Вместо эпилогаНесуществующая надпись кровью на стене вокзала Кингс-Кросс.
Я ненавижу Мары крестный ход,
Холодных лиц негаснущую бледность,
И черных листьев шорохи сквозь смертность,
И тени головами на восход.
Как воск свечи, столетия в огне,
Но оставляют в памяти лишь пепел -
От всех, кто темен был и кто был светел...
И колокол звонит всегда по мне.
* * *
Колокол, далекий и мрачный, грянул над скалами и потемневшим морем, и его звон растворялся в грохоте тяжелых, будто свинцом налитых волн.
Рыжеволосая дама средних лет, сидевшая на камне, вздрогнула от неожиданности, но головы не подняла. Она была занята тем, что пыталась прикурить сигарету, которая никак не желала разгораться на усиливающемся ветру.
Даму это начинало раздражать.
- Прошу, - произнес вдруг чей-то голос сбоку, и дама повернула голову. Высокий старик в фиолетовом балахоне стоял рядом - и когда только успел подойти? - приятно улыбался и протягивал ей сложенные вместе ладони, в которых пульсировал, как живой, маленький темно-синий огонек.
- Спасибо, – дама охотно затянулась сигаретой. – Ветер тут, просто жуть.
Рыжие пряди ее волос, выбившиеся из незатейливой прически, плескались на ветру, как обрывки флагов, и дым, свиваясь иссиня-черными кольцами, проходил сквозь них – ввысь, к нависающим тучам, похожим на него, только много, много больше…
На коленях у дамы лежала книга - желтые листы пергамента, исписанные мелким аккуратным почерком и переплетенные вместе – и только одна страница, самая последняя, оставалась черной и пустой, словно ее выкроили из беззвездного ночного неба.
- Будет шторм, – сказал старик. Его пронзительные ярко-синие глаза были устремлены на бушующее далеко внизу, у подножия скал, море.
- Да. Ты же знаешь. Так всегда, когда кто-нибудь умирает...
- А сегодня погибших много, - произнес старик ровным тоном, без всякого выражения.
- Много, - согласилась дама.
Повисла пауза, заполненная клубами дыма и грохотом серых волн.
- И ты даже не упрекнешь меня? – наконец ядовито спросила дама, стряхивая пепел с пергамента. – Не назовешь безжалостной и чересчур жестокой?
- А разве это имело когда-нибудь смысл? – ответил старик вопросом на вопрос.
- Нет. И не будет. Таков жанр драматургии. – Она погладила твердый переплет. Старик с любопытством протянул руку к пергаментным листкам и, дождавшись разрешающего кивка дамы, взял их и аккуратно начал просматривать. – Это действительно интересная пьеса… Сюжет был придуман уже давно, ну да начало ты и сам видел, и я даже кое-что успела рассказать заранее главному актеру.
Старик поднял брови с вежливым недоверием, не отрываясь, впрочем, от рукописи.
- Он действительно был хорошим актером. И мне, знаешь ли, захотелось с ним побеседовать, хотя это и не совсем в моих правилах. Без него уже все не так… Что это, в самом деле, за пьеса – «и жили они долго и счастливо»?..
- Самая лучшая пьеса, какую только можно выдумать, - заметил старик.
- О, ну тебе-то это подходит, - фыркнула дама. – А мне что делать с такой преснятиной? Скучно, дорогой мой. – Она выбросила сигарету в подступающий со всех сторон туман, не потрудившись погасить. – Держу пари, он принял меня за кого-нибудь из славной династии Трелони. Наверное, жутко удивился, когда все сказанное мною начало сбываться в точности…
- Действительно
все? – вежливо спросил старик. – А мне показалось, что актеры, по крайней мере, некоторые, склонны… э-э... к импровизации. И никак не желают уйти со сцены вовремя…
Он смотрел на страницу, где описывалось, как Избранный – Гарри Поттер во время короткой передышки в Финальной Битве носится по волнам чужих воспоминаний. А сразу перед этим из переплета торчали неровные обрывки пергамента, будто кто-то вырвал одну или несколько страниц.
И у дамы возникло нехорошее чувство, что старик знает – что было на этих страницах и почему они вырваны.
- Это была незначительная сюжетная подробность, - быстро сказала она, выхватив книгу у него из рук и захлопнув. – Второстепенный герой. Да жив он или мертв, никакой разницы. – Эта речь сопровождалась свирепым взглядом: только поспорь…
Старик вздохнул, с трудом скрыв улыбку.
- Вот в чем твоя проблема. Ты не можешь, да и не хочешь почувствовать по-настоящему, что они
живые. А живому свойственно вертеться не всегда так, как надо для твоей красивой игры. И даже один пример уже показывает возможность…
- Теперь и ты хочешь испортить мне триумф, да? – вконец рассердилась дама, хлопнув ладонью по своей рукописи. – Сначала этот со своими варевами… давно бы надо было прикончить его, чтоб его оборотень покусал! Только мутит весь сюжет… Теперь ты со своей вечной назидательной философией. А ведь сегодня занавес! Как и задумано мною с самого начала, мною, а не кем-то из твоих «живых» актеришек! Все, довольно!
Старик покачал головой, но спорить дальше не стал: он не привык быть нелюбезным с дамами, даже с такой коварной и капризной, как эта.
- Так или иначе, - сказала его собеседница, заметно остыв, - мне давно не было так интересно. Даже жаль переворачивать последнюю страницу. Но ведь ради этого все и делалось, по сути, не правда ли?
- О да, – согласился старик. Он склонился над рукописью и коснулся воплощенной черноты, которую представлял собой последний лист книги. Его пальцы прошли сквозь пергамент, не встретив никакой преграды, - будто это и не пергамент был вовсе, а черная дыра. – Последняя страница – самая важная. Вот только она одинакова во всех книгах, и всегда остается
ненаписанной… Это закон сохранения надежды… Вечная неопределенность...
- Ты так думаешь? – Дама пошарила рукой за камнями и извлекла откуда-то чернильницу и перо. Удивленно воззрилась на улитку, нагло примостившуюся на стеклянной поверхности пузырька, и стряхнула ее прочь. Улитка обиженно хлопнулась в редкую траву, кое-где пробивавшуюся между каменных россыпей. – Ну тогда специально для тебя.
Она обмакнула перо в чернильницу и поверх черноты заключительного листа большими ярко-зелеными буквами вывела надпись:
THIS IS THE END
- Четко и однозначно. Теперь доволен?
Старик укоризненно покачал головой.
- Вредничаешь. Будь добрее, и люди к тебе потянутся, - щегольнул он где-то подслушанной поговоркой.
- Они и так тянутся. Потому что выбора у них нет. – Дама хохотнула и поднялась с камня. – Идем отсюда. Неохота промокнуть.
Тучи над ними становились все плотнее, и ветер все резче свистел в пространстве между скалами.
- А что ты сделаешь с книгой? – спросил старик.
- Оставлю здесь, - вдруг посерьезнела дама. Она приподняла большой плоский камень, все еще теплый от солнца, и бережно спрятала под него пергамент. – Для тех, кому интересно. Для тех, кто
будет помнить…
- То есть, для таких, как я, - сказал старик.
- Да. Для таких, как ты.
Первые тяжелые капли наступающего ливня зашелестели по скалистым выступам вокруг. Дама поморщилась: она терпеть не могла, когда ветер или дождь добавляли хаоса к ее прическе. Вместе со стариком они торопливо зашагали по узкой тропинке среди нагромождений камней, и скоро их высокие фигуры совершенно исчезли в дождевой дымке.
Ветер ревел, грозя все смести на своем пути, но плоский камень, укрывавший рукопись, был неподвижен. Эту спокойную неподвижность он унаследовал от древних скал, частью которых когда-то был.
Под ним на последней странице рукописи в непроницаемом черном пространстве медленно растворялась зеленая надпись –
«THIS… IS… THE… END»… - будто кусочки сахара в стакане очень черного чая. Скоро упрямая страница снова стала пустой и неопределенной, очень пустой и очень неопределенной, как воплощенный знак вопроса.
Огромные волны неистово бились о берег, и с ревом их перемешивался колокольный звон, который, казалось, шел отовсюду сразу – и ниоткуда одновременно.
…В каком-то направлении, ведомом только ему.
