Глава 9. Нетти (часть1)До конца своих дней я буду помнить тот день, когда профессор Снейп вернулся к мисс Грейнджер. Его полубезумный вид и переполненные страхом и отчаянием глаза навеки врезались в мою память, как отчетливый оттиск фотографии.
С того момента, как он поклялся больше не приходить, прошло две недели и один день. Эти две недели дались ему нелегко. Я привыкла видеть его всегда очень строго одетым, в полностью застегнутом сюртуке и мантии, а не в рубашке с распахнутым воротом и расстегнутыми манжетами. От него пахло затхлостью, как будто он долго находился в помещении, и к этому запаху примешивался стойкий аромат виски. Его обычно опрятные (пусть и не очень чистые) волосы были ещё жирнее, чем обычно, и беспорядочно торчали во все стороны. Создавалось впечатление, что он не мылся несколько дней. Узреть в таком виде человека, который всегда казался мне чересчур чопорным и педантичным, было настоящим шоком.
Однако я постаралась никак не выдать своих чувств, когда он наконец смог оторвать взгляд от неподвижно застывшей мисс Грейнджер.
− Почему она лежит на боку? − спросил он. − Почему у неё так согнулись руки и ноги? − Голос его был хриплым, как будто он с трудом заставлял себя говорить.
− Такое случается, когда больные слишком долго находятся в коме, − мягко ответила я. − Сухожилия теряют эластичность и съеживаются.
− Она так похудела. Кажется, что она может сломаться от малейшего прикосновения. Что случилось? − Его голос стал ещё более сдавленным, словно с натугой выходящим из гортани. Он шагнул ближе к кровати и протянул заметно дрожащую руку, чтобы прикоснуться к ней. Его отчаяние было практически осязаемым. И вот в тот момент, кажется, я и начала его понимать. Совсем чуть-чуть. Я с трудом сдержала порыв подойти и обнять его, как обнимают маленьких детей, так мне захотелось защитить его от всех на свете бед. Но вместо этого я лишь мягко ответила:
− Я не знаю. Ей стало становится всё хуже и хуже после вашего последнего посещения. Я больше ничем не могу ей помочь.
За годы работы колдомедиком, я более чем достаточно насмотрелась, как бывают сломлены люди страхом потерять дорогого человека. Отчаявшиеся мужья и жёны, на чьих руках умирали их супруги. Стенающие от невыносимого горя родители, узнавшие, что их любимое дитя не выживет из-за каких-то ранений или болезней, которые, казалось, выбирали именно молодых. На это всегда было тяжело смотреть. Но сейчас… ладно, если раньше мне только казалось, что он любит девочку, то теперь пропали последние сомнения. Он сходил с ума от горя прямо на моих глазах: его боль и чувство вины были очевидными и всепоглощающими. Нас разделяло десять шагов, но мне казалось, что я слышу, как бьётся его сердце.
− Я не смирюсь, − прошептал он. − Всевышние боги…
И в следующий момент он упал на колени возле кровати. Он стоял, вглядываясь в её пустые, смотрящие в никуда глаза; трясущиеся руки лежали поверх её плеч. Его голос чуть не оборвался, когда он вымолвил:
− Мисс… Мисс Грейнджер? Гермиона?
Я не знала, как ему помочь. Не знала, как облегчить исходившее от него волнами страдание. И спрашивала себя, как он переживёт эту потерю? Понимаете, я не сомневалась, что мисс Грейнджер умирает. Ни капли.
Я стояла не шелохнувшись, и прямо на моих глазах мужчина, о котором все говорили как о холодном, бессердечном, грубом и мрачном, − мужчина, который частенько больно ранил меня своим острым языком, − сходил с ума от горя у постели девочки в два раза его младше.
− Нет, − его голос был тихим и полным мольбы; страдание, прозвучавшее в этом одном-единственном слове, было красноречивее тысячи романов. − Нет!
Его руки с длинными изящными пальцами по очереди гладили её волосы. Он подхватил её под затылок и наклонился вперед, нависнув над краем кровати и прижавшись лбом к её лбу. Пряди истончившихся волос на её щеке трепетали от его дыхания.
Сначала я не совсем поняла, что он делает. Я разрывалась от противоречивых чувств: с одной стороны, профессиональная этика требовала оставить его наедине с ней, с другой стороны, я была обязана держать ситуацию под наблюдением. В итоге, не в силах уйти, я так и продолжала, как зачарованная, смотреть на них, когда комнату вдруг заполнила почти физически осязаемая магия, сконцентрировавшаяся вокруг мужчины и моей пациентки.
И тут обрывочные куски информации стали складываться в одну картину: кое-что, слышанное от Поппи, застывший взгляд Снейпа, прикованный к мисс Грейнджер, мурашки, побежавшие по спине из-за магии. Он пытался воздействовать на неё легилименцией: мысленно исследовал её разум, пытаясь найти хоть какой-то признак её присутствия. Я закусила губу, понимая тщетность всего этого. Ничего не получится.
Поппи сказала мне, что Дамблдор уже несколько раз пытался обнаружить мисс Грейнджер подобным образом. Они не отправляли её в святой Мунго, пока он не вынужден был признать, что её мысли − пусты и ей ничем нельзя помочь. Поппи говорила, что старик был практически в отчаянии, когда им пришлось отправить её в больницу. Гермиона Грейнджер была одной из его любимиц.
Мне хотелось подойти к профессору Снейпу и хоть как-нибудь помочь ему, но я сдержала себя. Его прошлые резкие замечания приучили меня к осторожности − к осторожности того же свойства, как при обращении с раненым животным. Я уже поняла из своего предыдущего опыта, что этот человек отвергнет любые попытки утешения. Я не знала, как ему помочь.
Не знаю, сколько прошло времени, когда я вдруг заметила, что он стал дышать медленнее и не так тяжело. Лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым, но казалось, что его охватило какое-то неведомое спокойствие, пока он держал её в объятиях, полных странной близости.
− Я здесь, Гермиона. Я пришёл.
И − снова тишина. Самая странная тишина на свете, не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду. Казалось, там, где я стояла, было слышно биение его сердца: отчетливое тук-тук-тук, которое замедляло свою бешеную скачку и становилось всё более спокойным. И спустя какое-то время я услышала как бы эхо этого биения и вдруг поняла, что оно исходит от мисс Грейнджер. Я стояла, застыв на месте, и слушала, как её сердце, казалось, бьётся в унисон с его, грудь поднимается и опускается в одном ритме с его грудью, биение сердца, бывшее таким слабым и неразличимым, постепенно становится всё более отчетливым, словно нежно отвечая его сердцу.
Его губы шевелились, но, насколько я слышала, вслух он ничего не произнёс. Он ещё сильнее наклонился над кроватью, практически опустившись на Гермиону. Руки его всё ещё были запущены в её волосы, лоб по-прежнему вплотную прижат к её лбу, их губы почти касались. Его дыхание стало почти осязаемым − я как будто видела, как оно перетекает из его губ в её и обратно. Они дышали вместе.
