслуживает хоть немного счастья.
- Мне... нужно ее видеть, мадам Малкин, - кое-как выдавил из себя Гарри.
- Но уже очень поздно, Поттер, - строго произнесла старая женщина. - И еще даже не понедельник!
Этот "непонедельник" мучил и его тоже, и гораздо сильнее, чем могла представить мадам Малкин. Но привел его сюда столь сильный зов, что он не мог ему сопротивляться.
- Мадам Малкин... Прошу вас... Это действительно необходимо.
- Ну, хорошо, молодой человек, - со вздохом уступила она. - Тебе повезло. Я думаю, она еще не спит, я недавно слышала, как она передвигалась по комнате. Но – не задерживайся!
Он торопливо закивал и быстро пошел в ее комнату, не включая даже света. После этих пяти лет он смог бы найти дорогу, даже если бы сам был слепым.
Занавеска из бисера звякнула громче, чем обычно, пронзительно, тревожно, и через несколько секунд он понял почему.
Луны Лавгуд в комнате не было. Зато развевались тюлевые занавеси от порывов ветра, дувшего из распахнутого окна. Абсолютно механически Поттер выглянул из окна. Из него с легкостью можно было спрыгнуть на крышу соседнего дома, если ты, конечно, не слепая девушка!.. Ничего подозрительного снаружи, разумеется, видно не было.
А потом он опустил взгляд на приколотый кнопкой к подоконнику листок в клеточку, вырванный из ученической тетрадки.
***
Он думал об ангелах. Не тех, равнодушных и надменных, сидящих у себя на небесах, не глядящих вниз и похожих больше на демонов и на него самого, чем на ангелов. Нет, не тех. Других, которые кутуются в простые коричневые мантии, гуляют по мостам над чернеющей Темзой, не носят высоких каблуков, и вообще они какие-то земные, хотя и в то же время... неземные. Черт, он сам себя не понимал.
Однажды он залез в омут памяти своего отца и подсмотрел гала-балет "Жизель" в Ла Скалле, когда Нижинский танцевал с несравненной Травиллой. Тогда он мучался и никак не мог понять, кого напоминает ему эта знаменитая балерина. Она вовсе не была красива, скорее ее отличало от остальных странное, чудное очарование. Все в ней было тонким – черты лица, пальцы, кисти, лодыжки, и то, как она танцевала, будто взлетая при каждом движении, но только ненадолго, на долю мгновения, чтобы не успеть упасть.
Теперь он наконец-то понял, откуда-то щемящее чувство узнавания, кольнувшее его, когда он увидел Травиллу в первый раз.
- Малфой, о чем ты думаешь? У тебя странный взгляд.
Он усмехнулся.
- А ты знаешь, Грэйнджер, что делают певцы, когда Ковент-Гарден закрыт на реставрацию? - невпопад сказал он. - Они распевают арии из известных опер на площади перед театром, чтобы строители скорей снимали леса. И знаешь, снимают! Реставрация продолжается максимум неделю, так быстро работают строители под звуки бессмертных мелодий... А публика специально приходит послушать уличный концерт, иным он даже милее, чем обычная опера.
Гермиона молча шла рядом. В который раз Драко Малфой поражал ее разительными переменами своего настроения, своей удивительной многогранностью. Ее не покидало странное ощущение, что она вовсе не знает его, как думала раньше, и одновременно знает лучше, чем когда-либо.
Да, она уже была взрослой и вроде бы перестала делить мир лишь на черно-белые цвета. Но война, даже завершившись их победой, оставила после себе намертво выжженные клейма, которые ничем не свести: этот Союзник, а этот Враг. Врагов было теперь намного меньше, и они почти бездействовали, но это ровным счетом ничего не меняло. Война она такая.
Никогда по-настоящему не проходит.
Ненависть осталась? Осталась. А куда ей деться? В идеальном мире, который они построили на своей крови и чужих костях, больше некого ненавидеть. Даже хорошо, что дети Пожирателей уцелели. Иначе чтобы они, победители, делали со всей этой черной злобой внутри? Пожрали бы в конце концов самих себя, наверное.
Да, хорошо, что есть такие, как Драко Малфой. Такие, кого легко ненавидеть.
Тогда что же происходит сейчас? Почему она идет с ним под руку, как со старым другом, почему он укрывает ее в своем доме, почему Паркинсон так злится, глядя на их ничего не значащие перепалки, почему...
Черт.
Почему он бродит один по заброшеным коридорам своего замка, как забытый всеми призрак? Что вспоминает? О чем думает? О чем жалеет?
И почему ее вообще волнуют эти дурацкие вопросы?!.
Она передернула плечами от злости. Малфой что-то неразборчиво пробурчал себе под нос, и быстро стянув с себя кашемировое пальто, накинул на нее. В голову сразу ударил его запах – дорогой табак и дождь.
- Это было абсолютно излишне, - недовольно заметила Гермиона, но скидывать пальто не стала.
- Между прочим, та брошь принадлежала моей бабушке, - проворчал Малфой. - А ты запросто отдала память стоимостью в двести тысяч галлеонов какой-то магловской нищенке. И это я еще не считаю манто. Натуральный мех черного барса! Уникальная вещь...
- Не надо было меня наряжать как новогоднюю елку, - прервала его причитания Гермиона. - Все равно мы в конце никуда не пошли. Вечно эти твои дурацкие идеи. А ей было холодно!..
- Тебе сейчас тоже было холодно, - напомнил он, почему-то улыбаясь.
Возможно, все дело было в том, как она заламывала свои тонкие пальцы, когда злилась. Вообще она была довольно забавной.
Да, забавной. И только.
***
Панси Паркинсон не любила, когда рушились старые, давно устоявшиеся порядки. От перемен у нее начиналась жуткая мигрень. Однако в этом предчувствие ее никогда не обманывало, подобно тому, как старик показывает на совершенно голубое небо и говорит, что идет гроза, так как у него ломит кости...
Кости у нее не ломило, но мигрень ожидалась явно.
Вина же, несомненно, лежала на Драко Малфое.
Панси шла по холодным коридорам, где на нее одобрительно косились надменные портреты – ну конечно, одобрительно, ведь она была аристократкой до мозга костей, без всяких там странных сдвигов на грязнокровках, вроде некоторых, чьи имена мы упоминать не станем...
Еще услышат.
Хотя нет, они же, видите ли, взяли свою магляночку под руку и ушли в оперу, как ни в чем не бывало, ты ж понимаешь!.. Еще и предлог придумали просто вос-хи-ти-те-ль-ный, благор-р-родный, черт бы его побрал, планы там всякие, приманки, пиявки, удочки, о, валерьянки мне, валерьянки!..
О нет, только не истерика.
Паркинсон нервно распахнула дверь в комнату Блейза только, чтобы обнаружить, что его там нет. Только смятые простыни.
Ну-ну. И куда же он подевался?..
***
До доков они не дошли, просто встали на ближайшем мосту, каких были десятки, если не сотни, на Темзе. Гермиона свесилась через перила и уставилась вниз. Там едва плескалась черная вода, покрытая легкой рябью. Против воли в голову полезли нежеланные воспоминания о точно таком же мосте три дня назад и неподвижном теле, завернутом в темный плащ. Мерлин, прошло всего три дня! Невозможно поверить. Столько смертей и всего за три дня.
Столько крови.
Неожиданно она снова ощутила холодные порывы ветра, как тогда, в серое утро на кладбище, и словно наяву услышала монотонные похоронные слова:
"...Господи Боже, милостью твоей жившие в вере находят вечный покой..."
Запах сырой земли.
И блеск атамэ перед глазами.
Малфой склонился рядом с ней и неохотно заглянул в ее лицо. По холодной, застывшей маске, в которую оно превратилось, он понял, о чем она думает.
- Грэйнджер, - тихо позвал он, но она не среагировала. - Грэйнджер, посмотри на меня. Ну же!
Он слегка встряхнул ее, схватив за плечи. Ее голова дернулась и она вскинула на него взгляд. Равнодушный, пустой. Страшный. Он бы предпочел, чтобы в нем плескалась ненависть. Все, что угодно, только не эти, так знакомые ему пепелища вместо глаз.
И тут она стряхнула его руки и заговорила.
- Как жаль, что все было зря. - Голос скрипучий, как у старухи. - Все смерти, все пожертвованные пешки, ставшие просто очередным именами на могильных плитах, весь этот проклятый геройский пафос, до последней капли крови, но пасаран и все такое. Вся эта игра на публику, черт бы ее подрал! "Вот, смотрите, какие мы хорошие, мы хотя и убиваем, но зато подтираем за собой тряпочкой, не то, что эти злые Пожиратели!" Мы вовсе не были героями и воевали дерьмово, зато хорошо притворялись. Так хорошо, что даже вы, несгибаемые, поверили, что проиграли. Представляешь? Представляешь, как смешно? Вы были на два шага от победы! Но мы так хорошо притворялись добром, что даже вы уверовали в сказку, где зло всегда остается в дураках. Ну а кто был злом знали все. Только добро тоже оказалось с червоточинкой. Победителей не судят! Цель оправдывает средства! Особенно если она благородная и непременно великая. У нас, конечно, такая имелась. И опираясь на все эти высокопарные слоганы, мы убивали, жертвовали (не собой, разумеется, другими!), пытали, лгали всем и самим себе в частности. Все, чтобы победить. Герои должны выжить. И мы победили. Выжили. Сумели, несмотря на ваши много превосходящие силы. И что? Мы что-то от этого получили? Посмотри на нас, жалких победителей! Гарри стал алкоголиком, Рон увел у него невесту и уехал во Францию, а я... Что ж. У меня все нормально. Кроме того, что я уже давно не живу, а существую. И теперь эти убийства! Чего мы добились этой войной? Ненависть исчезла? О нет, она все так же жжет меня изнутри, когда я смотрю на тебя. Все враги убрались в Ад? Но нет, вот ты стоишь передо мной. Зло повержено в прах?.. Ответ на это бродит где-то в темных переулках Лондона и выискивает очередную жертву. Так чего же мы добились? Того, что на высоких шпилях Министерства развеваются на ветру красно-золотые стяги, а не серебристо-зеленые? Сомнительное достижение. Темный Лорд или Министр Магии... Какая разница. Результат тот же. Все та же грызня. Ты ведь понимаешь, что эти убийства любой ценой постараются повесить на тебя и твоих "подданных"? Да, да. Таковы законы власти... Любой. Объявляет ли она себя злой или доброй, все равно. Власть это власть. У нее нет другой принадлежности, кроме выгоды – больше силы, больше денег, больше власти. Разве не так, Драко Малфой? Ты же властвуешь, ты знаешь это очень хорошо!..
- Перестань.
И она замолчала, послушалась, как ни странно. И взгляд отвела свой горящий.
- Ты ведь уже не маленькая, Грэйнджер, - заговорил он вполголоса. - Должна понимать, что мир не делится на добро и зло. На самом деле их вообще не существует в природе. Есть только то, что между. Серые тона. Ты посветлее, я потемнее. Вот и все. Придают значение иным вещам, гораздо менее абстрактным. В нашем случае – крови. Вы считали себя правыми, но знаешь ли, мы тоже. И до сих пор считаем. Если бы права была только одна из сторон, войны бы не начинались. Конечно, это чертовски удобно объявить себя, понимаешь ли, таким чистеньким Добром и плевать на всех с высокой колокольни, а врага, естественно, абсолютным Злом и средоточием всяческих пороков. И он, весь такой вот из себя страшный и лохматый, непременно некромант, ваши это любят, трон из черепов и все такое, осажден в своем жутком замке, а в темнице томится прекрасная принцесса, и в конце-концов замок, конечно, берут штурмом, злодей убит, принцесса освобождена, честь спасена, и главные герои профессионально целуются на фоне кровавого заката. Все, занавес, happy end. Трогательная история, да? Победителей не только не судят, Грэйнджер. Победители еще и пишут историю, и тогда уже точно никто не узнает, чья очередь была стать Злом, а чья – Добром, напал ли Наполеон на Россию или наоборот. Я уверен, что великие вожди прошлого перед началом каждой войны встречались и бросали жребий – кому на этот раз быть некромантом, а кому рыцарем. Ха, и кому принцессой. И этот раз не исключение. Роли ясны, заучены, и участники разведены по разным углам. Как в игре: начальная территория, ресурсы, деньги, замки. Герои. Иными можно пожертвовать, а иные включены в условия победы. Все просто до жути. Только кое-что выклинилось из вечного сценария: мы вот взяли и уцелели. Не захотели подчиняться режиссеру. У нас, детей Слизерина, нрав непокорный, ничего не попишешь. Мы выжили, но цена оказалась непомерной. До сих пор платим по счетам Преисподней и конца этому не видать. И ты мне еще жалуешься на вашу хреновую победительскую судьбу? А ты попробовала проиграть и тогда бы узнала, что такое существование.
Малфой был зол донельзя, но голос так и не повысил. Лицо его оставалось бесстрастным, лишь голубоватая жилка дергалась на виске. Маска, маска, всегда она, родимая.
Маска, я тебя знаю!
О нет, не знаешь.
Вдруг он почувствовал прохладное прикосновение к своей щеке, и словно вынырнув из тяжелого сна, увидел Грэйнджер с вытянутой рукой. Ее глаза казались бездонными и почти черными. Сейчас в них можно было утонуть.
Он почувствовал, как маска, родная, родимая, внезапно начала распадаться трухой, словно старый пергамент.
- Кажется, мы оба проиграли, Малфой, - с каким-то злым весельем произнесла она, не отдергивая ладонь, несмотря на его тяжелый взгляд. - И нам теперь нечего терять.
И тогда он наклонился и поцеловал ее.
Возможно, он услышал в этих последних словах что-то, чего там не было и в помине, какой-то ускользающий смысл, который он сам себе и придумал, а она вовсе не имела ничего такого в виду. Да, наверняка. Но было уже слишком поздно, чтобы не делать того, что он сделал, и слишком рано, чтобы отстраняться.
И он целовал ее жарко, глупо, неумело, как зеленый юнец, тискающий в укромном уголке старшекурсницу, жадно пил ее дыхание, как будто своего не хватало, и действительно не хватало, ее тоже, и тогда он неуклюже обхватил ее еще и руками, стремясь впитать ее холод и тепло в себя, больше, глубже, скорее, острее, разделить ее одиночество вкуса крови, тогда как его было вкуса пепла, пальцы запутались в одежде, в волосах, и под плотно зажмуренными веками вспыхивали огни, настоящие фейерверки, такие устраивала на балах его мать, когда еще небо казалось безоблачным и он сам не знал, сумеет ли правильно произнести "Авада Кедавра".
Печальный гудок парохода вдалеке заставил их резко остраниться друг от друга, отшатнуться, разлепить ладони, намертво вцепившиеся друг в дружку, отряхнуть их наигранно брезгливо, утереть губы тем же театральным жестом, расправить помятую одежду. Малфой поднял спавшее с плеч Гермионы на мостовую пальто, отряхнул и рассеянно накинул на себя. Тщетно поискал отброшенную небрежно трость, но видимо, ее уже подобрали чьи-то усердные руки или же она упала прямо в реку.
Так, потери этого вечера достигали уже просто эфемерных сумм золотых галлеонов.
Впрочем, поцелуй стоил того.
Малфой быстро притворился, что это была не его мысль и вообще она залетела в его голову совершенно случайно.
Гермиона же ругала себя, на чем свет стоит и "дегенератка" было самым приличным из слов, проносящихся у нее в мозгу.
И больше они не сказали друг другу ни слова, просто не сговариваясь, пошли обратно. Черт его знает, почему они не вызвали карету, ведь идти рядом и молчать было куда тяжелее, чем ехать в фиакре и молчать, черт его знает почему так, наверное, потому что рядом была Темза, и октябрь, и дождь накрапывал, и листья падали, и вообще... Вообще это была странная ночь.
Драко зажег сигарету, затянулся глубоко и продолжил молчать. Гермиона это жутко нервировало. Драко Малфой был единственным человеком из тех, кого она знала, кто умел даже молчать с выражением. Причем таким выражением, которое просто выводило вас из себя.
Между тем, Драко был вовсе не так бесстрастен, как он то демонстрировал. Он чертовски злился на себя за потерю самоконтроля, за дурацкий этот разговор и то, что последовало за ним, и пуще всего за то, что намертво, казалось, прилепившаяся маска почему-то взяла и на какое-то время исчезла. Испарилась. Упала, грохнулась вниз, на влажные булыжники моста или еще ниже, в черную воду Темзы. Это было невозможно, нелогично, неправильно, но это случилось, и все по вине проклятой аврорши, которую он по глупости сделал ключевой составляющей своего плана. О, как он жалел об этом сейчас!..
Но раз уж начал, надо доводить до конца. И так он совершил непростительную ошибку, поддавшись непонятной слабости, и приведя Гермиону Грэйнджер сюда, вместо того, чтобы усадить ее в своей ложе и демонстрировать всем заинтересованным, а таковых, как он надеялся, окажется хотя бы один. И клюнет, не удержавшись от соблазна убить сразу двух зайцев. Хотя они с Грэйнджер не совсем зайцы. Даже совсем не зайцы.
Он остановился под фонарем и прыгающие тени делали его лицо еще более бледным.
- Возвращаемся в оперу, Грэйнджер, - сказал он, как ни в чем не бывало, приняв решение все-таки не тратить этот вечер попусту. Возможно, еще не все потеряно и убийца все еще там, высматривая новую жертву. - Думаю, мы еще успеем на второй акт.
Она не стала возражать.
