Глава 9Наверное, меня поймёт всякая женщина, просыпавшаяся в тёплых руках мужчины под его размеренное дыхание. Лицо Юн Сона выглядело безмятежным и расслабленным: морщинки разгладились, отчего он казался почти юным. На улице было ещё совсем темно, но я более не смогла уснуть, наслаждаясь каждым мгновением, улыбаясь и ощущая лёгкость, непринуждённость. Аккуратно убрав волосы с его лба, я чуть отстранилась, когда он неуклюже перевалился на спину, и положила голову ему на грудь, чувствуя неописуемый восторг и истому. Мне хотелось обнять его крепче, но совесть не позволяла беспокоить его размеренный сон. Эта ночь была странной, ласковой, наполненной обыкновенной страстью; и сейчас путалось сознание, и сейчас пронзительно изнывала душа, а тело вздрагивало при мысли о его кротких прикосновениях и невыразимой нежности.
Я не строила воздушных замков, которые могли раствориться в любую секунду, ведь прекрасно понимала, что сегодня нас разделят пятьсот километров до Пусана, и это расстояние может стать финальным аккордом в наших едва зародившихся отношениях. Встретиться с Юн Соном, скорее всего, станет невозможно… Я ничего не знала о его семье, есть ли у него дети? Я старалась отложить эти мысли на потом, жаждая сполна насладиться мгновением, которое навсегда останется в моём сердце теплым отголоском. Дотянувшись до прикроватной тумбочки за айподом, я воткнула наушники и включила печальную мелодию, как нельзя кстати подходящую моему состоянию.
Юн Сон зашевелился; мне пришлось нехотя дать ему свободу и перевернуться на другой бок, но лишь сделав это, я почувствовала его руку, оказавшуюся на моей талии, и он одним ловким движением подвинул меня к себе.
— Холодно, — зачем-то сообщил он, забрав один наушник и уткнувшись мне в шею. — Что это за музыка?
— Романс для фортепиано с народным оркестром композитора Бибергана, — запинаясь, прошептала я, пытаясь утихомирить внезапную дрожь от его дыхания, обжигающего кожу.
— Красиво, — сонно отозвался он. — Что за инструменты на заднем плане?
— Балалайки…
— Так вот они какие… — сонно заметил Юн Сон и пролез второй рукой под мою талию, прижав к себе так крепко, что я, едва сохраняя ровное дыхание, могла выдержать эту близость.
Кое-как справившись с нахлынувшими чувствами и участившимся пульсом, я закрыла глаза и отдалась звукам музыки, ощущая благодарность мужчине, обнимавшему меня. Наверное, впервые я не чувствовала необходимость одиночества после бурной ночи — обычно это состояние наступает при пробуждении и появляется желание исчезнуть из чужой постели или же, если нахожусь на своей территории, поскорее избавиться от присутствия постороннего. Сейчас всё было по-другому, словно меня подменили; чувствуя неизбежность расставания, я, напротив, пыталась справиться с внезапно наступившей сонливостью и продлить эту ночь. Тепло его тела обволакивало меня, и я не заметила, как уснула, а при пробуждении обнаружила лишь пустую смятую постель. Отчего-то сильно хотелось взвыть…
Айпод с аккуратно накрученными на него наушниками лежал на тумбочке, а снизу не доносилось ни единого звука. Накинув домашнюю одежду и умывшись, я решила спуститься на кухню, где стояла сейчас такая необходимая кофе машина, которой, слава Богу, меня-неумеху научили пользоваться. Замерев на пороге спальни, я увидела Юн Сона, развалившегося на диване с ноутбуком в окружении вороха каких-то документов. Захотелось спрятаться, забиться в угол, только бы не встречаться с ним взглядом: а вдруг он, насытившись сегодняшней ночью, теперь испытывает ко мне лишь равнодушие? Вполне ожидаемая неловкость не заставила себя ждать.
— Доброе утро, — сказал он обыденно, едва ли взглянув на меня хоть на секунду.
— Доброе… — негромко отозвалась я, стараясь не трястись как побитая собака, когда спускалась по лестнице. — Я сделаю себе кофе, вы будете?
— Нет, спасибо, уже выпил.
Его нейтральный ответ меня совсем не порадовал, и, механически возясь с кофеваркой, я начинала сходить с ума от беспокойства и непонимания. Только ночью всё было нормально, но сейчас… Я едва не выпустила чашку из рук, когда совершенно неожиданно Юн Сон подкрался сзади и обнял меня, поцеловав в мочку уха. Почти потеряв сознание от внезапной радости, я просто развернулась и обняла его за талию, прижавшись щекой к груди, точно верный щенок, давно не знавший ласки своего хозяина.
— Анна… — тихо прошептал он, зарываясь носом в мои волосы.
— Ещё немного вот так постойте, — попросила я шепотом, прижавшись крепче, ощущая одновременно счастье и смятение, столь сильные, что глупое сердце рвалось вон из груди.
— Я уже опоздал на одну деловую встречу, — зачем-то сообщил Юн Сон.
— Почему же вы не уехали?
— Наверное, ждал вашего пробуждения, — эти его слова отозвались во мне величайшим счастьем и показались самым красивым из всего, что я когда-либо слышала.
— Спасибо, — словно благодаря его за всё на свете, проговорила я.
— Мне, к сожалению, стоит поторопиться.
— Да, конечно… — безропотно согласилась я, но руки мои только крепче сцепились за его спиной.
Его короткий смешок приятным звоном коснулся слуха, а потом Юн Сон просто отстранил меня, чтобы с улыбкой поцеловать на прощание.
Едва оставшись в одиночестве, я запрыгала от счастья по всей квартире, пока не накатило осознание неотвратимой разлуки, заставившее меня обессиленно упасть на диван, забыв про остывший кофе. Невозможность что-либо изменить приближала меня к неминуемо приближающейся реальности. То были, наверное, лучшая ночь и утро в моей жизни. Юн Сон пообещал, что непременно сорвётся с работы пораньше, чтобы провести вместе последние часы моего пребывания в городе, пообедать где-то рядом с Сеульским вокзалом, но я не хотела никуда выходить до самого поезда, так как прекрасно понимала, что на улице он будет вести себя иначе, отстранённее. Посему, чтобы продлить сладостный момент, решила похозяйничать на его кухне, сварганив что-то простенькое и вкусное, желательно из русской кухни. А какое самое русское из самых простых блюд? Естественно, блины, ну не искать же ингредиенты для борща в закоулках Сеула? Муку, яйца, молоко и подсолнечное масло было найти куда проще, вот только за неимением в этой стране сметаны, её придётся заменить вареньем, ну, или джемом. Окрылённая идеей, я метнулась в гипермаркет неподалёку, по возвращению, едва не перепутав одинаковые двери квартир.
Я была настолько поглощена готовкой для человека, оказавшего мне незаслуженное внимание, что не заметила, как время перевалило за два часа дня. На удивление с чужими сковородками и электрической плитой я справилась легко, ничего не разбив и не порушив. Решив добавить последний штрих стопке румяных блинов, башней возвышающихся на тарелке, я взяла густой вишнёвый джем, отрытый где-то в просторах гигантского магазина, и наваяла на верхнем блине смеющуюся рожицу с высунутым языком, припомнив юнсоновскую шутку с презервативами.
Довольная собой, я уселась с планшетником на диван, постоянно поглядывая на часы. Никого из согруппников в сети не оказалось, зато я получила от них кучу полных переживаний сообщений с последующими угрозами отрыва конечностей мне лично и одного интересного места Юн Сону. От души насмеявшись, я отписала, что у меня в порядке и что вечером, когда вернусь, обязательно всё расскажу. Слушая музыку, я не заметила, как запикал кодовый замок, а передо мной возникла фигура человека, державшего стопкой две коробки, что закрывали его лицо.
— Вы рано, — сказала я с улыбкой, но немедленно вошла в ступор, когда из-за верхней коробки высунулось незнакомое лицо корейской наружности.
— Нугуя*? — ошарашенно и резко спросил он, едва не уронив коробки, но вовремя их подхватил и сгрузил на журнальный столик.
— Ачжощинын нугуимникка? — переспросила я тоже самое, но только более вежливо, несмотря на то, что ко мне обратились неформально, на падмале — разновидности невежливой речи, которая в данном контексте отображала экспрессию.
Заболтав что-то с красным от возмущения лицом, из чего я разобрала лишь имя Юн Сона и слово «женщина», он, наконец, вкурил, что я ничего не поняла, тогда в том же тоне продолжил на английском:
— Кто вы такая и что делаете в этой квартире Юн Сона?
- Я… А вы кто?
- Брат жены Юн Сона! — глядя на меня как на кучку экскрементов, пояснил он, раздуваясь от гнева, тогда как я, подавляя испуг, едва держалась на ногах.
Конечно, наличие супруги, в чем я была уверена, предполагало наличие родственников, но встречаться с членом семьи Юн Сона, тем более, находясь в домашней одежде в его квартире, с его планшетником, на его диване, и, что хуже, в обнаружившихся во вполне холостяцкой квартире тапочках совсем немужского размера, мне не хотелось.
— Агащи*, вы меня понимаете?! — заорал он, крепко сжимая кулаки, точно собрался меня ударить.
Я осторожно кивнула, совершенно не зная, что сказать, так как любое сказанное мною слово может отразиться на Юн Соне.
— Ачжощи, вы не так поняли, — моментально собралась я, что далось с трудом. — Юн Сон щи вчера сбил меня на машине, из-за чего я опоздала на поезд до Пусана, а переночевать мне было негде, — неожиданно сообразила я правду с элементами выдумки — так сказать, первое, что пришло на ум.
На всё ещё покрытом розовыми пятнами лице мужчины отразилась попытка поверить в услышанное.
— Какая ложь! — снова возмутился он, всплеснув руками и цокнув. — Кто вы вообще такая? Вы хоть знаете, что жена Юн Сона в больнице в коме в критическом состоянии? Разве вас это ни капли не беспокоит? Айгу, да что же это такое? Как он мог так поступить? — на глазах мужчины неожиданно выступили слёзы, а голос к концу речи потух, точно огарок свечи, невольно заставив сжаться от жалости моё сердце.
Господи, как такое возможно? Измена уже являлась чем-то непристойным и ужасным, на что я махнула рукой, легкомысленно решив, что, возможно, в семье у него не всё в порядке, но чтобы такое… Почему Юн Сон искал утешения в объятиях другой женщины, почему? От моей души оторвался кусок, озлобив и осквернив её, мне стало по-настоящему стыдно и отвратно от одной мысли, что мужчина, которому я отдала не только тело, но и открыла сердце, оказался таким подлецом. Я едва держалась на ногах, пытаясь осознать жуткие вести, понять, сколько боли принесла незнакомой мне семье и человеку, смотрящему на меня сейчас сквозь слезы с такой очевидной и понятной агрессией, ненавистью и злобой. Мне же абсолютно нечего было добавить в своё оправдание, как и в оправдание Юн Сона, которого я расхотела видеть рядом с собой раз и навсегда. Всё, что я могла сделать, это, бросив ненужное извинение, помчаться наверх, впопыхах собирать свои вещи.
Безысходность и гнев, охватившие меня, стерли без остатка все светлые добрые чувства, и пускай меня саму никто не обманывал, я чувствовала себя грязной, использованной и не могла совладать с накатывающими слезами. Руки едва слушались и почему-то стали ледяными, озноб неприятными волнами раскатывался по всему телу. Господи, бедный ачжощи, бедная жена этого человека — даже в мыслях я больше не могла произнести ненавистного имени — за что ей такое чудовищное горе? Рюкзаки были переполнены, а бумажный пакет из магазина, где я приобрела пиджак, норовил порваться, посему я просто выкинула невлезающие сандалии, которые были безвозвратно испорчены. Давясь слезами, я из последних сил спустилась вниз, не забыв скрыть глаза за тёмными очками, чтобы не показывать ачжощи, который остался, чтобы проконтролировать мой уход, своего истинного состояния. Истерика едва не вырвалась наружу, когда мы уже спускались вниз в неловком молчании под его изъедающие ненавистью взгляды, как вдруг створки дверей лифта открылись, и там оказался виновник всеобщего угнетения, в глазах которого застыл перманентный ужас.
— Хён*… — выдавил Юн Сон бесцветным голосом. — Хён, это…
— Заткнись, Юн Сон, — на понятном мне корейском сказал ачжощи и довольно грубо вытолкнул меня из лифта.
— Агащи, сами доберетесь до вокзала, — брякнул он, не глядя в мою сторону. — А ты едешь со мной…
Моё состояние граничило с желанием наложить на себя руки. Сгорая от стыда, я просто двинулась в сторону выхода, но путь мне перегородил Юн Сон.
— Я отвезу вас на вокзал, Анна, я должен объяснить…
— Объясните это своей жене, что находится при смерти, — обозлённо бросила я и оттолкнула его от себя.
— Анна…
— Юн Сон, ты что творишь? — злобный голос ачжощи эхом раздавался в ушах.
В следующую секунду я едва не обронила все свои сумки, когда он схватил Юн Сона за воротничок и затряс, что есть силы, что-то горланя на корейском, из чего я уловила лишь одно грязное слово. Судя по всему, первое оцепенение и ужас, читавшийся в каждом взгляде и движении, исчезли, оставив на лице Юн Сона лишь злобу, и он уже не стеснялся в выражениях, крича в ответ на брата жены.
Я бросилась к выходу, больше не желая видеть ни одного, ни другого, а консьерж с осуждением глядел мне вслед, качая головой из стороны в сторону. Такого позора я ещё никогда не испытывала. В спину неслись просьбы Юн Сона остановиться, подождать его.
На улице моросил мелкий дождь, навевая ещё большую безысходность и душевную боль. Как такое могло произойти? Я знала, на что иду, что, скорее всего, совершаю ошибку, но как же больно!.. Сердце буквально готово расколоться напополам от внезапной ненависти, точно прожигающей дыру в груди…
Таксист, который наудачу попался мне почти сразу на парковке возле гипермаркета, не мог не заметить, что меня всю трясёт, посему по дороге на вокзал постоянно косился в зеркало заднего вида, не смея даже включить радио. Я заходилась тихими рыданиями на заднем сидении, сетуя на свою глупость, и никак не могла понять, как же мог этот гад поступить со своей семьёй и женой. Будучи человеком отходчивым и всепрощающим, сейчас я не могла найти ему оправданий, потому только сильнее дрожали мои руки и слёзы всё лились рекой. И оттого сильнее я корила себя за неотвратимое желание, чтобы Юн Сон догнал меня, как-то объяснил всю ситуацию, но, просидев три часа на вокзале в ожидании посадки на поезд, я целиком и полностью решила вычеркнуть его из своей жизни. Он так и не объявился…
Когда поезд тронулся, я сжалась в сидении, глядя за окно, где проносились мимо дома и оживлённые трассы, постепенно уступая место сельским пейзажам и горным туннелям, напоминая мне, что всё безвозвратно кончено. Оборвалась нить, словно и не было тех ласковых рук и поцелуев, не было нежности, остался лишь осадок где-то в глубине души.
Километр за километром боль постепенно стихала, оставляя место равнодушию, отчуждению, осознанию того, что два прекрасных дня в Сеуле закончились, оставив о себе лишь дурные воспоминания, понимание, что этот город я больше никогда не смогу полюбить…
***
— Отстаньте от меня все, пожалуйста! — надрывно крикнула я, закрывая голову подушкой. — Идите куда шли и не трогайте меня.
Решив для себя, что перед подругами не покажу слабости, я не выдержала сразу же, как только зашла в комнату и оказалась в переплетении их рук: слёзы хлынули новой волной, а девчонки ещё не знали, что стоит мне заплакать, как всё кругом потонет в море солёной воды. Обычно, чтобы ни случалось, я старалась выключать непрошеные слёзы, но сегодня был не такой случай.
Подруги ещё никогда не видели меня в таком состоянии, посему пытались расспрашивать, но я не могла выдавить и слова, словно потеряла дар речи, да и как признаться в таком позоре? Сознаться в содеянном и прослыть подстилкой, разрушившей чью-то семью? Я понимала, что не должна брать вину на себя целиком и полностью, однако не могла чувствовать и думать иначе…
Девочки ушли из комнаты, отчаявшись до меня достучаться, я пообещала, что скоро приду в себя, просто мне нужно немного времени, но не заметила, как за переживаниями провалилась в сон, устав от дороги и последних событий…
— Ань, ты как? — осторожно спросила Ксюша, заставшая меня ранним утром умывающейся возле раковины.
Видок у меня был ещё тот — из зеркала совершенно отреченным взглядом на меня смотрели опухшие, красные глаза. Невесело ухмыльнувшись, я ответила чуть хрипловатым голосом:
— Сойдёт для сельской местности. Все меня видели, да?
— Нет, на твою удачу Таку, Вики, Жени и тёть Марины со Светой не было на тот момент в общаге.
— Уже хорошо, — без особой радости прокомментировала я. — Не говорите им, ладно? Я постараюсь вести себя как обычно, только не спрашивайте пока ни о чём, умоляю вас. И не надо смотреть на меня с таким лицом, будто кого хоронят, — засунув щётку и пасту в карман, я сообщила: — Пойду на завтрак первой…
Несмотря на раздражение, проскочившее в моих словах, Ксюша понимала, что мои нервы — сейчас одна сплошная натянутая струна, посему не обижалась.
— Хорошо, что сделать мне? — спросила она, когда я уже была у лестницы.
— Просто поговори с девочками без Таку и Вики, а перед ними я найду какой-нибудь способ вести себя обыденно.
Она пообещала выполнить мою просьбу, особенно тщательно поговорив с Дашей, чье неуемное стремление быть утешительницей для каждого сейчас было бы не к месту. Да, такой я человек, не умею я делиться горестями, если мне плохо, то пускай ждет весь мир, иначе я могу сорваться на такую истерику, что в радиусе километра полопаются стеклянные предметы и потрескаются окна. Мне нужно было пережить ещё хотя бы пару дней, чтобы окончательно систематизировать всё случившееся, найти какую-то элементарную логику и оправдания действиям Юн Сона, или просто принять его как плохого человека и думать о нём не больше, чем о Жене, поступки которого уже не вызывали злобы, а лишь недовольную усмешку.
Спустившись на первый этаж в гостевую комнату, где у нас по обыкновению проходили завтраки, девочки с удивлением обнаружили меня весёлой, будто ничего не случилось. Кое-как выкручиваясь из подколов Жени по поводу отдыха в Сеуле, я улыбалась и шутила, с удовольствием поглощая завтрак и рассказывая о своих впечатлениях от телебашни. На самом деле за улыбкой пряталось желание вырвать Жене язык, зажарить его на сковороде и съесть, а ещё я пыталась не завыть с новой силой, запивая образовывающиеся в горле комки обжигающим кофе.
Даша хотела было что-то сказать мне лично, когда мы засобирались в учебный корпус университета, но была спроважена вовремя подоспевшей Ксюшей, которая, подмигнув мне, предложила сегодня вечером посидеть где-нибудь в курином ресторане.
В Пусане, как и в Сеуле, окончательно испортилась погода, поливая Корею сильнейшими ливнями с грозами, усиливавшими вероятность обещанного тайфуна. Это совсем не способствовало долгим прогулкам. После занятий, ютясь под зонтами и дождевиками, мы отправились в знаменитый аквариум на Хэундэ. Никто не стал меня осуждать, когда я оставила компанию, чтобы прогуляться в одиночку, незаметно подмигнув Ксю, чтобы она, по возможности, откололась от остальных. Не знаю, почему я выбрала её, наверное, из-за того, что она никогда не скажет и не посоветует ничего лишнего, а где надо промолчать — просто промолчит.
Прогуливаясь между большими аквариумами с разнообразными морскими жителями, я без разбора щёлкала камерой, даже не стараясь ловить фокус и глядеть в видоискатель. Огроменная рыба с тупой мордой, больше похожей на глазастый булыжник, наполовину высунувшись из своей пещеры, глупо смотрела на меня. Показав ей рожу, я неожиданно увидела, как она клацнула острыми как бритва зубами.
— А с виду ты кажешься безобидной…
— Ну вот, уже с рыбами заговорила, — Ксюша подкралась сзади и высунула язык, глядя на уродливую рыбину.
— Глупый рыбик с открытым ртом, — бросила я. — Но он хотя бы молчит…
— А со мной ты, значит, помолчать вдвоём решила.
Я слабо улыбнулась и взяла Ксюшку под локоть, уводя к другому аквариуму, где из песка торчали какие-то странные маленькие черви, на деле оказавшиеся тоже рыбами, только с неимоверно длинными непропорциональными телами.
— Морские сурикаты, — делая вид, что читаю вывеску, сказала я.
— Ага, оставь свои шутки для Гюнай, это она у нас наивная, — Ксюшка потрепала меня по плечу. — Но то, что ты уже шутишь, это уже хорошо.
— Ага, если не считать, что мы весь день ржали с Дашкой…
— То было на публику, а сейчас по собственному желанию. Просто признай, что ты приходишь в себя, что бы там не стряслось.
— Лучше расскажи как вы с Сон Чжином, и как с Викой…
— А то ты на обеде не видела, — Ксюшка улыбнулась точно сытая кошка, но тут же изменилась в лице, вспомнив про соседку по комнате. — Вика меня совсем игнорирует, даже не здоровается…
— Вполне логично, она просто не может иначе… Ей тяжело, что какой-никакой парень выбрал подругу, ну хорошо, не подругу, просто соседку по комнате. Я тебя понимаю, ведь со стороны это может выглядеть твоим предательством, несмотря на то, что вы с Викой так нормально и не сдружились.
— Ваша вина, что спихнули меня в самолёте на нее, а с собой везде таскали Таку, — ничуть не обидевшись, напомнила она про полёт в Корею.
Тогда мы как-то сразу разделились по возрасту, спихнули младшеньких — Ксюшу и Вику — друг на друга, а сами: я, Даша, Таку и Гюнай с самой регистрации друг от друга не отлеплялись…
Как я поняла за весь день, двое наших противных голубков так и снуют друг с дружкой под руку, прихватив Вику. Таку как-то сразу стала нежелательным лицом номер один — единогласно и безоговорочно. Подлая змея, да ещё и в засосах вся ходит, точно ужаленная, а Женя и вовсе скоро станет похож на один большой засос. Оказалось, что после отъезда Сергея он остался один в комнате, а Иль Хэ, узнав про то, что случилось в Сеуле, стал всё больше отдаляться от Жени и по-новому смотрел на Таку, чьи ахи и вздохи, доносившиеся из соседней комнаты через смежные розетки, мешали по ночам спать. Подобные новости меня ошарашили, ну почему бы этим двум идиотам не найти другого места для любовных утех? Бедный Иль Хэ на днях спросил у Даши: почему наш учебный лагерь превратился в секс-лагерь?
Мы с Ксю вошли в просторный зал с высоченными, этажа в три, аквариумами, где плавали крупные акулы, невероятных размеров тунцы и исполинские черепахи, размеренно гребущие ластами мимо опасных хищников, совсем их не боясь. Пройдя сквозь аквариум под аркой, где можно видеть, как над головой проплывают морские жители, мы как-то чересчур быстро оказались у выхода, где располагался магазин сувениров.
— Я должна это купить, — сказала я, схватив понравившегося плюшевого детеныша тюленя с полки и прижав к груди. — У Гюнай вон, сколько игрушек, а мне холодно и одиноко…
— А как же я? А я? — флегматично, без особых интонаций спросила Ксюша, вызвав у меня улыбку.
— Ты мой любимый кроватный труп.
Было приятно снова шутить и веселиться, слава Богу, я действительно отходила от всего быстро, несмотря на покалывающие в груди воспоминания о той ночи. Пусть пока что не очень часто тянуло улыбаться, но я была уверена: боль утихнет, и всё вернётся на круги своя… Но я ещё долго буду содрогаться при мысли о перенесённом позоре. Вот и сейчас, внезапно вспомнив об этом мужчине, я почувствовала, как внутри зашевелилось и перевернулось нечто неприятное, склизкое. Очень жаль, что всё то светлое, что было в Сеуле, теперь покрыто срамом…
— Когда собираешься рассказать нам? — осторожно спросила Ксюшка, поравнявшись со мною возле кассы.
— Шесть тысяч вон, пожалуйста, — огласила улыбчивая продавщица на английском.
— Когда буду готова, но, скорее, когда напьюсь, — уточнила я, а продавщица поневоле сделала непонимающее лицо, подумав, что обращаются к ней. — Поэтому пока что пить не буду…
— Но девчонки уже запланировали на ночь кинопросмотр с макколи…
— Лягу спать пораньше.
— Не в твоих принципах пропускать попойки, — напомнила подруга, когда, отслюнявив нужную сумму, я взяла пакетик с моим новым комнатным питомцем.
В холле на выходе нам уже махала Ан сонсеним. Мы вышли самыми последними и, как оказывается, пропустили грандиозное веселье происходившее уже наверху на улице. Дашка и Гюнай, решив побегать под тёплым дождём без зонтика, были мокрые насквозь.
— Иль Хэ щи! — весело защебетала Даша, увидев любимого ментора, который шёл под зонтиком с остановки. Видимо, он вернулся с учебы и решил соединиться с нами.
Он стал отчаянно хихикать над девочками, так как выглядели они точно промокшие кошки.
— Вам не холодно? — спросил он, продолжая смеяться.
И как он не старался, не смог увернуться от мстительных объятий Даши, которая подкараулила его со спины. Мы очень долго ржали над натуралистичным влажным рисунком на его футболке в виде отпечатка дашиной груди, очерченной точно по циркулю.
— Нуна! Привет, как твои дела? — заметив меня, Иль Хэ подошел и обнял, как-то по-мужски похлопав меня по спине.
— Отлично! — улыбнулась я. — Как твои? Как учёба?..
На своё удивление я заметила, что он с удовольствием общается с Дашей и, кажется, после поездки в Сеул между ними что-то неуловимо изменилось, о чём свидетельствовала картина в метро: Иль Хэ, положив ей голову на плечо, дремал с открытым ртом.
Девчонки, как и договаривались, набрали побольше макколи и всяких «ништяков», чтобы вечером устроить просмотр выбранной японской драмы «Небо любви». Сделав домашку, они перетащили дашкин нетбук вниз и спёрли мои колонки, пытаясь и меня подключить к просмотру, а зря…
Просмотр дорамы закончился общими подвываниями и слезами, а так же моим мокрым полотенцем, в которое все без зазрения совести сморкались, а я, нахлобучившись рисового вина, прикуривая одну сигарету за другой, оказалась плачущей в женском сортире.
— Ань, очень сложно успокаивать, знаешь ли, когда не знаешь причины слёз…
— Даш, — шикнула Ксюша.
— Ну, не могу я так, глядя на неё сердце разрывается, — обнимая меня, скрючившуюся на полу, сказала Дашка, на чьих глазах ещё не просохли слёзы от просмотра фильма.
— Всё будет хорошо, моя девочка, всё будет хорошо, — Гюнай присела рядом и стала гладить меня по голове, а я, надрывно завыв, буквально бросилась ей на грудь и обхватила в кольцо рук, отчего мы едва не завалились вместе на грязный пол.
— Сволочь… Какая же он сволочь… — вдруг гневно стала нашептывать я, и эта характеристика была отнюдь не самым плохим, что я говорила.
— Я ему точно что-нибудь оторву, если явится в Пусан, — зарычала Даша, понимая, что их подозрения касательно поведения Юн Сона были правдивы. — Ань, ты ещё днём вчера писала, что у тебя всё хорошо…
— Всё и было хорошо, — чуть успокоившись, икая, выдавила я, чувствуя, что ещё немного, и я сама выложу всё подчистую. Девочки, на удивление, терпеливо ждали. — Я сама во всём виновата, он тут не причем…
— У тебя как всегда все хорошие, мы знаем, — всплеснула руками Ксю, присев на корточки возле моих ног. — Может, расскажешь всё-таки? А то вон Дашку скоро хватит кондратий.
— Макколи ещё есть? — спросила я.
— Тебе хватит, — отрезала Даша по-матерински строго.
— Я сама знаю, когда мне хватит, — огрызнулась я нервно.
Когда едва начатая последняя бутылка макколи оказалась в моих руках, я сделала несколько больших глотков, отчего «по усам потекло», прикурила ещё одну сигарету и, собравшись с силами, как на духу рассказала обо всём, что произошло в Сеуле, опустив лишь подробности проведенной в объятиях Юн Сона ночи.
— Я знала, на что шла, но и подумать не могла насколько всё серьёзно. Этот мужчина оказался подлецом, каких свет не видывал, — завершила я свой слёзный рассказ, чувствуя, как сжимается сердце — мне словно пришлось пережить все заново.
Всегда смуглое лицо Гюнай сейчас напоминало оштукатуренную стену, Ксюша молча рассматривала свои шлёпки, и даже Даша с непониманием и неверием глядела куда-то мимо меня, не в силах выдавить комментария.
— Всё то, что бывает в дорамах — чистейшей воды бред, — провела я невеселую аналогию. — Хочу домой в Москву, не могу даже в одной стране находиться с этим человеком. Ясное дело, что лично мне он ничего не сделал, но…
— Вот ведь, урод… — Гюнай, никогда особо не использовавшая ругательств, сказала это с яростью. — Конечно, мы тебя понимаем, Анечка, — вдруг ласково добавила она, — и ты не должна себя винить…
— Как это, не должна? Знаешь, как мне стыдно за этот поступок? Особенно перед тем ачжощи, но не перед этим… Этим… — но я была не в состоянии назвать его по имени, а лишь уныло прислонила ледяную ладонь ко лбу. — Спасибо, что выслушали, мне стало легче… Пожалуйста, никому не рассказывайте…
— Ну, конечно же, мы никому не скажем, — тут же закивала Даша.
— Сон Чжин, правда, в курсе, что у тебя тогда истерика случилась…
— Скажите, что от счастья… — буркнула я, утирая слёзы.
— Ага, от счастья, как же…
В этот момент в туалет заглянули полуночницы-кореянки, с которыми у нас была стычка, но быстренько передумали курить, увидев картину пьяных обнимашек «этих странных русских», и ретировались, не сказав ни слова.
— Пошли им бить морды! А что, древняя русская традиция — стенка на стенку, — воинственно сжав кулаки, предложила я, чувствуя, что от сердца отлегло. — Где моя бутылка?
Странно, я ожидала, что после рассказа станет хуже…
— Тебе ещё глоток и ты упадёшь…
— Завтра в школу не пойдём! Кстати, да, я завтра вряд ли встану, — решила я. — Предупредите Ан сонсеним и извинитесь за меня. Скажите, что я была… в говно…
— Твоя честность и красноречие и так частенько сражают её наповал.
Уже хихикая, мы отправились в комнату, где, слава Богу, не было Таку, которая снова умотала на третий этаж к Жене. Ксюшку я не отпустила, приказав ночевать у нас. Достав из пакетика, купленного в аквариуме, игрушечного белька, я усадила его на подушку.
— Этот мужчина теперь будет жить с нами.
— Как его зовут? — вплетаясь в невинную забаву, спросила Гюнай, забирая его с подушки и прижимая к щеке. — Классный.
— Валера! О, точно, будет Валерой! — сразу же сообразила я.
— Валера из Тагила, — радостно поддержала Даша, а я, отобрав игрушку, запульнула её на кровать Гюнай.
— Гляди, Гюнай, у тебя теперь мужик в постели!
— Валера — единственный мужчина, которому это дозволено, — заползая по лестнице, кокетливо сообщила та, хлопая глазками.
— Эй, отдай Валеру, он мой! — возмутилась я, так как она успела устроить его возле подушки, где уже был целый зоопарк: большой розовый медведь, выигранный Викой, и круглая красная птичка из игры «Angry birds».
— Ну, уж нет, ты сама его кинула.
— Мне ущипнуть тебя за грудь?
— Андуэ!
— Дуэ!
— Аня, прекрати! — стала отмахиваться Гюнай, когда я, стоя на ступеньке лестницы, пыталась до неё дотянуться, но в какой-то момент просто схватила Валеру и кинула Ксюше, что уже была на моей кровати.
— Руки прочь от моего Валеры, — брякнула я, перелезая через Ксюшу к стенке. — Даш, свет потуши. Гюнай, а теперь рассказывай, что у вас там с Алестером в Сеуле было…
Даже в наступившей темноте можно было заметить её загоревшиеся, точно китайские фонарики, красные щечки. Гюнай сидела, обнимаясь с розовым медведем, и выглядела до невозможности счастливой.
— Ну… Мы гуляли по Хондэ, болтали о жизни, а потом я сказала, что сильно устала и предложила поехать в хостел…
— А вот теперь поподробнее, — устало попросила я, искренне радуясь за подругу.
— Он не отпустил меня спать… Я не знаю, как так вышло, но… — она запиналась на каждом слове, словно открывая какую-то супер секретную информацию. — Он просто взял меня за руку, мы так и сидели всё утро, я даже толком не могу вспомнить, о чём мы разговаривали.
— Вы целовались? — спросила я, но услышала дашин глухой смех в подушку, смекнув, что дальше скажет Гюнай.
— Он меня поцеловал, — кусая лапу медведя, пробурчала она.
— Да-да-да-да! — заверещала я. — Твой первый поцелуй…
— В щёчку…
Я аж поднялась в сидячее положение, больно чирканув по стене плечом.
— Что? Ты издеваешься? — недовольно бросила я, потирая ушибленное место.
— Гюнай — такая Гюнай, — сонно проговорила Ксюша, обнимая подушку.
Но Гюнай было не до нас, она, мечтательным взглядом глядя за окно, предалась воспоминаниям. Ну, да... Чего ещё было ожидать, Гюнай была невинна и чиста, точно первый снег, и даже простой поцелуй в щёку для неё был чем-то особенным, непривычным.Ощущая, как по комнате разливается её розовая аура, я тоскливо завидовала, ведь моя испорченная натура уже давно не способна на такую простую романтику. Если бы дело не дошло до постели, я бы не чувствовала себя такой угнетённой, но из-за этого на плечи легла ответственность. В жизни за всё приходится платить, искупать грехи стыдом, позором… Как-то тяжело стало сразу на душе, едва ощутив лёгкость, я вновь погрузилась в наболевшие мысли, но теперь как-то по другому, словно глядя на всё со стороны. Наверное, я просто выговорилась за сегодняшний вечер, а может, просто была пьяна, но я уже не ощущала того груза на душе. Мне просто вдруг стало грустно, грустно лишь от разочарования, но не от чувства вины… Теперь просто стоило забыть этот момент своей жизни и спокойно жить дальше, получив печальный опыт и понимание, что безответственность никогда не доведёт до добра…
— Прощай, Юн Сон, жаль, что всё так закончилось…
— Чего? — сонно спросила Даша.
— Ничего, спокойной ночи, — и, обняв Ксюшу, я уснула под привычную мелодию сопения с соседней кровати…
***
Нугуя* — (кор.누구야) — кто вы?
Агащи* — (кор. 아가씨) — девушка.
Хён* — (кор. 형) — старший брат, обращение мужчины к мужчине старше его по возрасту.
