Глава 9Снег падает медленно и в полнейшей тишине. Ветра нет. Жизни теперь тоже нет. Мир застыл в ожидании. Сейчас решается именно его судьба.
Спустя три секунды он понимает, что ненавидит мир. Презирает законы, созданные кучкой ополоумевших от бездействия стариков, мнящих себя главными. И, раз их давно стерли в порошок, стоит задуматься над перераспределением «сладких плодов власти». А сейчас он ненавидит снег. Скрипит зубами, с трудом вынося страдания, причиняемые вспышками света, что проносятся в мозгу. Безотчетно ненавидит глупых мартышек, которые так и не смогли понять гениальность его затеи:
- Старая дура! – срывается с посиневших от холода губ.
Мужчина в длинном коричневом пальто стоит, прислонившись к шероховатой поверхности телефонной будки, медленно сжимает и разжимает кулаки. Хорошо, что улица пустынна. Сейчас он не вполне уверен, что гнев и раздражение не вырвутся наружу. Он стоит и глубоко, с болезненным присвистом, дышит; бешенство накатывает волнами…
Как могла эта вздорная старуха покончить с собой?!
Он переписал закон, спас ее жалкую жизнь, которой она и распорядиться-то не сумела с пользой. Чего стоили душевные переживания без возможности насладиться настоящей победой? Но он же может вернуться? Теперь он может вернуться в любой отрезок прошлого и исправить практически все. Да только сейчас больше хочется отмотать время на пару мгновений назад и самостоятельно прикончить Аделаиду. Что ж, так он и сделает. Хотя нет…если возвращаться, то в более ключевой момент. Не к старикам - таймлордам. Зачем ворошить прошлое и делиться властью. Мастер? Тоже нет. Он жалок в своем безумии и сойдет разве что за комнатную собачонку. Кто? Кто еще достоин разделить его озарение…
Доктор прикрывает глаза и замирает, напряженно вслушиваясь в окружающий мир и себя. А когда его глаза открываются, это глаза другого существа. В них нет больше мудрости, доброты. Только непокорство, сталь и пока еще только легкий огонек безумия. Поборник добродетелей сам от них отказался, и вряд ли теперь стоит ждать от него снисхождения.
- Доктор…
- Чего тебе надо, уд Сигма? Пришел сказать, что время вышло, да? Может, споешь мне очередную песенку? – голос становится все язвительней и язвительней. Нехотя выпрямившись, Доктор широкими шагами двигается к уду. Он торопится так, как будто бы теперь от этого зависит его жизнь. – Я больше не подчиняюсь вашим законам. Можешь так и передать совету. Если не уберетесь с дороги – будете уничтожены. – Звуковая отвертка, как и прежде, удобно ложится в руку, но… Уд успевает исчезнуть прежде, чем что-либо сделано.
Доктор засовывает зябнущие пальцы в карман, разворачивается и бежит к ТАРДИС. Кажется, теперь он понял, к кому так рвется душа. К той, которую так легко изменить, потому что память изменчива и пластична как воск. ТАРДИС гудит и поднимает вихри снежинок в воздух, что опадают, как только корабль исчезает из поля зрения.
***
Уилфред Мотт уныло рассматривал пустую чайную чашку. На кухне уже три минуты подряд надрывался кипящий чайник. С одной стороны, надо было уже встать и выключить его, а с другой – так лень вставать, да и колени почему-то разболелись. В доме ощутимо холодало. Еще три часа назад позвонили с теплоцентрали и сообщили о неполадках в системе отопления. Извинились, конечно, но точную дату восстановления сообщить постеснялись. Оставалось только радоваться, что Сильвия с Донной уехали к кому-то в гости, пообещав вернуться только к завтрашнему вечеру. Хотели захватить с собой и его, но Уилфа тянуло посидеть в одиночестве. Да и в последнее время он сильно отдалился от семьи. Проводил много времени сидя на любимом холме в обнимку с телескопом, смотрел на звезды и болел душой за Донну. А она этого не замечала.
Уилф не сразу выплыл из потока воспоминаний, но реальность в виде окончательно вопящего чайника свое дело сделала. Он с некоторым трудом поднялся из кресла и направился по направлению к кухне. Впрочем, до кухни он так и не дошел, поскольку в дверь позвонили, а затем настойчиво застучали.
- Одну минутку! Я уже иду! – домашние туфли звонко прошлепали по полу, а затем дверь распахнулась.
- Здравствуй, старина. Как поживаешь?
Уилф остолбенело смотрел на гостя, такого неожиданного и долгожданного. А он уже вольготно оперся о дверной косяк и, как ни в чем не бывало, поинтересовался:
- Не желаешь меня впустить, а? Все-таки снег снаружи. Ты не представляешь как там холодно. Пока добежал от ТАРДИС до твоего порога практически ужи отморозил.
- Ох, - спохватился он, - проходи, - и пошире распахнул дверь, впуская Доктора в дом. – Не желаешь чаю?
Они сидели на кухне и пили чай. Вернее, чай пил Уилф, а Доктор скорее грел пальцы и задумчиво смотрел куда-то поверх правого плеча хозяина дома, что, в свою очередь, чрезвычайно тому не нравилось. Наконец он нарушил тишину:
- Где она? Где сейчас Донна, Уилфред?
- Они уехали на выходные. Зачем ты спрашиваешь? Ты же сам сказал, что…
Чашка с грохотом опустилась на стол. Лицо Доктора потемнело, в уголки губ опустились. Теперь он больше походил на грозовую тучу, чем на прежнего старого доброго знакомца.
- Сейчас я решаю, что делать. И слова, прежние слова не имеют значения. Скажи, где она, и я верну ее прежнюю память. Ты ведь этого хочешь?
- Ты не Доктор. Кто ты такой и почему так похож на него?
Повелитель Времени видел, что старик занервничал, и попытался исправить ситуацию, улыбнувшись как можно дружелюбнее:
- Это все тот же я. Не веришь? Ты обещал, что по вечерам будешь смотреть на звезды и вспоминать обо мне…
- Это уже не имеет значения. Ты – не он. Уходи. – Уилф резко поднялся.
Доктор тоже встал и обманчиво плавно приблизился к старику. А затем резко схватил его за горло:
- Ты все скажешь мне, старина, - выплюнул он в синеющее лицо Уилфа, а иначе…
Доктор почти задушил несчастного, но затылок пронзила резкая боль и мир просто исчез.
* * *
- Эй, парень! Чего ты тут разлегся? Не собрался ли здесь заночевать? Здесь не приют для заблудших душ, а место их последнего упокоения. Вставай, я закрываю ворота через 15 минут, так что прошу – собирайся и уходи. Ну же, - он смягчился, глядя на бледное и перекошенное от боли лицо Доктора, - попрощайся и иди с миром. Если хочешь, придешь завтра. Отсюда уже никто и никогда не сбежит.
Доктор кивнул и, морщась, поднялся со скамейки. В голове шумело, затылок невыносимо болел. После более тщательного осмотра выяснилось, что карманы опустели. Его банально оглушили и обчистили.
Мужчина потряс головой, словно пытался отогнать боль, и, как во сне, направился к неприметной могиле, ничем не отличающейся от других. На надгробии было высечено только «Аделаида Брук» да даты рождения и гибели.
Доктор постоял несколько мгновений у памятника, а затем медленно направился к выходу.
