Вы уверены?Всю следующую неделю мы почти не разговаривали, ограничиваясь парой стандартных и преувеличенно вежливых фраз, пока одним вечером…
Я читал книгу на диване, когда Гермиона спустилась вниз. В этом ужасном свитере, который доходил до середины бедра, болтаясь на ней, как мешок. Из-под него выглядывали широкие шорты, открывая вид на худые ноги в шерстяных носках. Вид у Гермионы был нелепый и смешной – она напоминала домового эльфа. Но сама она этого как будто не замечала, одеваясь так последнюю неделю.
Гермиона подошла к дивану и села рядом со мной. Какое-то время она молчала, перебирая края рукавов: то натягивая их на пальцы, то сжимая и разжимая в кулачках теплую серую шерсть. Затем она развернулась ко мне и спросила:
– Профессор Снейп, можно задать вам вопрос?
– Да, мисс Грейнджер, – я продолжал смотреть в книгу, хотя прекратил свое чтение, как только ее плечо коснулось моего, когда она подтягивала ноги на диван.
– Только, пожалуйста, ответьте мне на него честно.
– Вы уже, наконец, спросите?
– Как погибли мои родители? – произнесла она после очередной минутной паузы.
Гермиона положила подбородок на подтянутые к груди колени. Она молчала, когда я отложил книгу. Она молчала, когда я начал рассказывать. Она не плакала, просто слушала, иногда кивая головой.
– Кто из Пожирателей это сделал? – спросила она, когда я закончил.
Услышав, что это была Беллатрикс, Гермиона сильно сжала кулачки.
– Она их пытала?
Я понял, что она имела в виду. Люциус рассказывал, как Белла использовала на Гермионе «Круцио». Рассказывал и смеялся, а воздух в комнате наполнялся его удовольствием, когда он вспоминал крики грязнокровки. Для меня его смех был не лучше «Круцио» от Беллы. Я напомнил ему про наказание Темного Лорда, которое потом последовало. Радостное выражение его лица моментально сменилось испуганным: у каждого из нас было свое «Круцио».
– Нет, мисс Грейнджер, – ответил я.
– Что ж, хорошо. Значит, они не мучались, – Гермиона обхватила колени руками. Костяшки пальцев в сжатых кулаках уже побелели.
Вид у нее был как у побитой собаки. Хотелось обнять ее и успокоить. Наверное, Гермионе стало бы лучше, если бы она выплакалась, но ее лицо оставалось сухим. Я ни разу не видел слезы у нее на глазах.
Мы помолчали какое-то время. Наконец, она развернулась ко мне и спросила:
– Профессор Снейп, а вы? Вы ведь меня не бросите?
– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вылечить вас, – я не знал, как реагировать на этот вопрос. Слишком он был неоднозначным. Во всяком случае, для меня.
– Вы знаете, что я имею в виду, – упрямо сказала она. – Родители мертвы. Друзья, с которыми я прошла через многое, отказываются со мной общаться. Если бы не вы, я была бы очередным пациентом в Мунго. Я же понимаю, что все хотели поместить меня именно туда, отделаться, как от испорченного зелья.
Она тихонечко всхлипнула. Я мягко взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. Одинокая слезинка катилась у нее по щеке. Я не удержался и вытер ее, проведя пальцем по лицу. Нужно было отдернуть руку, отодвинуться от Гермионы, а лучше уйти в кабинет и занять себя какой-нибудь работой. Почему я этого не сделал? Я знал, что она смотрела на меня в этот момент, переводя взгляд с моей руки, которую я так и не убрал, на меня. Я видел, как она слегка облизала пересохшие губы, как выжидающе уставилась на меня еще влажными широко распахнутыми глазами цвета крепкого чая. Я наблюдал за ее приоткрытым ртом сквозь полуопущенные ресницы, он находился так близко от меня.
Я почувствовал, как задвигался кадык под мантией, когда мне пришлось судорожно сглотнуть.
Ах, да. Она же ожидала от меня ответа. Я должен был собраться и хоть что-нибудь сказать. Что обычно говорили в таких ситуациях? Но она не дала мне ответить, прижавшись своими губами к моим. Потрескавшимися, со вкусом лечебного зелья, которое она недавно приняла.
Я оторопел от такого поворота событий. Я замер и сидел, не смея пошевелиться. Наконец, она отодвинулась от меня и посмотрела в глаза. В них отражались мои страх и неуверенность. Или в моих ее?
– Мисс Грейнджер, – хрипло сказал я, – что вы делаете?
Она положила руки мне на плечи и прошептала:
– Профессор Снейп, не отталкивайте меня, пожалуйста.
Я понимал, что это был жест отчаяния с ее стороны. Ей некуда было пойти, у нее никого не осталось, все отвернулись от нее. Был только я – единственный человек, который заботился о ней. Она просто боялась меня потерять, как остальных. И еще она привязалась ко мне. И еще я понимал, что та самая ссора лишь подтолкнула ее к этому. А в голове звучали слова МакГонагалл: «Вы старше ее. А она молода и сейчас не в том состоянии, чтобы отдавать отчет своим действиям». Но, несмотря на всё это, телу хватило полминуты, чтобы сломить сопротивление рассудка. Я зарылся рукой в ее волосы и, притянув к себе, поцеловал. Я с жадностью пробовал ее губы на вкус, а она отвечала мне на поцелуй.
– Вы уверены? – спросил я, когда она начала несмело расстегивать мою мантию.
Гермиона улыбнулась и кивнула, закрепляя свое согласие новым поцелуем. Я не мог больше сдерживаться, и аппарировал с ней прямо в спальню.
Имел ли я право ругать себя, если желал этого на протяжении нескольких лет?
Почему-то я очень хорошо запомнил следующее утро. Солнечные лучи, проникавшие в комнату через окно, благодаря открытым занавескам, ласкали и грели кожу. Это было приятно. Не так приятно, как рука Гермионы, лежавшая у меня на животе, и ее нос, уткнувшийся мне в плечо, но все же – хорошо. Тишина в моей спальне этим утром не давила, как обычно, а успокаивала, благодаря размеренному сопению Гермионы, которое отдавалось теплым воздухом на моей коже каждый раз, когда она выдыхала. Проснувшись, я минут десять просто лежал, не открывая глаз и боясь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Я лежал и убеждал себя, что этого не должно было произойти, что я проявил слабохарактерность, которой невозможно найти оправдание. Я прокручивал в памяти вчерашнюю сцену на диване, пытаясь по-другому построить разговор, пытаясь подобрать фразы, после которых мы не оказались бы в одной постели. И что самое страшное – я нашел их, не менее десятка. Только сейчас от них не было никакой пользы.
Из задумчивости меня вывело то, что Гермиона пошевелила рукой. Она как будто потягивалась ото сна: пальцы сжались в кулак, напрягая всю руку, а потом медленно растопырились, задевая волоски на животе. От этого по телу сразу же побежали мурашки, и нахлынули воспоминания о прошлой ночи. О том, как она стонала, как шептала что-то неразборчивое, как отвечала на мои ласки, как заснула, не успев договорить «Спокойной ночи».
Я открыл глаза и покосился на нее. Так и было – Гермиона проснулась и, щурясь от солнечного света, смотрела на меня. А я на нее.
– Доброе утро, – тихо сказала она и неуверенно улыбнулась,
Она не сердилась, не выскочила из кровати сразу же после пробуждения и не умчалась в свою комнату – это позволило мне вздохнуть с облегчением.
– Доброе, – ответил я и, немного помолчав, добавил: – Мисс Грейнджер.
Уголки ее губ поползли вверх, складываясь в теплую и ехидную улыбку. Гермиона слегка потерлась носом о мое плечо и спросила, хитро поглядывая на меня:
– Может быть, стоит называть меня Гермионой?
Тело тут же отреагировало на ее прикосновения, и я, боясь и в этот раз не сдержаться, слез с кровати и быстро оделся, стараясь не смотреть на нее.
– Завтрак через пятнадцать минут, – бросил я, выходя из комнаты.
Я не понимал, куда подевалась моя хваленая выдержка. Все эти годы постоянного контроля эмоция сошли на нет, стоило проснуться в одной постели с Гермионой. Во время готовки завтрака я отчитывал себя за то, что так позорно ретировался, как малолетний пуффендуец, вместо того, чтобы остаться и поговорить с ней. Расставить все точки над «i».
Когда Гермиона, опоздав, появилась на кухне, я уже сидел за столом, нервно постукивая по нему пальцами.
– Извините, я задержалась, – пробормотала она, делая вид, что разглядывает остывающую в тарелках еду. – Волосы – они сильно спутались. Они у меня всегда… В общем… Неважно.
Она тоже нервничала. Значит, с разговором тянуть не следовало.
– Мисс Грейнджер, – начал я, складывая руки в замок, чтобы не выдать свое волнение.
– Гермиона, – поправила она.
– Я попросил бы вас не перебивать меня, – огрызнулся я на автомате и, заметив, что она поджала губы, добавил: – Мне нужно собраться с мыслями.
– Я бы хотел принести извинения за свое поведение вчера вечером, – она уже хотела перебить меня, но я жестом остановил ее. – Этому нет оправдания. Могу лишь заверить вас, что такого больше не повторится.
– Если вы захотите уйти отсюда, я вас пойму, – добавил я, заметив ее удивленный взгляд.
– Но, – она помедлила немного, – профессор. Почему это не должно повториться?
Я перестал понимать ее, но решил высказать все те доводы, которые подбирал, пока готовил завтрак.
– Во-первых, я старше вас и гожусь вам в отцы…
– Чуть больше двадцати лет – не такая большая разница, – фыркнула она.
– Во-вторых, – продолжил я, не обращая внимания на ее слова, – вы моя бывшая ученица, и более того в данный момент находитесь у меня на попечении…
– Вот именно – бывшая, – снова перебила она, – да и вы больше не преподаете в Хогвартсе. И я уже совершеннолетняя, так что отдаю отчет своим поступкам.
– В-третьих, вы меня постоянно перебиваете, – я сложил руки на груди и посмотрел на нее в упор.
Гермиона уставилась на меня, а потом расхохоталась. Так искренне, что мои губы тоже стали расползаться в стороны.
– Действительно, – сказала она, немного успокоившись. – Я постараюсь больше этого не делать.
Она положила свою ладонь на мою руку и продолжила:
– Я же вижу, что небезразлична вам. Я давно это заметила, – она сделала небольшую паузу и заглянула мне в глаза. – И вы … Вы мне тоже. Почему мы должны ругать себя за вчерашнюю ночь, если мы оба этого хотели?
Сердце ухнуло и провалилось куда-то в желудок. Я сидел, тупо уставившись на нее, и осмысливал услышанное. Неужели Гермиона испытывала ко мне какие-то чувства? Ко мне? Что это могло быть? Где-то в глубине души я радовался, как ребенок, услышав это. Но внутренний голос подсказывал, что она ошибалась. Ошибалась в своем отношении ко мне. Это было даже хуже, чем если бы Гермиона сказала, что я – мерзкая сволочь, а меня она ненавидит. К этому я был готов. А вот поверить в обратное – нет.
– Мисс Грейнджер, возможно, вы путаете простую благодарность с чувствами, – сказал я, безрезультатно пытаясь придать своему голосу твердость, и выдернул руку из-под ее теплой ладони.
– Ничего я не путаю, – воскликнула она. – И называйте уже меня Гермионой!
– Ешьте, мисс … – я остановился, заметив ее рассерженный взгляд, и сдался: – Ешь, Гермиона. А то все окончательно остынет.
Поздно ночью Гермиона, лежа у меня на плече, сказала:
– Простите меня за ту ссору. Я никогда не считала вас ужасным человеком, – ее прохладный пальчик выводил какие-то узоры на моей груди.
– Никогда? – переспросил я, ухмыльнувшись ей в волосы, в которые зарывался лицом последние десять минут.
– Ну, только в школе, – согласилась она, рассмеявшись и шутливо ткнув меня пальцем в бок. – Вы же не будете спорить, что были кошмаром для многих гриффиндорцев.
– Для некоторых это было полезно, – я гладил ее по спине, совершенно не веря в происходящее. – И ты меня прости.
– Нет, вы абсолютно правы, – поспешно сказала Гермиона. – Это я повела себя, как неблагодарная девчонка, – и снова прильнула ко мне.
Наверное, мне было на руку то, что она так считала. Произошло бы все это, если бы Гермиона думала иначе? Если бы я не заставил ее так думать. Может быть, стоило поблагодарить Дамблдора за его дополнение к завещанию? А может быть, Беллатрикс, убившую ее родителей? Мне уже не раз приходила в голову мысль, что, если бы не это успешное стечение обстоятельств, мы не оказались бы с Гермионой в одном доме. А из-за того, что я ограничил ее общение только собой, еще и в одной постели. Не хотелось думать, что Гермиона сделала свой выбор только под действием ложных впечатлений, которыми я обеспечил ее. Но других предположений у меня не было. Я действительно хотел как лучше.
Из задумчивости меня вывел ее вопрос:
– Можно я буду называть вас по имени? – Даже не открывая глаз и не смотря на нее, я чувствовал, что она улыбалась. – Мне кажется, глупо сейчас обращаться к вам «Профессор».
– Только когда рядом нет посторонних, – мои губы тоже непроизвольно складывались в улыбку. – Минерва не переживет, если услышит, как ее любимица фривольничает с бывшим учителем.
– Се-ве-рус, – произнесла Гермиона, смакуя каждый слог. – Северус. Красивое имя.
Я еще ни разу не испытывал таких эмоций, когда меня называли по имени. Мне казалось, что в тот момент я был абсолютно счастлив.
– Иди-ка сюда, Гермиона Грейнджер, – прошептал я, прижимая ее к себе.
С той ночи наши отношения в корне изменились. Нет, мы не признавались друг другу в любви (я даже не был уверен, что Гермиона испытывала ко мне что-то подобное), не было той романтической чепухи, которая присуща молодым влюбленным парам. Все происходило само собой – мы воспринимали это как должное: что засыпали и просыпались в одной постели, что называли друг друга по имени, что стали чаще улыбаться друг другу. Мне было непривычно, что, если я хотел прикоснуться к Гермионе, то мог это сделать, не вызвав у нее удивленный взгляд. Ей нравилось, а это, в свою очередь, удивляло меня.
Да, меня многое удивляло в отношении Гермионы. Иногда мне казалось, что она делала все, чтобы привязать меня к себе еще больше. Возможно, для нее это было нормальным, просто я замечал и придавал слишком большое значение многим деталям.
И то, как она любила слегка поглаживать мою ногу своей, когда мы лежали в постели. И то, как она с интересом слушала, когда я рассказывал ей о чем-либо. И то, с каким удовольствием читала черновики моих статей для «Чудес зельеварения». И то, как нежно, с болью во взгляде, проводила пальчиком по шраму на моей шее.
И то, как мы гуляли в парке, который находился недалеко от моего дома. Как она собирала в кучу опавшие желто-красные листья, а потом прыгала на них с неподдельной детской радостью на лице и смеялась, когда они разлетались в разные стороны. Гермиона даже пыталась меня заставить сделать то же самое:
– Давай, Северус, попробуй! Это так здорово! – она подошла ко мне с хитрой улыбкой, вертя в руках желтый опавший лист.
– Боюсь, что в моем расписании на сегодня нет валяний в грязи, – хмыкнул я в ответ и, заметив, что она переводит ехидный взгляд с меня на кучу листьев рядом, предостерегающе добавил: – Даже не думай!
И тут же Гермиона повалила меня на эту желто-красную перину, оказавшуюся достаточно мягкой, навалившись всем своим весом, чтобы я не выбрался. А я уже и не хотел выбираться. К моему удивлению, это было здорово – лежать на листьях.
– А я есть в твоем расписании? – спросила она.
Но я не спешил с ответом – я любовался картиной, которая открывалась перед глазами: голубое небо с белыми ватными облаками, деревья, колышущиеся от легкого ветерка, на которых еще пока оставались листья совершенно разных оттенков – желтого, красного, зеленого. Почему я раньше не замечал, как это красиво? И на этом фоне улыбающееся лицо Гермионы, волосы развевались, в глазах уверенность и что-то еще, чего я не мог пока понять.
– Есть, – улыбнулся я в ответ и, обхватив ее за талию, перевернулся, подмяв Гермиону под себя и оказавшись сверху. Теперь ее волосы разметались на желто-красном ковре, и я не мог решить, какая картина мне нравилась больше. – Сегодня с семи до восьми.
Она рассмеялась и шутливо шлепнула меня ладошкой по спине.
Мне казалось, что мы оба с жадностью наверстываем упущенное. Я боялся потерять ее, боялся как никогда раньше. А она? Я не был уверен, что ею движет то же чувство, и от этого становилось еще страшнее.
А еще я не понимал, кто кого возвращает к жизни: я ее или она меня.
