Лунная дорога

Глава 9

Глава 9. Шкатулка.

"Тебя пригреют, а потом бросят". Мне все равно. Мне просто хочется, чтобы меня пригрели.

Из-за "вероятно спровоцированного инцидента" с Эдвардом меня продержали в стационаре еще почти два месяца, чтобы проверить, - ни я ли послужил причиной подобному срыву. И хуже всего то, что так оно и есть. Я виноват в этом.
Во время своего второго полнолуния в обществе других волков я сильно покусал одного из них, за что меня снова наградили парочкой заклинаний по спине. Но, слава богу. Я никого не убил. О моем знакомом вампире абсолютно ничего не было слышно, а сам спрашивать я права не имел.
18 августа 1969 года. Я снова дома. Все по-старому. Кровь в стакане вспоминается, как сон, а прощальные слова Эдварда, как кошмар перед пробуждением. Отец молчит, но молчит как-то по-другому. Будто хочет что-то сказать, но не знает, что именно или как именно. Или мне это просто кажется.
Дамблдор, проводив нас до порога, попрощался и с резким хлопком исчез. В тот момент в первый раз за эти три года я подумал: ведь мой отец тоже волшебник. А я? До встречи с оборотнем я часто заимствовал у папы палочку и принимался, что есть силы, махать ею, со свистом рассекая воздух. Но ничего не происходило. И я расстраивался, обиженно поджимая губы, бросал палочку на пол, делая такой несчастный вид, будто "наступил конец всему" и "жизнь кончена". Мама смеялась и, гладя меня по голове, говорила: "Все еще будет".
Теперь я часто вру себе перед сном: "Все еще будет, все еще будет хорошо".
В соседнюю деревню я больше не ходил: не дай бог, встретить Фрэнка. Подумать страшно. За месяц в полутемной палате стационара я успел отвыкнуть от яркого солнечного света, поэтому днем зашторивал окна и иногда еле слышно напевал: "Под небом голубым есть город золотой…" Я чувствовал себя предателем, хотя и старался не признаваться себе в этом.

- Доброе утро.
- Доброе утро.
Два безразлично произнесенных слова и эхо этих слов. Но для мальчика это странно: слышать от этого человека хоть какие-то слова.
19 августа 1969 года. Кухня. Завтрак. Яичница и тосты. Из открытого окна дует теплый, летний, еще не отогнанный приближающейся осенью, ветер. Завтрак, похожий на семейный. Но кусок в горло не лезет, и мальчик, помучив ни в чем не повинную глазунью, поднимается из-за стола и идет к дверям.
- Ремус.
Тот оборачивается и как можно спокойнее произносит: "Да?"
- Ты меня ненавидишь?
- Нет. Ты меня ненавидишь.
- Ты мой сын. Я должен тебя любить.

С чего такие перемены? Даже если это правда, я все равно не верю.

- Это не обязательно.

Год прополз очень медленно. Каждую неделю я находил на кухонном столе три новые книжки, купленные отцом. Потом, зайдя в гостиную, где он обычно проводил все свое свободное время, я говорил: "Спасибо", слышал в ответ: "Пожалуйста" и уходил к себе в комнату.

Высокий черный забор. В парке ни души. Все спят, ведь сейчас ночь. Луна устало улыбается сквозь листву старых, смотрящих в небо деревьев. Она только лишь притворяется доброй. Ее холод и украденный свет никогда не станут родными для мальчика, который сидит, прислонившись спиной к решетке, и смотрит на звезды.
- Почему ты называешь его "отец"?
Волк пододвинулся поближе к человеку и заглянул тому в глаза.
- Почему?
- "Папа" звучит теплее. Если я буду называть его "папа", это будет означать, что я люблю его.
- А ты не любишь?

Отец, не бойся, мстить не буду,
Не для того пришел из ада,
Луна моим терзаньям рада,

Рассвет твердит: "Тебя забудут".

Забудут? Пусть. Но понял кто бы,
Я сам узнал, что небо пусто,
Отец, мне, правда, тоже грустно,
Но воет волк в ночи со злобы.

Вы люди полностью, без брака,
А я для вас урод, подделка,
Вам что любовь, что боль, - все мелко,
Не для меня ребенка мрака.

Скольжу по крови, вниз по краю,
Не сосчитать всех ран на теле,
Скажи, кто я на самом деле,
Скажи, кто я, кто я, не знаю.

Отец, не бойся, мстить не стану,
За то, что бросил, то, что предал,
Я б столько снов тебе поведал,
Но не сейчас. Ты помнишь маму?

15 марта 1970 года. Ремус сидит на кровати и читает очередную толстую книгу. Страницы так приятно пахнут свежей краской, что хочется зарыться носом в белые листы и вдыхать, вдыхать этот успокаивающий аромат.
- Добрый день, мистер Люпин.
Звуки открывающейся входной двери, шорох шагов и громкие приветствия отвлекают мальчика от чтения. Он кладет книгу на тумбочку, перевернув ее обложной вверх, и осторожно выглядывает из комнаты. Дамблдор.
- Здравствуй, Ремус. Как дела?
- Хорошо.
Юный оборотень спускается вниз по лестнице и нерешительно замирает перед стариком.
- Может, чаю? – хрипло спрашивает Джон и негромко кашляет в кулак, чтобы прочистить горло.
- Не откажусь.
Они втроем садятся за кухонный стол. Мистер Люпин наливает малиновый чай в широкие перламутровые кружки с розовыми цветами по бокам. Дамблдор берется за маленькую ручку и, поднеся ароматный напиток ко рту, прикрыв глаза, с удовольствием делает глоток. Ремус сосредоточенно следит за каждым движением гостя, но, поймав себя на этом, смущенно опускает глаза к своей кружке и принимается водить пальцем по ее краям. Джон пьет постепенно остывающий чай и изредка поглядывает на сына.
- Смотри, Ремус.
Дамблдор достает из сумки блестящий прямоугольный предмет и ставит на стол.
- Шкатулка?
- Именно.
Он нажимает на край покрытой лаком, ровной крышки, на которой синими, белыми и желтыми красками нарисованы ночь, облака и звезды. Шкатулка открывается, отрывисто щелкает механизм, по прозрачной глади зеркала, смотрящего на тебя твоими же глазами с обратной стороны крышки, пробегают причудливые тени и маленькие лучики. И музыка. Начинает звучать сначала тихая, а потом уже более уверенная, но от этого не становящаяся менее проникающей в сердце, музыка. Мелодия настолько искренна, настолько душевна, что не хочется ее прерывать и не хочется мешать этим звукам, которые заполняют собой все пространство, изгоняя из него все лишнее и ненужное. Но Дамблдор закрывает крышку, и музыка исчезает.
- Что ты в ней услышал?
Луну. Луну и поле. Может, ветер. Непременно ночь, и непременно кто-то сидит и смотрит на хозяйку черного неба.
- Очень красивая мелодия, - уклончиво отвечает Ремус и поднимает глаза на старика.
- Ее Валлер написал. Кажется, о тебе.
Мальчик не знает, что на это ответить и молчит.
- Ремус, у меня к тебе есть один вопрос.
- Какой?
- Ты хотел бы поехать учиться в Хогвартс?
Слышится звон разбивающейся посуды. Джон наклонятся над тем, что секунду назад было чашкой, и трясущимися руками принимается собирать осколки.
- Извините.
Ремус чуть округлившимися глазами смотрит на свой дрожащий, невыпитый чай и пытается вернуть обратно резко подскочившее куда-то вверх сердце. Хогвартс? Тот самый? Гриффиндор, Рэйвенкло, Слизерин, Хаффлпафф?
- Вы шутите? Это невозможно, - мальчик поднимает глаза на Дамблдора и серьезно смотрит на него. Тот наклоняется вперед и заговорческим шепотом произносит: "Скажу тебе по секрету. Я директор этой школы. Мы можем попробовать. Хочешь поехать учиться? Просто скажи".
- Хочу.
Профессор улыбается и встает из-за стола.
- Ну, тогда не будем терять время. Я еще зайду.
Джон поспешно собирает оставшиеся осколки и, роняя по дороге стул, идет провожать гостя. Ремус будто в трансе сидит за кухонным столом и смотрит в одну точку.

Не может быть.

Затем он, будто очнувшись и что-то вспомнив, спрыгивает со стула, хватает шкатулку в руки и бежит в прихожую.
- Вы забыли, - он протягивает музыкальную блестящую коробочку Дамблдору, но тот качает головой и снова улыбается.
- Нет, это тебе. С Днем Рождения.

Слишком добрый. Слишком улыбчивый. Не верю в это очищенное добро. Почему, почему, почему…

- Почему вы так добры ко мне?
Слова догоняют гостя уже за порогом. Он оборачивается и неожиданно подмигивает мальчику сквозь очки-половинки, и скрывается за дверью. Ремус недоуменно поджимает губы и выбегает на улицу.
- Я вам так и не сказал… За то, что… за… и вообще… Спасибо!
- Удачи, Ремус, - Дамблдор привычным жестом поправляет на голове остроконечную шляпу и с громким хлопком исчезает.

Я каждый вечер вру себе перед сном: "Все еще будет, все еще будет хорошо". Может быть, я не такой и лжец?

Стих (с): Я.
P.S. от автора: Прошу простить за такое обилие стихов. И комментируйте, пожалуйста.