Глава пятая: ГермионаМожете мне не верить, но я искренне надеюсь на то, что Малфой сегодня заявится. Я хочу объяснить ему, что Рон вовсе не плохой муж и уж точно не плохой отец. Я бы могла написать ему письмо, но решила, что это будет выглядеть жалко и убого в его глазах, и мое утверждение потеряет даже видимость правдоподобности. Нет. Я хочу как бы между прочим заметить об этом в разговоре, и тогда это будет похоже на другое признание, хотя на этот раз я не стану критиковать своего мужа. Несмотря на то, что Малфой ведет себя со мной исключительно вежливо, даже по выражению его лица видно, что по отношению к Рону он совсем не изменился. Он явно менее терпим к моему мужу, чем ко мне, так что если он сегодня появится, я хочу постараться немедленно пресечь любой намек на (неминуемо) разгорающийся конфликт, и не дать Малфою швырнуть в лицо Рону факт моего предательства. У нас с Роном могут быть свои проблемы, но выставлять его в дурном свете, особенно перед Малфоем – просто верх вероломства. Да и вообще – с нашим браком все в порядке.
Мы с Роном ссоримся по разным пустякам. Чья очередь избавляться от садовых гномов. Почему он не сполоснул раковину после бритья. Почему я решаю наводить порядок всякий раз, когда Рон чем-то занят, и это ему мешает. Когда он меня перебивает. Когда я его перебиваю. Мы ругаемся по поводу плохо спланированных мероприятий, неубранной постели, неосторожно брошенных слов, разных тривиальных вещей и прочих «любимых мозолей» каждого. Но мы никогда не входим в конфронтацию насчет серьезных аспектов, таких, как война, супружеская верность, политика, вера в Бога и религия. Нам известны взгляды друг друга на серьезные вещи. Из-за схожести этих взглядов мы и поженились. Я всегда говорила, что знаю, за кого вышла замуж, и что только так и нужно выходить замуж: за человека, которого хорошо знаешь. Однако война не происходит каждый день. Мы не служители культа, поэтому вопросы о существовании Бога, равно как и темы, связанные с верой и судьбой, практически нами не обсуждаются. Вместо этого мы живем обычной жизнью, где продолжаем ссориться из-за пустяков, и я постоянно задаю себе вопрос: что же важнее? Глобальные вопросы? Мелочи? И то, и другое?
Наверное, ссориться по пустякам все же глупо. И поэтому, я делаю вывод, что с моим браком все в порядке.
Правда, иногда пустяки могут перерасти во что-то более серьезное, и я этого боюсь. Моя невинная оговорка рискует вылиться в серьезную проблему, если Малфой что-нибудь сегодня ляпнет.
Я стою в кухне, и вместе со мной там находятся Джинни, Луна, Вики, Энджи и моя мама. Нам всем едва хватает места на то, чтобы дышать, когда мы шныряем туда-сюда от раковины до холодильника, от стола до духовки. Ситуация не улучшается, когда появляется Молли и начинает командовать нами, словно восьмилетними детьми. Я вынуждена бросить на маму многозначительный упреждающий взгляд, когда Молли ей говорит: «Нет-нет, ягоды должны перемешиваться постепенно, не надо бросать все вместе, девочка». Девочка? Мама всего лишь на восемь лет моложе Молли!
Я сначала сердилась на мужчин, но потом все-таки согласилась, что они делают более важную работу – отвлекают детей, не давая им ввязываться в неприятности и крутиться у нас под ногами. Для этого они затеяли какую-то игру – смесь квиддича и разгнома. Я мельком бросаю взгляд из окна и готова поклясться, что вижу, как Хьюго швыряет гнома вместо квоффла! Никогда бы мой сын не посмел совершить нечто подобное, да и мой муж не позволил бы ему этого сделать, хотя, пожалуй, под последним утверждением я бы не подписалась. Я подхожу ближе к окну и тут слышу, как из гостиной доносится голос. Черт. Звонят по каминной сети.
- Алло! Алло! Рон? Гермиона?
Я вхожу в гостиную и вижу освещенную зеленым пламенем голову Падмы Патил в нашем камине.
- О, привет, Падма.
- Привет, Гермиона. С Рождеством. Ты получила рецепт ризотто, который я тебе передала?
- Да, получила. Рон
настоял на том, чтобы я его использовала.
- И как получилось?
- Здорово.
- О, я очень рада, - она не замечает отсутствие у меня в голосе всякого воодушевления. С таким же успехом она могла говорить с совершенно незнакомым человеком. И на секунду у меня мелькает мысль, что, возможно, она просто не туда попала, и думает, что говорит с другой ведьмой, мужа которой тоже зовут Рон, и которая, в отличие от меня, была бы рада с ней поболтать, - Рон дома?
- Он с детьми во дворе. Я его позову.
- Нет, нет, не нужно. Я хотела сказать, что Льюис не сможет сегодня попасть на финал испанской лиги. Я слышала, что его жена рожает, поэтому мне нужно, чтобы Рон его заменил.
- А что, больше никого нет? Почему ты сама не можешь этого сделать?
- Я тоже туда отправляюсь, но буду освещать другую тему. Ты можешь ему передать, пожалуйста? Это финальная игра испанской лиги, важное событие, и мы не можем его пропустить.
- Гм.
- Ну ладно. Пусть свяжется со мной по каминной сети, как только освободится, чтобы я смогла организовать для него портключ до того, как сама телепортируюсь. Все, пока, с Новым годом!
- Ага.
Изумрудное пламя гаснет, и комната вновь освещается бледно-желтым светом. Я поднимаю взгляд на висящую сверху лампу и ловлю отражение Рона в телевизоре. Я оборачиваюсь и вижу его, стоящим около двери. Интересно, давно ли он там находится и многое ли успел услышать. М-да, вот и накрылась моя идейка о том, чтобы «забыть» передать ему сообщение.
- Это была Падма?
- Да. Она хочет, чтобы ты поехал на финальную игру в Испанию - сказала, что Льюис не может.
Он широко раскрывает глаза – по-видимому, в эту секунду все его головокружительное будущее проносится у него в воображении.
– Финал испанской лиги? Она хочет, чтобы я туда отправился? – спрашивает он, задыхаясь от восторга.
- Да, жаль, что ты не сможешь.
- А?
- Из-за дня рождения Розы. Традиция, большой торт, песня в 11:58, фейерверки, вечеринка, и так далее. Вспомнил?
Он смотрит на меня, лицо вытягивается, и глаза сужаются от разочарования. Но тут он оживляется, и я не могу поверить своим ушам, когда слышу:
- Ты права. Послушай, Роза будет счастлива поехать туда вместе со мной. Я и Хьюго тоже возьму, конечно.
Я роняю челюсть. Он что, шутит?
- Знаю, знаю. Другие дети тоже захотят поехать. Будут обиды по поводу того, что одни поехали, а другие нет. Ты права.
- В чем права? – спрашивает входящий в комнату Гарри.
- Дружище, ты ни за что не поверишь! Падма хочет, чтобы твой покорный слуга отправился сегодня в Испанию делать репортаж о финальной игре Лиги! Я! Она имеет в виду меня!
- Что? Это просто здорово! О, но сегодня День рождения Розы.
- Я знаю. Я думал взять ее и Хьюго с собой, но это создаст неприятную обстановку среди остальных детей. Я ведь этого не планировал.
Гарри сочувственно кивает.
- Но я постараюсь вернуться к тому моменту, когда она будет задувать свечи. Надеюсь, я успею и на фейерверк. Я не могу подвести Падму.
Странно, потому что для меня ответ очевиден. Рон просто не может поехать.
- Ты не можешь подвести Падму? – повторяю я, надеясь, что он поймет намек по моему тону, - да, наверное, главное - не подвести Падму.
- Э, Миона? Я бы взял с собой детей, но ведь всех я провести не смогу, и ты знаешь, какой скулеж и галдеж они по этому поводу устроят.
- Я думаю, что твой план вряд ли полезен для детей.
- Что, квиддичный матч? – озадаченно спрашивает он, но по тому, как слегка потемнел лицом Гарри, я догадываюсь, что он-то меня понял. Гарри откашливается, и это, похоже, заставляет и Рона понять мои слова. Рон всегда был ближе к Гарри, чем ко мне.
- Миона, ты ведь не в серьез об этом думаешь?
- Думаю о чем? – спрашиваю я, чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же, а также для того, чтобы продемонстрировать свою стервозность.
- О том… о том, что между мной и Падмой что-то есть.
У меня действительно нет ответа на этот вопрос. Эта мысль приходит и уходит, просто мелькает в мозгу – вернее, иногда она проскальзывает с молниеносной скоростью, а иногда я задерживаюсь на ней подольше. Но ответить на этот вопрос прямо… Честно говоря, я не думаю, что между Падмой и Роном что-то есть, но знаю, что между мной и Роном наверняка нечто происходит. И мне хочется зашвырнуть в него чем-нибудь тяжёлым за его полнейшую беспечность и легкомыслие.
Внезапно меня охватывает сильная усталость, и я чувствую, что мне необходимо прилечь, но знаю, что если Молли меня поймает за этим занятием, то лучше уж смерть.
- Забудь, неважно, - бормочу я и тороплюсь выйти из комнаты. Он хватает меня за руку и тянет к себе.
- Мы поговорим об этом, когда ты вернёшься. Только постарайся вернуться до полуночи, хорошо? Ради Розы.
Я ухожу прежде, чем он успевает состроить щенячью гримасу и начать своё коронное нытьё из серии "Ну же, Миона". Дойдя до кухни, я вспоминаю, что оставила на каминной полке миску для взбивания. И вместо того, чтобы призвать ее при помощи Ассио, я возвращаюсь за ней в гостиную - вот в каком душевном раздрае я пребываю. Не знаю почему, но стресс всегда возвращает меня к маггловским методам. Наверное, срабатывает какой-то защитный механизм. Я останавливаюсь перед дверью в гостиную, когда слышу голос Рона:
- Что? Ты сошёл с ума, дружище?
- Я должен был спросить. Падма - привлекательная ведьма; привлекательная и незамужняя ведьма.
- Я этого не отрицаю, но я бы никогда ничего подобного не сделал. Я бы не смог так поступить с Гермионой.
- Хорошо. Теперь ты должен сказать ей об этом.
- Я не могу с ней сейчас разговаривать. Ты же знаешь, какой она становится, когда расстроена. Ей нужно время, чтобы успокоиться, выпустить пар. Я в жизни не забуду канареек, - это воспоминание вызывает у них легкий смешок, и я тоже не могу удержаться от улыбки.
- Ты тогда получил их по заслугам. Послушай, я просто обязан был тебя об этом спросить. Как начальник отдела авроров я закрываю глаза на все твои отлучки по поводу второй работы, которую тебе вообще иметь не полагается. И как близкий друг вас обоих, я должен был знать, что же в действительности происходит.
- Дружище!
- Нет, я серьезно. Ты много времени проводишь с Падмой в ее офисе. Ты пишешь
еженедельную колонку, а этим можно заниматься везде, где угодно, разве не так? Все, что тебе нужно – это кусок пергамента и перо.
- Я не самый лучший писатель на свете. Я хороший рассказчик. Я говорил тебе, что Падма помогает мне отшлифовать детали. Мы работаем в офисе, потому что так проще, чем постоянно туда-сюда мотаться. Кроме того, навряд ли мне удалось бы крутить тайный роман в Пророке. С таким же успехом я мог бы трахнуть кого-нибудь прямо на Диагоновой аллее.
- Справедливое замечание. Но дело не только в этом. Вы с Падмой стали очень близки. Ты заинтересовался индийской культурой. Для меня самым тревожным знаком стал тот факт, что ты решил на время отказаться от алкоголя и мяса. Я думал, на тебя наложили Империус! Ты вынуждаешь Гермиону каждый вечер готовить два ужина, из которых ты ешь только один.
- Да не болтай ерунды. Это для прочистки мозгов. Падма говорит, что когда ей нужна ясность мысли, первое, что она делает - это прекращает пить. Тогда все становится гораздо четче. Можно лучше сконцентрироваться.
- Лучше сконцентрироваться на чем? У вас все в порядке? У вас с Гермионой?
Наступает пауза, и я хочу заглянуть вовнутрь, но знаю, что мне лучше этого не делать. Достаточно того, что я подслушиваю разговор двух авроров (хотя то обстоятельство, что мне удается сделать это незамеченной, говорит либо о том, что я очень хитра, либо о том, что они весьма посредственные детективы). Тут Рон со стыдом выдавливает:
- Нет, дружище. С тех пор, как у нее был выкидыш, наши отношения изменились, и… - тут он почти шепчет, - может быть, даже задолго до этого.
Он мгновенно пытается загладить свой приступ откровенности и говорит, что все это его вина, что он был очень занят в последнее время репортажами с финальных квиддичных игр лиги чемпионов различных стран. Но по молчанию Гарри я догадываюсь, что он все понял. В заслугу ему будет сказано, что через некоторое время я слышу, как он говорит Рону отправляться на финал в Испанию, чтобы все поскорее утряслось.
- А ты не хочешь поехать со мной?
- Что?
- Ну, я сомневаюсь, что Гермиона заподозрит нас в сексе втроем.
Гарри хохочет, и я слышу их шаги, поэтому бегу в расположенный рядом кабинет и бросаюсь на диван в надежде, что они не заметили меня и мои скрытые каскадерские таланты. Я слышу, как они проходят мимо, так как забыла закрыть дверь, но они меня не замечают. Хотя, я подозреваю, что Гарри все-таки меня видел, потому что он закрывает дверь кабинета взмахом палочки.
Я встаю, подхожу к окну и смотрю на озеро. Почти половина седьмого, и небо стало совсем черным. Над поверхностью озера клубится призрачный туман. Растущие в отдалении сосны, равно как и все вокруг, слегка припорошены снегом. Все место выглядит, словно сцена из какого-то грустного авторского кино, что полностью отражает мое меланхоличное настроение.
Такое чувство, что муж и жена крутятся на орбитах разных звезд – настолько огромно разделяющее их пространство. И Рон это заметил. И если бы я признала это шесть месяцев назад, сейчас все было бы иначе. Хотя, я думаю, что знала об этом. Ведь Малфою же я об этом намекнула.
Я вспоминаю кое-что из сказанного им о своей жене. Что-то случилось с ней, с их браком, и он винит в этом себя. Что он сделал? Как он причинил ей боль? Он имел в виду физическую боль или душевную – то, как мы с Роном обижаем друг друга? Что же он такого натворил?
Ощущение страха водворяется в моей душе, когда я начинаю думать о Малфое. Неужели он чувствовал то же самое, когда понял, что все рушится?
ХХХ
Ужин великолепен. Мы все наелись до отвала и говорим, что в жизни не сможем больше проглотить ни кусочка. Но когда мой отец выходит с тортом для Розы, мы все делаем пару глотков воды, чтобы освободить хоть немного места. Я рассказываю историю о Розином рождении, так же, как и всегда делала в этот день на протяжении последних тринадцати лет. Только на сей раз Гарри исполняет роль Рона, показывая, как тот пытался засунуть Розу обратно в меня, чтобы она появилась через две минуты, вместе с новогодним фейерверком. Но она родилась в 11:58.
Сейчас 11:58. Мы поем «С днем рождения, Роза». Она оглядывается в поисках отца. Я говорю ей, что он в пути. Молли по-прежнему везде таскает с собой свои дурацкие часы, и они меня выдают. Рон все еще в Испании. Роза куксится. Хьюго залепляет ей лицо тортом, в попытке развеселить. Попытка не срабатывает. Она лишь провоцирует то, что все начинают швыряться едой, когда мы поем новогоднюю песню* в 11:59. Наступает полночь. Рона все еще нет. Фейерверки зажигают небо. Все обнимаются и целуются. В дверь звонят, и я иду открывать, спеша избавиться от летающей кругом еды, а также от вида целующихся пар. На пороге – Скорпиус и Малфой.
- С Новым годом, миссис Уизли!
- С Новым годом, мой дорогой! – мы обнимаемся, разделенные двумя огромными подарками, которые он держит.
- Извините, что пропустил день рождения Розы, - он бросает на своего отца свирепый взгляд. Малфой пожимает плечами. У него слегка осоловевшие глаза, и я подозреваю, что он пропустил пару стаканчиков, - меня все еще наказывают за то, что случилось, и часть наказания заключается в том, что мне запрещено веселиться. Мне не разрешается приближаться к полю для квиддича, и я даже говорить не буду о том, что начинается, если я сажусь на метлу.
Я чуть было не рассмеялась, услышав его слова. Но меня радует, что Малфой не проигнорировал непослушание сына и последствия, им вызванные.
- Проходи, милый. Роза в столовой. Они там затеяли битву едой, - он проносится мимо меня, чтобы не дать отцу возможности запретить ему участвовать в забаве. Я оборачиваюсь и вижу, как ему в лицо попадает торт с кремом.
- Лягушонок! Тебе повезло, что сегодня твой день рождения!
Я поворачиваюсь к Малфою. У него на лице едва заметная, полусантиметровая улыбка. Он стоит на пороге, как вампир (на которого он и впрямь похож по стилю своей одежды), который боится превратиться в пепел, если войдет без приглашения.
- Не желаешь ли войти?
- Посмотри на меня. Как ты думаешь, я хочу, чтобы моя одежда пахла тортом? – я смотрю на него, и он, действительно, выглядит безупречно. Его черная мантия расстегнута, и открывает черные брюки, черный свитер поверх серой рубашки и черные кожаные перчатки.
- Почему ты всегда носишь черное? Ты похож на средиземноморскую вдову.
- Неужели? Перестань. Ты знаешь, что я хорошо выгляжу. Так и скажи, - он выглядит превосходно, и знает об этом. Самодовольный, тщеславный ублюдок. Но от меня он комплимента не дождется – я не доставлю ему такого удовольствия. - Скажи!
- Ты идиот.
- Что? Я вот могу признать, что ты хорошо выглядишь, потому что это действительно так – ведь кусок торта, застрявший у тебя в волосах, отвлекает внимание от твоего лица.
Он смеется, глядя на меня, и мне снова хочется заехать ему кулаком по морде. Я протягиваю руку, чтобы снять торт с волос, но он вынимает носовой платок (я даже не помню, когда в последний раз видела кого-то с этим предметом, а ведь мы живем в архаичном магическом мире, который даже о существовании телефона не знает), смачивает его водой из своей палочки и вытирает остатки торта с моих кудрей.
Вот неожиданность. Я в шоке. Если бы я не знала его лучше, я бы подумала, что он проявляет заботу. На свое счастье, я знаю его достаточно хорошо.
Ясное дело – он пьян. Ну, то есть не то чтобы пьян, но и не на сто процентов трезв.
Он делает так, чтобы платок исчез (возможно, обратно в 1923 год, где его и видели в последний раз), и откидывает голову назад, чтобы на меня взглянуть. При этом он выглядит так, словно и не совершил впервые в жизни альтруистичный поступок по отношению ко мне, тем самым запустив процесс уничтожения вселенной. У него странное выражение лица, словно он хочет что-то сказать, но в последний момент решает этого не делать.
- Я так понимаю, твоя дочь чувствует себя лучше?
- Да, физически она здорова.
- Физически?
Я киваю, не зная, как заговорить о Роне. К счастью, он делает это за меня.
- Где Уизли?
- Отправился на игру в Испанию. Он освещает финальный матч испанской лиги.
- Понятно.
Мы оба не знаем, что по этому поводу сказать. Он прочищает горло, а я вздрагиваю от холода, стягивая потуже края кардигана и обхватывая себя руками.
- Ты точно не хочешь зайти вовнутрь? Здесь теплее – это явный плюс.
- Да, но внутри кишмя кишат Уизли и Поттеры – а это явный минус. Снаружи хотя бы красиво, - он делает широкий жест рукой, которым указывает на двор, холм и весь городок, расположенный под ним. Но при этом мне показалось, что он и меня имел в виду – как дополнение к красоте пейзажа. Я не уверена, но мне чудится, что он смотрит на меня многозначительно.
Что-то не так. Возможно ли, чтобы мозг застыл от долгого пребывания на холоде? Это единственное объяснение, которое я могу найти, потому что иначе получается, что Малфой только что завуалировано со мной флиртовал, а
это – ну совершенно невозможно. Я возвращаюсь к своему изначальному предположению о том, что он слегка навеселе.
Он бросает взгляд на двор и замечает качели.
- Что это такое?
Я смотрю на него, чтобы удостовериться, что он шутит. Сейчас я уже могу различить, когда он серьезен, а когда – нет. Когда он шутит, то растягивает слова больше обычного.
- Это… это качели. Ты никогда не видел качели?
- Нет. У вас, магглорожденных, всегда возникают самые сумасшедшие идеи. Что эта штука делает? – спрашивает он, подходя и садясь на деревянное сиденье. Она качается, и Малфой судорожно хватается за края, словно он находится на корабле, который вот-вот перевернется.
- На них сидят и туда-сюда раскачиваются, делая поступательные движения.
- Туда-сюда? Поступательные движения? И при этом на глазах у окружающих? Да, Грейнджер, вот уж не знал, что ты склонна к эксгибиционизму, - он двусмысленно ухмыляется, и я закатываю глаза**.
- Знаешь, когда-нибудь твое лицо так и застынет в этой гримасе.
- Ага, и я поверю тебе, потому что мне четыре года.
Он какое-то время не обращает на меня внимания и с удовольствием раскачивается, полностью погрузившись в движения центробежной силы и новизны доселе невиданной игрушки.
- Знаешь, для моей задницы немного жестковато.
- Я зимой убираю подушки.
- Принеси их обратно. Тут ужасно холодно!
- Мы можем зайти вовнутрь.
- Но внутри Уизли, да и качели снаружи, - смотрит он на меня с таким выражением, словно его обижает моя непонятливость.
Как? Нет, почему? Как и почему он умудряется так выводить всех из себя? Это для меня непостижимо.
Взмахом палочки я возвращаю подушки на качели и добавляю толстый, тяжелый плед из искусственного меха. Он чуть не задыхается под всеми этими покрытиями и не замечает радостную усмешку, появившуюся у меня на лице.
- Грейнджер! – приглушенно шипит он, и я стараюсь сменить выражение лица на менее садистское и спешу (вернее, иду вразвалочку) к нему на помощь.
- Ты пытаешься меня задушить?
- И с чего ты только взял, что мне захотелось бы так поступить? – саркастически спрашиваю я. Он выныривает из-под подушек с раскрасневшимся лицом (настолько, насколько это возможно в таком холоде и при его природной бледности), и с растрепанными волосами, отбрасывает плед и при этом чуть не опрокидывает меня. Плед поднимается в воздух и нависает над нами, словно плотное, опушенное голубое облако, а Малфой тянет меня за руку и опускает на сиденье рядом с собой. Я теряю равновесие и оказываюсь гораздо ближе к нему, чем мне бы хотелось. Я практически прилипаю к его боку, когда плед опускается на нас, медленно и мягко, как снег, ранее падающий с неба.
- Удобно?
- С алкоголем было бы еще лучше.
Я вздыхаю, и при помощи Ассио призываю бутылку шампанского (в конце концов, сегодня Новый год, но все равно выбранная мною бутылка – самая дешевая и купленная специально для него) и два бокала, а заодно и свое пальто. Он выпрастывает руку к летящему по воздуху бокалу, в который бутылка автоматически наливает вино. Я как слон в посудной лавке, неуклюже пытаюсь одновременно вытащить левую руку из-под пледа и запихнуть правую в рукав пальто.
- Клянусь, ты хуже ребенка, - бормочет он, отставляет стакан и помогает мне одеться. Он резко стягивает плед, берет мою левую руку и вталкивает ее в пальто, словно хлам в мешок пихает, и то же самое проделывает с моей правой рукой, но еще менее нежно. Он поднимает вверх воротник моего пальто с таким видом, словно это была самая изнурительная работа, которую ему когда-либо доводилось проделывать.
- Умнейшая ведьма нашего поколения, как же. Даже пальто надеть не в состоянии. Слепой павиан способен это сделать… - ворчит он, а потом протягивает руку к своему напитку и передает мне мой бокал. Я решаю не убивать Малфоя – сегодня, во всяком случае, потому что Азкабан не для меня.
- Счастливого Нового года, - поворачивается он ко мне и говорит, приподнимая бокал. Я смотрю на него и вижу, что он по-настоящему этого хочет. Он искренне надеется, что этот год будет счастливым.
- С Новым годом, Малфой. Я желаю тебе здоровья, счастья и спокойствия.
Он слабо улыбается, и мы чокаемся бокалами под затяжной вспышкой фейерверка. Я слышу, как в доме начинает играть музыка. Салют всё ещё продолжается, обрызгивая небо красными и зелёными огнями и периодически освещая наши лица. Я чувствую себя на удивление легко - вопиющая мысль, учитывая, что я нахожусь в компании Малфоя - но подозреваю, что причиной тому является алкоголь и убаюкивающее покачивание. Я кладу ноги на сиденье и глубже зарываюсь под плед, не особо заморачиваясь тем, что испытываемое мною тепло идёт не только от согревающего меня алкоголя, но и от его тела. Я стараюсь не замечать ни того, что прижимаюсь к нему, ни того, что он меня не отталкивает (последнее - гораздо важнее). Могу лишь предположить, что его правый бок онемел от холода. Но мне так хорошо и удобно, что я притворяюсь, будто тоже не ощущаю прикосновения.
- Ты уже знаешь, что собираешься изменить в новом году?
- Я в это не верю, - говорит он, и в его голосе слышится ледяной фатализм. Меня пронизывает лёгкая дрожь, и я чувствую, как его тело напрягается. Но он всё равно не отодвигается. Вместо этого он как можно незаметнее накладывает на нас согревающие чары. Меня просто обволакивает тепло. Фейерверки наконец прекратились, и мы слышим отдалённые голоса людей, суетящихся в доме, и музыку, доносящуюся из городка. Темнота окутывает нас, словно чёрная бархатная ткань. Лунный свет слабо отражается от бокалов, его волос, наших обручальных колец. Мы праздно раскачиваемся, расслабленные и умиротворённые.
- Неужели ты не хочешь ничего изменить в этом году?
- Ты же собираешься заняться апелляцией моего отца, чтобы он не получил Поцелуй, разве нет? И поскольку это дело под контролем, то...
- Я просматривала некоторые из его воспоминаний. Он действительно изменился. Читает маггловские книги.
- У него больше ничего не осталось - только время и его мысли. Одиночество такого рода оказывает серьезное воздействие на человека.
Я не отвечаю, хотя его слова показывают, о чём он думал в течение нескольких последних месяцев, а может, даже и лет. Я провожу небольшой эксперимент: зеваю и поеживаюсь, как от озноба, и таким образом слегка от него отстраняюсь. А он, явно бессознательно, придвигается поближе ко мне. Я повторяю манёвр, но на этот раз приближаюсь к нему, и он тоже ещё больше клонится в мою сторону. Эти движения едва ощутимы, но я их замечаю.
Малфой стремится к человеческому теплу.
- Он сейчас много читает. Азкабан разрушает душу, но отец способен выжить в любой ситуации. Он приспособился. Он начал читать, и как-то взял на пробу маггловскую книгу. Я не помню, какую именно, но она показалась ему интересной, познавательной и просветительной. Прошли месяцы, прежде чем он рассказал маме и мне о том,
что он читает, но мы и сами заметили, как он изменился. Когда он впервые сказал нам об этом, клянусь, у мамы перехватило дыхание. Она подумала, что он стал жертвой собственного воображения. Это случается со многими заключёнными. Они все немного сходят с ума, и по правде говоря, я тоже думаю, что отец малость тронулся, но он не превратился в абсолютно Глюкануто-малохольного Люциуса Малфоя.
Мы оба прыскаем со смеху над этим прозвищем, но я думаю, что это больше от шампанского, потому что на самом деле то, о чем он говорит - явно не смешно, а, напротив - откровенно жутко.
- В итоге мы признали, что это поведение не являлось частью какого-то замысловатого плана бегства – из тюрьмы или от реальности. Мама дала мне задание выяснить, был ли он искренним, и так мы с отцом сблизились. Нас связала любовь к книгам – сначала обычной волшебной литературе, а потом он начал скармливать мне маггловские романы. Он стал чуть ли не профессором, книжным гуру. Его страсть заразила и меня, хотя я и сам всегда любил читать. Возможно, сейчас бы он с удовольствием с тобой поговорил. Вас бы объединила общая любовь к литературе.
- Не говоря уже об общей неприязни к Волан-де-Морту.
Он слегка морщится при упоминании этого имени и делает большой глоток. Та-ак, понятно: для него это по-прежнему щекотливая тема.
- То есть ты согласен, чтобы я попробовала убедить Визенгамот даровать ему помилование?
Какое-то время Малфой не отвечает. Он перекладывает бокал в правую руку и опускает ее на спинку качелей за моей спиной (я вынуждена пригнуться, чтобы он не заехал мне кулаком по голове). Он немного наклоняется влево, подпирает лоб левой рукой, глубоко вдавливая средний и указательный пальцы в кожу, и слегка кривит губы. Он выглядит так, словно решает особенно сложную задачку по арифмантике. Наконец он медленно и тихо говорит:
- Когда я был в школе, и люди обо мне говорили, я не возражал. Пусть болтают - я был популярным. Одни обмирали, едва взглянув на меня, другие завидовали, слабые боялись, а у остальных я вызывал отвращение. Мне не нужно напоминать, к какой группе принадлежала ты. Естественно, ты была из тех, кто обмирал от восхищения.
Я захлебываюсь своим напитком, потому что комар чуть было не залетел мне в рот. Малфой растягивает слова больше обычного, поэтому я знаю, что он шутит, но комар выбирает самый неудачный момент. Малфой лукаво смотрит на меня, ошибочно истолковывая мою реакцию:
- Есть доля правды в том, что я сказал?
- Поверь мне, то, что я заехала тебе в нос, не было агрессивным, но страстным объяснением в любви с моей стороны. Заруби себе на носу (и этот каламбур не случаен): я сделала это, потому что ты был редкостной свиньей.
- Угу, - нахально улыбается он. – В то время я не мог этого признать, но, оглядываясь назад – внимание, Грейнджер, сейчас я сделаю тебе комплимент – ты тогда была очень даже ничего, да и сейчас тоже.
Малфой пьян. Однозначно.
Он продолжает, не осознавая, что эта ситуация меня смутила, а у Сатаны вызвала улыбку.
- Так вот, на самом деле я тогда страстно жаждал быть в центре внимания. Любил, чтобы обо мне говорили. В то время я, похоже, всегда знал, что делать, и при этом мне лишь казалось, что я делаю только то, что пожелаю – в действительности я поступал так, как того требовали обстоятельства. С другой стороны, после войны, когда меня освободили, я постоянно чувствовал себя неуверенно, потому что жизнь перестала следовать простым и понятным принципам моего воспитания. Все изменилось. Все, что имело для меня значение – изменилось. И у меня сохранилось только мое имя, но как раз оно и стало самым большим моим проклятием.
Обо мне ходили жуткие слухи, злословие не прекращалось, и я никак не мог заставить людей замолчать. Как только один человек что-то сказал – невозможно было засунуть эти слова обратно ему в глотку. Нельзя было отменить услышанное. Ты знаешь, сколько часов я потратил на то, чтобы выяснить, как можно наложить забвениум на толпу? К опровержениям относились, как к слишком нарочитым протестам, а молчание в глазах людей служило признанием правоты этих сплетен, которым все были рады верить. Вот почему я полностью изолировал себя от магического общества. Вот почему я передал права на изобретение Астории. В этом причина того, что я платил учителю Скорпиуса бешеные деньги, лишь бы он не проговорился о моем прошлом. И потому я велел домашним эльфам сжечь все, что связывало меня с ним, с этим самым прошлым (маленькие гады слишком буквально все восприняли – я вовремя спохватился, увидев, что они собрались сжечь весь дом). Я мог справиться с финансовыми санкциями. Даже тюрьму я перенес сравнительно неплохо. Но ты как хочешь меня называй – слабаком или гордецом - я не могу вынести их злобные наговоры.
Прошли годы, и люди в основном выкинули меня из головы. Знаю, знаю. Я жалкий слизеринец – стремлюсь к скрытности. Признаю это. И как только я подумал, что, может быть,
может быть, люди забыли о том, кем я был… То, что они сделали… И до сих пор продолжают говорить… Ты знаешь, что говорят? Говорят, что она покончила с собой, потому что стремилась изо всех сил от меня избавиться!
Он близок к неистовству. Я избавляюсь от бутылки и бокалов, но он, похоже, этого не замечает. Он резко убирает правую руку, и я опять вынуждена пригнуться, чтобы не получить затрещину. Малфой прячет лицо в ладонях и глубоко вздыхает, словно пытаясь прийти в себя.
- Малфой? Драко? – его имя ощущается как нечто странное и незнакомое на моих губах; язык натыкается на это вторгшееся слово, будто на кусок ваты, вставленный между зубами на приеме у дантиста. – Драко?
Он цепенеет на несколько мгновений, но потом опускает руки и поворачивается ко мне. Даже в этом свете его глаза выглядят покрасневшими.
- Прости меня за мой срыв, Грейнджер. До этого я был у Панси на вечеринке (она устраивает ее каждый год) и, возможно, слишком много выпил. Мне не хотелось находиться в обществе людей, но она настояла на моем приходе. Я вынужден был пить, чтобы как-то скрасить это времяпрепровождение. Возможно, шампанское сейчас было ошибкой. У тебя есть содовая?
Я уставилась на него, потрясенная. Так вот как он со всем справляется. Вот почему он все еще живет в этом ужасном, проклятом доме. Вот в чем причина того, что он может работать и пикироваться со мной. Вот отчего у него такие серьезные проблемы со Скорпиусом. И дело вовсе не в алкоголе.
В этот момент я понимаю, что Малфой постоянно прибегает к технике раздельного мышления, потому что не в состоянии говорить о своих чувствах. Но долго он не сможет продолжать в том же духе.
- Ну, так как? Содовая у тебя есть?
- Э-э, да, нет. Извини. Да, у меня есть содовая, - палочкой я наколдовываю другой стакан и призываю нам содовую при помощи Ассио. Я открываю бутылку и наливаю ему шипучку. Он делает несколько глотков, откидывается назад, опускает голову на спинку качелей и закрывает глаза. А потом произносит, все еще с закрытыми глазами:
- Грейнджер, я пытался сказать, что когда ты начнешь кампанию по поводу помилования моего отца, это вызовет бешеный резонанс в прессе, потому что ты – это ты, а он – это он. Когда я этим занимаюсь, никто и не вспоминает. Большинство людей обо мне забыло – средства массовой информации упоминают мое имя только тогда, когда со мной случается что-нибудь «интересное». Но если ты займешься апелляцией, снова начнут ворошить мое прошлое, да и твое тоже. Ты знаешь, как работает пресса. Я хочу сказать, что много об этом думал, и я готов. Я готов ко всему, что бы они ни говорили, но ты должна помочь мне со Скорпиусом. Он еще не все обо мне знает, и мне нужно, чтобы ты поспособствовала как-то сгладить эти вещи. Я потерял жену. Я не могу потерять еще и сына, - он открывает глаза и пристально на меня смотрит.
Странное чувство охватывает меня в этот момент. У меня появляется внезапная потребность признаться кому-нибудь – и особенно ему – что и со мной не все в порядке. Мне совершенно
необходимо сказать ему, поделиться этой сугубо личной информацией именно с ним, и таким образом дать ему понять, что не он один страдает молча. Я испытываю головокружение, от которого чуть не теряю сознание.
- Малфой, с тобой все в порядке?
Он вопросительно поднимает бровь, но я не отступаю под его пристальным взглядом. Я делаю глубокий вдох и медленно говорю:
- Судя по рассказанному тобой, я поняла, что ты винишь себя за развалившийся брак, - его глаза сужаются, и фирменная отталкивающе-злобная гримаса водворяется на его лице, давая мне знать, что у меня нет ни малейшего права это обсуждать. Но я продолжаю. - Я думаю… Я думаю, что и мой брак катится в том же направлении. Я не могу потерять Рона. Ты – единственный из знакомых мне людей, чей брак не удался. Только ты сможешь меня по-настоящему понять. Я не хочу очутиться в том же положении, что и ты.
Мой голос звучит хрипло, и я поднимаю глаза на пристроенный над качелями портик, пытаясь не расплакаться при Малфое. Я знаю: то, что я сказала, было оскорбительно и больно для всех участвующих сторон. Я все-таки бросаю на него взгляд и вижу, что он пристально смотрит на меня, на лице – упрямое выражение. Видно, что он меня изучает. Прокручивает в голове всевозможные варианты ответа. Наконец, он почти искренне улыбается и говорит:
- Что ж, в некоторых аспектах у тебя получается лучше, чем в свое время у меня. Ты признала сам факт существования проблемы, хотя тебе нужно сказать об этом ему, а не мне.
Тут я не удерживаюсь, и слезы текут по моим щекам. Я отворачиваюсь, устыдившись того, что так перед ним распустилась.
И вдруг я чувствую руку на спине и чуть не подпрыгиваю. Это Малфой, и он пытается меня утешить. Рука просто лежит там, неподвижно, как наковальня, потому что он явно не уверен, что же еще предпринять. Я поворачиваюсь и вижу, что его брови почти исчезли в слегка редеющих волосах.
- Что? – я ненавижу свой голос за то, как он дрожит от напряжения, пытаясь справиться с подступающим рыданием.
- Я, наверное, страшно пьян. Ты… очень… красивая.
- Что?
Я ошарашена. Я чувствую себя так, словно только что обнаружила под кроватью Гнуторогого Храпнеклюжа. Все происходящее - совершенно непостижимо. Прошу прощения, но это единственное наречие, которое я могу подобрать. Это его замечание возглавляет список, под названием «Вещи, сказанные Малфоем, в которые я никогда не поверю».
Вдруг я слышу доносящийся до меня со стороны дома голос Рона, частично приглушенный музыкой. Его портключ, похоже, приземлил его на заднем дворе. Я мгновенно поднимаюсь, и часть пледа – та, что накрывала меня - падает на землю. В спешке я спотыкаюсь, и Малфой пытается подхватить меня (да, я знаю, это невероятно, но сегодня он полон сюрпризов). Он все еще укутан в плед, и в сочетании с уровнем алкоголя в его крови… что ж, с точки зрения устойчивости его явно нельзя сравнить с гранитной скалой. Он валится на меня, и мы барахтаемся на земле, покрытые искусственным мехом и содовой.
- Миона! Я вернулся! Где ты?
Мы с Малфоем смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами. Я пытаюсь подняться. Он смеется над абсурдностью ситуации. Я слышу приближающиеся шаги Рона и ухитряюсь встать. Малфой настолько пьян, что не мог бы найти выход из пустой комнаты с одной, широко открытой, дверью.
Появляется Рон и смотрит на меня, справедливо недоумевая по поводу того, что же я здесь делаю, одна, на улице, с лежащим на земле Малфоем, завернутым в плед и громко хохочущим.
- Малфой, что ты делаешь?
Малфой встает, держась за меня, чтобы не упасть. На лице – хитрая ухмылка.
- Я? Я просто сидел тут с твоей женой и туда-сюда раскачивался, делая поступательные движения.
Не может быть, чтобы он только что произнес это вслух!
Рон стоит, похожий на неандертальца, коим его всегда обзывал Малфой, с широко раскрытым ртом и глупым, недоумевающим выражением лица. Я в бешенстве от них обоих. Отталкиваю Малфоя от себя.
- Скорпиус останется ночевать. Ты не возражаешь? Но запомни, ему не разрешается развлекаться, так что заставь его прочитать свое
Постановление об Освобождении домашних эльфов, датированное 2015 годом. Это будет для него хорошим уроком. Я заберу его завтра утром.
Я молчу. Я так на него зла, что боюсь сказать какую-нибудь гадость и получить в ответ удар по самому больному: как он уличит меня в предательстве по отношению к Рону, потому что я рассказала ему о нас то, что ни в коем случае не должна была рассказывать.
Он идет, шатаясь, к месту аппарации. Перед тем, как исчезнуть, он бросает на меня взгляд, и я понимаю, что он вовсе не так пьян, как изображает. Я вижу это по его лицу: глаза у него ясные и взгляд проницательный. Но тогда, получается, что вся эта ночь с ним… Мог ли он действительно верить в то, что говорил?
Я стою, не двигаясь, вспоминая обо всех странных вещах, которые он сегодня сказал, но самым странным было то, что он употребил слово «магглорожденные», а не «грязнокровки». Неужели он на самом деле изменился?
Я чувствую себя так, словно столкнулась с чем-то чрезвычайно интересным, но у меня нет об этом достаточной информации, и поэтому я должна сама провести исследование. Жажда неизведанного охватывает меня, но то обстоятельство, что именно Малфой ее вызвал, заставляет мое сердце беспокойно колотиться.
Я поворачиваюсь к Рону. Он качает головой и что-то бормочет о том, как Малфой абсолютно сбрендил. Но тут он замечает, что выражение моего лица явно не предвещает ничего хорошего. Темпус, наложенный мной, показывает, что уже без четверти час.
- Послушай, солнышко, прости меня за то, что опоздал, но я…
- Я не злюсь.
- Но я…
Не имею ни малейшего понятия о том, что он сказал дальше, потому что быстро захожу вовнутрь и захлопываю за собой дверь – прямо у него перед носом, дверь в его собственный дом! Знаю, знаю. Я проигнорировала первый совет Малфоя – признать то, что у нас есть проблема.
_____________________________________________________________________________
* Традиционная новогодняя песня всех англоязычных граждан - Auld Lang Syne -
Старое доброе время, на стихи Роберта Бёрнса («Забыть ли старую любовь и не грустить о ней…» Пер. С. Маршака)
** В оригинале обыгрывается игра слов swing (качели) и swing (свинг, сексуальная девиация, при которой обмениваются партнерами). Долго ломала голову, как же это передать – и придумала длиннющее объяснение с «поступательным движением». Надеюсь, вышло не сильно топорно :-). Вообще, в этой главе была куча идиом и игры слов. Еще одна - Ludicrous Lucius (Нелепый Люциус), который я перевела как «превратился в Глюкануто-малохольного Люциуса Малфоя». Пришлось слегка пожертвовать грамматикой :-).
