Глава шестая: МалфойБольше двух месяцев прошло с тех пор, как я виделся с Грейнджер в последний раз, в новогоднюю ночь. Когда на следующее после этого утро я проснулся с похмельем (которое ощущалось так, словно эльф поселился у меня в голове и пытался, пинаясь и толкаясь, из нее выбраться) и с ужасом вспомнил о том, что наплел прошедшей ночью, стыд накрыл меня с головой. Стоит ли говорить о том, что с тех пор я избегаю Грейнджер. Я отправил домашнего эльфа забрать Скорпиуса из ее дома и не поехал на вокзал его провожать, боясь столкнуться с ней на платформе 9¾.
Через две недели я получил от нее письмо, оповещающее, что ее законопроект прошел в первом чтении. Совершенно не было необходимости мне об этом писать – все газеты и так кричали о данном событии. В своем письме она также сообщала, что папка с делом моего отца теперь находится у нее, и она собирается просмотреть ее для предстоящей апелляции. Не хочу ли я встретиться и обсудить что-нибудь в связи с этим? Не-а.
Она отправила мне другое письмо, когда приближалось второе чтение ее законопроекта. Не хотел бы я встретиться и обсудить? Нет.
Она послала мне третье письмо, спрашивая, не избегаю ли я ее. В отличие от предыдущих разов, когда я давал ей определенные, односложные ответы, проснулась моя гордость, и я решил отказать ей в удовольствии почувствовать свою правоту. Знаете, как кто-то может спросить вас о чем-то одном, но вам не хочется на это отвечать, и вместо этого вы заводите историю о своем дяде Деннисе, который приехал к вам домой на Рождество, и облапил вашего брата, потому что у того были длинные волосы (братец был в бунтарском подростковом возрасте), и он был похож на девушку, и это привело к ужасным разборкам, и ваш дядя вынужден был либо протрезветь, либо выметаться из вашего дома, а ваш брат остриг волосы и представил семье своего лучшего друга Шона в качестве своего возлюбленного? Да, так вот я сделал нечто похожее, только в эпистолярном жанре. Вместо того, чтобы просто ответить Грейнджер: «нет, я тебя не избегаю. Просто я сейчас очень занят», я пустился в объяснение о цвете волос Дафны, и как ей нужно обратно перекраситься в блондинку, и обо всех трудностях, с которыми я сталкиваюсь в процессе, пытаясь подобрать нужный оттенок, потому что основной ингредиент для зелья надо купить у старой карги, которая хочет пойти со мной на свидание, а в свое время хотела быть приходящей няней Скорпиуса, и как поиск правильного цвета волос привел к тому, что наша с Блейзом дружба поставлена под удар. М-да, это была катастрофа. Грейнджер ответила мне соответственно:
Дорогой Малфой,
Что ты несешь?!
С уважением,
Гермиона Уизли,
П.С. С какого перепугу Панси опять хочет с тобой встречаться? Она никогда не слышала о том, что нельзя мыть руки в грязной воде?
Это вызвало у меня приступ смеха (да, я знаю, что смеялся над собой и Панси, но это меня не остановило), и я вынужден был присесть, чтобы справиться с покалыванием в боку. По крайней мере это научит Грейнджер не задавать мне вопросов.
После этого мы с ней не общались, хотя ее имя постоянно появлялось в газетах. Пресса сообщала, что она поругалась с Поттером по поводу своего законопроекта. Некоторые фракции утверждали, что все это – политический ход, чтобы в дальнейшем баллотироваться на пост министра магии. Она пытается манипулировать людьми? Она пытается манипулировать апелляцией Люциуса Малфоя? Она берет взятки у семьи Малфоев? Гермиона Грейнджер забыла о жертвах войны? Гермиона Грейнджер поддерживает движение Неопожирателей Смерти? Как обычно, газеты, похоже, заклинило на тенденциозных и сенсационных сообщениях – настоящая журналистика не заморачивается о последствиях. И, как водится, старались поместить ее худшие снимки – она выглядела на них на всех так, словно никогда и не слышала о существовании расчески.
И, естественно, меня посетил Поттер со своим помощничком. В один не слишком прекрасный день они появились перед моими воротами, и я не сильно торопился почтить их своим присутствием.
Меня молча отконвоировали в отдел авроров, где усадили в комнате для допросов, изъяли мою палочку и, как это ни странно, галстук. Я не знаю, что, по их мнению, я мог делать с галстуком, но если они считали, что я мог с его помощью вырубить двух опытных авроров, то кто я такой, чтобы спорить с подобного рода репутацией?
- Мне следует нанять адвоката?
- Тебе нужен адвокат? – спросил Поттер.
- В чем меня обвиняют?
- Мы просто беседуем, - сказал Уизли, но при этом совершенно не выглядел дружелюбно. – Когда в последний раз ты разговаривал с Гермионой Уизли?
Мне было нечего им сказать. Обвинения мне не предъявили, и не позволили обратиться к адвокату. Я смотрел на голые стены и презрительно усмехался. Я очень хорошо умею заставить людей от меня отвалить, при этом не говоря ни слова. Я годами оттачивал данную технику в Хогвартсе, и когда очутился в тюрьме, мог взглядом выразить эту мысль. И поэтому единственное, что Поттер и Уизли в тот день от меня получили – одно немое, но вполне красноречивое «отвали».
Допрос длился на протяжении пяти часов. Вот еще одна вещь, которой меня научил Азкабан – терпение (ну… не то чтобы очень, но все-таки…), и через пять часов я так и не произнес ни слова. Через какое-то время их дежурство закончилось, а сверхурочно отдуваться не было ни малейшего смысла.
Они меня отпустили, но когда я вошел в лифт – Поттер уже поджидал меня там. Как, во имя Мерлина, он это проделал?! Я чуть было не выскочил, но двери уже закрылись, и лифт двинулся по направлению к фойе. Я прислонился к стенке, а он разглядывал меня с особенным, осуждающим презрением.
- Какого черта ты пялишься, Поттер?
- Если ты причинишь Гермионе хоть какой-нибудь вред, прямо или косвенно, - он бросает на меня красноречивый взгляд, и я еще больше сатанею, - я хочу, чтобы ты знал: я лично тебя убью. А потом заявлю, что это было самообороной. Я начальник отдела авроров и член Визенгамота. Я смогу провернуть это дело безнаказанно.
Лифт тренькнул, сообщая о прибытии на нужный этаж, и он вышел первым. Я раздумывал, стоит ли мне швырнуть в него каким-нибудь заклятьем поомерзительнее прямо там, на месте, но в конце концов решил, что он того не стоил. Плевать я на него хотел.
Тем не менее, я держался от Грейнджер подальше.
А потом, когда я меньше всего этого ожидал, то вдруг получил от нее письмо, говорящее, что мне не стоит посылать Скорпиусу вопиллер по поводу полученного им «Т» на пробном экзамене по трансфигурации. Я понятия не имел, о чем она говорила. И только я сел, чтобы написать ей ответ, как прилетела хогвартская сова и принесла письмо от учителя Скорпиуса по трансфигурации, который выражал беспокойство по поводу «Т» моего сына, полученное им на пробном экзамене по трансфигурации. На какое-то мгновение я подумал, что Грейнджер – ясновидящая. Странно, у меня всегда было ощущение, что она не сильно жаловала предсказания, но потом я пораскинул мозгами и понял, что она, скорее всего, слышала об этом от Розы Уизли. Я решил последовать ее совету и не послал Скорпиусу вопиллер, как в прошлый раз, когда он завалил защиту от темных искусств. Он все еще был наказан за выходку с кражей моей змеи, в результате которой чуть было не погибла Роза (кстати, змею мне до сих пор не вернули, и Скорпиус утверждает, что не знает, где она). Кроме того, я сейчас по-настоящему ненавижу вопиллеры, потому что один из них послужил причиной моего разрыва с сыном. Я послал ему вопиллер в конце первого семестра за то, что он завалил зельеварение, и с таким же успехом я мог бы послать ему черную метку. Именно с тех пор все пошло под откос. Я написал Грейджер и поблагодарил ее за совет.
С тех пор мы переписываемся, касаясь всех тем вообще и ни одной в частности.
Мы ни разу не упомянули о моем отце.
А три недели назад, сидя вечером с Панси и Блейзом в гостиной за коктейлем в ожидании ужина, я получил два письма. Первое было от учителя Скорпиуса по трансфигурации, сообщавшее, что мой сын явно стал лучше учиться. Второе было от Грейнджер, и там говорилось, что отказа она не примет, и что я просто обязан встретиться с ней по адресу, указанному на прилагаемом к письму портключе, в противном случае она сама за мной явится. Я взглянул на своих гостей и смог легко себе представить, какая катастрофа произойдет, постучись Грейнджер прямо сейчас в мою дверь. Панси понятия не имеет о том, что мы с Грейнджер сейчас в нормальных отношениях. Она, как и остальной магический мир, пребывает в уверенности, что Грейджер напрочь сбрендила. Блейз по-прежнему считает, что я воспользовался его советом и манипулирую ею. Что, если Грейджер каким-то образом скажет им о том, что я провел с ней новогоднюю ночь, где назвал ее красивой, и что теперь мы с ней переписываемся? Этого ни в коем случае нельзя допустить. Я скорее соглашусь есть гвозди. Ржавые.
Я немедленно поднимаюсь, бормочу извинения о непредвиденно возникшей ситуации, требующей моего обязательного присутствия, и как только дотрагиваюсь до приложенной к письму безобидной старой мыльницы, мгновенно телепортируюсь в другое место. Мои действия выглядят так, словно я совершаю их по собственной воле, но я почти убежден в том, что это – похищение.
Сейчас четверг, шесть часов вечера, и я по ее требованию иду по улице в каком-то из пригородов Суррея. Кругом тихо, и небо все такое из себя буколическое. В конце длинной улицы расположен гигантский собор, архитектурный стиль которого косит под готику. Небо за ним кое-где темно-серое, а кое-где - ярко красное. Я знаю, что Грейнджер не позвала меня сюда только ради потрясающего вида. Я смотрю на адрес и объяснения, которые она написала, чтобы удостовериться, что иду в правильном направлении, и спешу по подъездной дорожке к дому, похожему как две капли воды на все остальные дома на этой улице, за исключением двора, за которым, видно, ухаживали с большой заботой и любовью. Сегодня седьмое марта, но цветы, посаженные живущими тут людьми, уже начинают расцветать. Мама бы позавидовала. Я стучу в дверь три раза, и она мгновенно открывает. Я захожу вовнутрь до того, как она успевает меня пригласить.
- Гм, все-таки не вампир, как я вижу, - бормочет она и закрывает дверь. Я решаю проигнорировать ее колкость.
- Грейнджер, зачем ты позвала меня сюда? В чем такая спешка? Я был на важной встрече! – я не посчитал нужным пояснить, что моя важная встреча заключалась в обсуждении последних сплетен с Панси и Блейзом. – И вообще: где это я нахожусь?
- Ты держишь адрес в руках. Или ты попал сюда как-то иначе?
- Грейнджер!
- Я пошутила! – я пристально смотрю на нее, скрестив руки на груди и постукивая ногой. – Последний раз таким заведенным я видела только мотоцикл – такой маггловский вид транспорта, - она бросает на меня красноречивый взгляд.
- Я не заведенный.
- Конечно же, нет. Это дом моих родителей. Я позвала тебя, потому что нам надо кое-что обсудить. Ты должен подключиться к каминной сети. Я не могу постоянно посылать тебе сов.
Я не хочу объяснить ей, почему я не желаю/не могу подключить свой камин к сети. Она смотрит на меня где-то с минуту, в надежде, что я поясню, в чем дело, но я резко меняю тему:
- Где твои манеры? Ты что, не собираешься взять у меня пальто и повесить его?
Она хмурится, берет пальто и швыряет его себе за плечи, не беспокоясь посмотреть, куда оно упадет. Пальто черной кучей валится на пол перед дверью. Честно говоря, я не знаю, зачем я его ношу. Погода довольно теплая, и вполне можно было бы оставить его дома. Но, тем не менее – это мое пальто, и она не имеет права так с ним обращаться!
- Ведешь себя, как пятилетний ребенок, Грейнджер! – она поворачивается и уходит. – Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!
Я вытаскиваю палочку и пристраиваю пальто на вешалку, потом иду за ней - по-видимому, в кухню. Она маленькая и уютная, с круглым столом посредине. Стены выкрашены в приятный, мягко-голубой цвет. Свет с люстры отражается в маленьких керамических плитках кафеля, покрывающего стену над плитой. Над дверью висит распятие, а над окнами прибиты пальмовые листья в виде крестов. Я чувствую себя ужасно не в своей тарелке – стою неловко у стола, не зная, что бы предпринять. Такое чувство, что у меня слишком много конечностей. Я не уверен, что делать с руками, поэтому засовываю их в карманы. Она же не может стоять спокойно. Мечется по кухне и с кипучей энергией открывает и закрывает ящики. В общем и целом, производит впечатление наркоманки во время ломки.
- Я бы пригласила тебя к себе домой, но даже если Рона и нет, то у Гарри есть двадцатичетырехчасовой доступ в наш камин, и мои охранные чары его признают. Ты знаешь, что мой дом – его дом, так что он в буквальном смысле может войти в мою гостиную каждую секунду, и мне не хочется приступать к объяснениям… у нас и так сейчас отношения натянутые, - я хочу спросить, что она под этим подразумевает, но она продолжает прежде, чем я успеваю вставить хоть слово. – Я решила с тобой встретиться, потому что ничего не слышала от тебя по поводу апелляции. Я видела, что вы с Нарциссой подали необходимые бумаги, но мне не довелось выслушать ваше мнение на этот счет. Вполне возможно, что с тобой, Скорпиусом и Нарциссой проведут собеседование. Я представила проект закона в Визенгамоте, но ты ни словом не обмолвился со мной по этому поводу, хотя твое имя появляется в газетах так часто, что им уже можно заменять союзы и предлоги. Ты ничего не рассказываешь мне о ваших отношениях со Скорпиусом. Они улучшаются, ухудшаются, остаются без изменений?
- Я не знал, что тебе требуется еженедельный отчет.
- Вовсе нет. Просто я беспокоюсь. Ты написал мне то идиотское письмо, когда я спросила, не избегаешь ли ты меня, - о, нет! Она собирается говорить о «Ночи, которой не должно было случиться». Честно говоря, под этим кодовым названием у меня числится много событий, и то, что я назвал Грейнджер красивой, занимает в их списке только десятое место. Но все равно, раз оно вошло в десятку, то классифицируется мною как мини-катастрофа. Она продолжает:
- …и я немного волновалась. Между прочим, я думаю, что ты мог бы стать отличным политиком. Ты весьма ловко научился не давать прямой ответ на вопрос.
- Да, я уверен – общественность спит и видит, чтобы избрать бывшего Пожирателя Смерти на пост министра магии.
- Ну, министр магии – наверное, все-таки, чересчур амбициозно. Возможно, не надо ставить целью достичь звезд – для начала можно ограничиться и крышей дома.
- Гм, например, устроиться в школу и учить детей тому, чего стоит остерегаться?
- Они должны остерегаться только тебя! – говорит она с улыбкой, и поэтому я не обижаюсь. Кроме того, что обидного в правде? Глаза у нее слегка покрасневшие, как будто она плакала. Она замечает, что я пристально ее рассматриваю, собираясь спросить, плакала ли она, и отворачивается, чтобы открыть холодильник. Она что-то мне говорит, но я не слышу, потому что не могу оторвать взгляд от ее бедер, обтянутых серой юбкой.
- Та-ак, к сожалению, я ничего не могу тебе предложить, за исключением кошмарных на вкус печений из муки крупного помола, овсяных хлопьев и свежевыжатого свекольного сока, - говорит Грейнджер после того, как выпрямляется и захлопывает дверцу холодильника. Потом она поворачивается ко мне.
- Что?
- Что? – чуть ли не кричу я ей в ответ, защищаясь. Она смотрит на меня в недоумении. Мороз холодильника на ней отразился, и я вижу, как ее соски напряглись и вытянулись под блузкой. Она туже стягивает жакет и складывает руки на груди. Я молюсь всем богам, чтобы она не заметила, как я на нее пялился. Чтобы сменить тему, я спрашиваю:
- Где твои родители? – как только я это произношу, то понимаю, что она, скорее всего, говорила мне об этом. У нее на лице такое выражение, словно она не может понять – тупой я, или просто глухой. Мне все равно, какой вариант она выберет, потому что правда (то, что я, мягко говоря, разглядывал ее совсем не по-деловому) слишком унизительна.
Мне плохо из-за испытываемого чувства вины и отвращения к себе. Я не знаю, что хуже: то, что меня опять тянет к обществу женщин, и я реагирую на плоть, или то, что именно Грейнджер пробудила во мне эту тягу. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь: у меня вызывает стыд то обстоятельство, что подобные чувства продолжают возникать у меня в ее присутствии. Я не могу вспомнить, когда в последний раз испытывал влечение к женщине – и особенно к той, на которой я не был женат.
Я уверен, что это не имеет никакого отношения непосредственно к Грейджер. Просто что-то в ней вызывает во мне такой отклик, словно дежавю или нечто подобное. Но я не могу понять, что именно является триггером. Я просто знаю, что у меня улучшается настроение, когда я с ней, но это совершенно нелогично, потому что сия особа раздражает меня до невозможности.
- Ты тупой или глухой?
Понимаете, о чем я говорю?
- Я только что тебе сказала, что мои родители сейчас в пабе. Сегодня вечер викторины, их категория – религия и литература, - она указывает на распятие в качестве подтверждения своим словам. – Они сейчас на очистительной диете, поэтому вся еда в доме - фрукты для соков и продукты из цельной муки. Ты что, меня не слушал?
- Я иногда отключаюсь, когда ты говоришь. Твой голос так же раздражает слух, как и царапанье гвоздей по стеклу. Нам стоит ограничиться совами.
Она выглядит так, словно вот-вот накроет меня каким-нибудь страшным заклятьем, но я должен был это сказать. Моё замечание было совершенно не к месту, но мне до жути захотелось вернуть себе чувство привычной реальности, потому что совершенно очевидно: со мной что-то не так, раз Грейнджер вызывает у меня тень желания. На ней надеты длинная серая юбка и гладко-белая блузка, на которую наброшен серый же пиджак. В сочетании с буйной каштановой шевелюрой это напоминает серебряную вазу, покрытую стогом сена. Совершенно немыслимо, чтобы именно эта женщина могла в конце концов заставить меня что-то
почувствовать после стольких лет.
- Мой голос так звучит? Твоя манера разговора напоминает постоянные, предсказуемые модуляции ручной пилы, и при этом ты имеешь наглость говорить мне о моём голосе?
Мы стоим, уставившись друг на друга. Я чувствую себя идиотом, находясь на этой маггловской кухне и изо всех сил стараясь сфокусироваться на чём-то слева от Грейнджер, чтобы избежать взглядов на ее фигуру. Это так странно. Сегодня вечером я видел Панси. Она выглядела, как всегда, потрясающе. Почувствовал ли я хоть какое-нибудь движение ниже пояса? Не-а. Представлял ли я ее себе обнажённой, пока она разговаривала? Ни в коем разе. И вот, я стою тут и говорю Грейнджер, что готов засунуть в уши свою волшебную палочку, лишь бы не слышать ее голоса – и призрак вожделения пролетает надо мной, в то время как я мысленно стягиваю с нее блузку.
От этой мысли я чуть было не валюсь в обморок.
- Малфой, с тобой всё в порядке? Ты плохо выглядишь. Тебя тошнит? - ее голос доносится смутно, словно издалека. Меня действительно тошнит. Тошнит от того, что я схожу с ума, потому что это единственное объяснение происходящему, которое я могу придумать. Я попал в иное измерение, в жалкую жизнь другого Драко Малфоя, где тело его жены ещё не остыло, а он воображает, как трахает Гермиону Грейнджер в кухне ее родителей.
- Малфой! Малфой!
- Дай мне, пожалуйста, воды. Мне надо присесть, - слышу я свой голос. Моя жена, наверное, в могиле перевернулась. Мои предки покидают свои портреты в усадьбе Малфоев в эту самую минуту.
- В чём дело? Ты болен? Может, голоден? Ты что-нибудь ел?
Она впихивает мне в руку стакан с водой. Суетится. Я обследую стакан, желая удостовериться, что он чистый. К счастью, пятен я не обнаруживаю. Осторожно отхлёбываю воду, страстно желая, чтобы Грейнджер исчезла. Она наклоняется надо мной, и ее тело проглядывает сквозь блузку. Я закрываю глаза.
- Ты ел? Я думаю, нам надо поесть. Давай куда-нибудь сходим. Допивай свою воду, - я открываю глаза. Она уже выпрямилась и смотрит на меня с тревогой, явно плещущейся в этих больших диккенсовских глазах, подернутых дымкой сострадания ко мне, убогому, - давай же. Нам надо выйти, чтобы аппарировать отсюда. Я поставила антиаппарационные заклятия в доме.
Я следую за ней на улицу, всё ещё ошеломлённый. Я думаю, что и впрямь болен, или же кто-то наслал на меня порчу. Другого объяснения нет. Я смотрю на Грейнджер, когда она протягивает мне моё пальто, и ничего к ней не чувствую, так что подозреваю, что это влечение приходит и уходит, как волны тошноты. Только вместо приливов и отливов дурноты, меня накрывают приступы влечения к Грейнджер. Какая заковыристая порча! Но с какой целью ее наложили?
- Ты сможешь аппарировать? Мы могли бы поехать на машине.
Я смотрю на машину, припаркованную возле дома. Она серебряная, и у нее есть четыре колеса и двери - и это всё, что я могу о ней сказать. Грейнджер оглядывается по сторонам, а потом шепчет:
- Ассио, ключи от Ауди, - я не успеваю вовремя возразить, как она хватает меня за руку и ведёт к транспортному средству. Двери открываются, и она усаживает меня вовнутрь, в то время как я пребываю в состоянии зомби, со все еще кружащейся головой от того, что случилось в кухне, и от нереальности происходящего. Постоянно спрашиваю себя: «Что я здесь делаю?» «Что же такое случилось?» и «Почему это происходит со мной?». Такое чувство, что я ударился головой и очнулся в новом и незнакомом месте.
Я вынужден полагаться на способности Грейнджер управлять этим устройством, и сей факт меня чрезвычайно удручает. Она говорит, что права у нее с девятнадцати лет, но в этом мало утешительного. Я бы предпочел услышать, что она изобрела эту штуковину и знает в деталях, как она работает, и что цель ее жизни – постоянно совершенствоваться в навыках управления ею.
Грейнджер даже пытается дать мне импровизированный урок:
- Видишь, вот это – тормоза, чтобы машина останавливалась. Это – педаль газа, для того чтобы двигаться вперед, а это – сцепление…
- Почему ты босиком?
- Видишь ли, рекомендуется водить машину в плоской обуви, а не в шлепанцах или в туфлях на высоких каблуках, которые сегодня на мне. Я бы могла трансфигурировать свою обувь, но когда я сделала это в прошлый раз, чары рассеялись в самый неподходящий момент, поэтому я предпочитаю водить босиком.
- А в чем заключается опасность?
- Каблук может застрять под педалью газа, и вместо того, чтобы тормозить, я буду увеличивать скорость, и мы можем врезаться в зад грузовика, и наша машина взорвется, и мы умрем ужасной смертью от того, что лобовое стекло располосует нам лица, а затем пламя поглотит наши тела.
Я не смог быстро выскочить из машины, потому что она заперла двери на замок. Она хватает меня за руку до того, как я успеваю дизаппарировать.
- Малфой, Малфой! Я пошутила!
Я смотрю на нее, и она чуть не валится на пол от смеха.
- У тебя патологическое и совершенно неуместное чувство юмора.
- У меня? Это ты шутишь о Пожирателях Смерти на крыльце моего дома, - я закатываю глаза, в то время как стараюсь придумать достойный ответ. У меня его нет, поэтому я лишь презрительно усмехаюсь. Она качает головой и улыбается, почти по-доброму, но не совсем.
- Пристегнись, вот так.
Она демонстрирует действие на себе, и я повторяю, а где-то в подсознании у меня мелькает мысль, что, будь это в любовном романе, она бы наклонилась, чтобы обстоятельно научить меня этой премудрости. Интересно, соответствует ли Грейнджер тому типажу, который описывают в любовных романах? Обладает ли она пресным и шизофреническим характером, сдобренным по крайне мере десятком неврозов, которые мужчины находят очаровательными? Не-а. А мог бы я быть смуглым, погруженным в темные мысли, таинственным незнакомцем, опасным, но при этом хорошим парнем, даже рыцарем, под отталкивающей личиной? Ни при каких обстоятельствах. Начнем с того, что я блондин. Кроме того, Грейнджер слишком умна, и поэтому я уверен, что она подумала об альтернативном варианте вместо того, чтобы наклониться ко мне и пристегнуть ремень самой. Нет, она никогда не сможет быть героиней любовного романа. Но мысль очень забавна, и я издаю смешок. Она скептически на меня смотрит, без сомнения, решив, что страх свел меня с ума, но при этом ничего не говорит. Вместо этого она поворачивает ключ, и пространство наполняется тихим, ровным урчанием. Мы движемся, а она, похоже, практически не прикладывает к этому никаких усилий. Это совершенно потрясающе!
- Вы, магглы и магглорожденные, самые большие загадки вселенной.
- Знаешь, раньше ты бы по-другому закончил эту фразу, сказав, что мы – величайшая ошибка природы. И ты бы однозначно употребил другое слово вместо «магглорожденные».
Мне нечего на это ответить. Я думаю, мне нравится ездить на машине, хотя бы по той причине, что можно притвориться, будто смотришь на пробегающий перед тобой ландшафт, и таким образом игнорировать вопросы, ответа на которые у тебя нет.
Поездка в центр города прошла без каких-либо происшествий, и я этому рад. Я стараюсь дышать ровно и спокойно, когда она сворачивает на улицу с более интенсивным движением, и мне кажется, что на дороге сотни различных машин. Стоит невероятный шум. И это не просто свист ветра в ушах, как при полёте на метле. Это низкий гул - словно что-то пытается раскрошить это изобретение из стали и стекла, в котором мы застряли. Это одновременно и пугает, и заводит.
Она интересуется, что мои родители говорят об ее участии в апелляции и законопроекте, и я могу ответить ей лишь то, что они возлагают на нее большие надежды.
- И от этого им невероятно стыдно.
Она бросает на меня быстрый взгляд и тихо спрашивает:
- И тебе тоже стыдно? Поэтому ты избегаешь встреч со мной?
- Нет, мне не стыдно от этого, - к моему собственному удивлению, это действительно так. - И причина того, что я не хотел тебя видеть, вовсе не в этом, - наконец я признаю то, что на самом деле избегал ее, и хотя она, как я и ожидал, вспоминает «Ночь, которой не должно было случиться», но делает это немного иначе, чем можно было предположить. Вместо того, чтобы позлорадствовать над моим признанием, она говорит только:
- Ты был не так уж пьян той ночью. Ты всё это говорил всерьёз?
Я смотрю на нее, но она устремила взгляд на дорогу. В этом нет серьёзной необходимости, так как машина практически стоит в "пробке", как Грейнджер это называет. Внутри автомобиль освещен разноцветным неоновым светом: красным и ярко белым - от окружающих машин, и жёлтым - от уличных фонарей. Мне хорошо виден ее профиль, и в голову приходит та же мысль, что и в новогоднюю ночь. Я отворачиваюсь к окну.
- Да и нет, - тихо говорю я. Это признание заставляет меня ощутить вину одновременно с радостным возбуждением, словно мне удалось не попасться на совершении какого-то грязного проступка, вроде воровства женских трусиков и все такое. К счастью, Грейнджер оставляет мой ответ без комментариев. Вместо этого она резко сворачивает влево и ударяет по тормозам. Ещё немного - и у меня была бы травма головы!
- Чёрт побери, ведьма! Тебе что - никогда не говорили комплиментов?!
- Что? А, нет, ты здесь ни при чём. Вон в том пабе подают сэндвичи с курицей по-филадельфийски. Я уж и не помню, когда в последний раз их ела.
Я уверен, что сижу, разинув рот от изумления. Она ловко паркуется перед пабом и выскакивает из машины, в то время как я вожусь с ремнём безопасности, словно неандерталец, каким я, собственно, и являюсь в мире магглов. Эта ведьма просто поразительна!
ХХХ
- Я ищу этот сэндвич в Англии с тех пор, как провела летний отпуск в Америке, где ела его впервые. Я пробовала и другие сэндвичи, но все они и в подмётки не годились филадельфийскому. С тех пор я постоянно испытываю разочарование.
- ...пиком кульминации которого, вне всякого сомнения, был твой брак с Уизли?
Грейнджер притворяется, что меня не слышит. Вместо этого она заказывает два сэндвича (она настояла на том, чтобы и я его попробовал) и напитки: стакан воды для себя (она не хочет портить впечатление от идеального вкуса сэндвича сахаром или алкоголем) и джин с тоником для меня (мне нет дела до идеальности этого вкуса).
Мы сидим в кабинке, в отдалении от окон и спиной к посетителям паба, словно тайные любовники. Приносят напитки, и я внимательно рассматриваю бокал на предмет пятен, и не найдя их, с удовольствием отхлебываю алкоголь.
- Ты писал Скорпиусу? - спрашивает она.
- Да, но он не ответил ни на одно письмо. Однако я продолжаю в надежде, что однажды он передумает.
- Я знаю. Роза перехватывала твои письма. Она их хранит в надежде, что однажды он передумает и захочет их прочесть, - я задыхаюсь от нахлынувших чувств восхищения и благодарности по отношению к дочери Грейнджер. - Ему сейчас нелегко приходится в школе из-за всей этой шумихи в газетах по поводу моего законопроекта, апелляции Люциуса и того эффекта, который первый оказывает на второе. Вдобавок, газеты опять ворошат твоё прошлое. Я делаю то, о чём ты просил. Я пишу ему, и ненавязчиво пытаюсь намекнуть, что ему следует пересмотреть свой юношеский максимализм. Он мне не отвечает, но у меня теперь новая тактика - я действую через Розу. Она говорит, что Скорпиус может быть самим собой только тогда, когда играет в квиддич; вернее сказать, разговаривает о квиддиче, поскольку ты запретил ему развлекаться, как наказание за историю со змеёй. Она, так же, как и я, не особенно жалует спорт, но Ал и даже Хьюго очень его любят, и они стараются разговаривать с твоим сыном о квиддиче как можно чаще, в надежде, что он начнёт касаться и других тем.
И вновь меня накрывает волна благодарности к Грейнджер и ее детям. Меня изумляет, что все они так заботятся о моем сыне, который, я больше чем уверен, по-настоящему жутко с ними себя ведёт. У меня не было таких друзей в его возрасте. Крабб и Гойл выступали в роли моих персональных громил, и тогда, в мои школьные годы, это было наиболее приближённое к понятию "друзья". Моя дружба с Панси и Блейзом по-настоящему укрепилась только после войны, когда мы осознали, что нам всем есть что терять и помимо состояния.
- Поразительно, ты не считаешь? - говорю я, делая большой глоток коктейля, чтобы заглушить свои эмоции. - После всех моих стараний мой ребёнок входит в подростковый период угрюмым, злым и ожесточённым. Другими словами, несмотря на все мои усилия, он всё равно превратился в меня. Я рад, что у него есть такие друзья, как Роза, Хьюго и даже сын Поттера.
Она смотрит на потолок, и я тоже поднимаю вверх глаза.
- Что? На что ты смотришь? - спрашиваю я, потому что не вижу ничего, кроме балок.
- После того, что ты сказал, в любой момент должна сверкнуть молния и поразить тебя насмерть.
Я улыбаюсь, и она улыбается в ответ.
- У вас с Поттером всё в порядке? - я меняю тему, потому что опять испытываю тошнотворный приступ влечения к ней. Надо ещё выпить.
- Да. Он, видишь ли, находится в очень сложном положении. Как тебе известно, он начальник отдела авроров, и поэтому в Визенгамоте требуется его официальное присутствие. Но только при проведении серьёзных слушаний. И его не было, когда я представляла свой законопроект. Я не говорила ему об этом, равно как и о том, что буду разбираться с апелляцией твоего отца, используя именно случай с раскаявшимся и изменившимся Люциусом в качестве примера для необходимости введения этого закона. Гарри был в совершеннейшем шоке, потому что впервые услышал об этом в новостях.
- Почему ты ему не сказала? Я всегда видел в нём твоего второго мужа, с которым у вас нет секса, но зато присутствует глубочайшее уважение друг к другу.
- Я не хотела, чтобы он меня отговорил. Я знала, что так может произойти, поэтому откладывала до последнего, когда передумать было бы уже слишком поздно. Да и вообще, чтоб ты знал: пресса выставила это в гораздо более трагическом свете, чем было в действительности. Сначала Пророк сделал снимок, где мы с ним спорим в вестибюле министерства, и тут началось. Он ведь расстроился только из-за того, что я его не предупредила. А Пророк раздул из этого целую историю. На самом деле Гарри за то, чтобы Люциус не получил Поцелуй, если не за его освобождение. Проблема в Джинни. Трудно поддерживать человека, который когда-то чуть было не погубил твою жену.
Я чувствую неловкость, но далеко не в той степени, в которой должен. Она так отстраненно говорит на эту тему, словно обсуждает это не со мной – сыном человека, совершившего в прошлом эти преступления - а с кем-то другим.
- Разве она не должна и на тебя тоже обижаться? В конце концов, ты ведь ее подруга и невестка.
- Она и обижается. В настоящий момент, вся семья Уизли на меня в обиде. Они не понимают, а я их не виню.
- А что с самим Уизли? Как тут обстоят дела? - поскольку она упомянула о новогодней ночи, я решил, что в праве задавать вопросы о ее разваливающемся браке.
- Дела… не очень хорошо. Рон находится в том же положении, что и Гарри. Он колеблется, не зная, кого поддерживать – жену или сестру. Я думаю, что он негодует по поводу того, что я его не предупредила, да и вся затея в целом ему неприятна. И это накаляет обстановку между нами еще больше.
- Ты ему не сказала?
- Мне было неудобно говорить…
Она обрывает себя на полуслове, и я понимаю, что она не собиралась мне об этом рассказывать. Она делает несколько глотков воды, чтобы выиграть время. Но я не отступаю.
- Тебе неудобно говорить с собственным мужем?
Она смотрит в сторону кухни, недоумевая,
куда запропастился официант с ее сэндвичем.
- Просто… мы не разговаривали, я хочу сказать, по-настоящему, разговаривали уже довольно давно, и я не знаю, как начать беседу, которая не включает в себя вопросы типа «в котором часу ты возвращаешься», «что ты будешь есть» и «Падма связалась по каминной сети и хочет, чтобы ты немедленно вернулся на работу».
И опять я замечаю, что она не хотела упоминать ту последнюю часть о Падме. Подозреваю, что она поругалась со своим мужем прямо перед встречей со мной, и потому я застал ее со следами слез.
- Поэтому ты плакала? Вы сегодня поссорились?
Она поражена тем, что я распознал следы слез.
Но тут приносят нашу еду, и лицо Грейнджер озаряется, словно цветок весной. Надеюсь, этот сэндвич стоит того, чтобы лицезреть выражение лица Грейнджер, которое у нее, скорее всего, бывает при оргазме.
Я откусываю кусок и смотрю на Грейнджер после того, как его проглатываю. У нас обоих лица безумно влюбленных людей. Вполне вероятно, что это самая вкусная вещь, которую мне когда-либо довелось есть. Хлеб воздушный; курица нежная, а этот сырный соус… я готов убить собственную мать за него. Я откусываю еще один кусок, и он настолько божественен, что я официально перевожу Грейнджер в разряд близких друзей: без нее я бы никогда не узнал о существовании этого кулинарного чуда. Я хочу узнать, как зовут повара, чтобы отправить ему или ей цветы. Мы заканчиваем есть, постанывая от удовольствия. На наших лицах написано такое удовлетворение, словно мы только что занимались самым лучшим сексом в нашей жизни.
- Я должен приходить сюда почаще.
- Я должна приходить с тобой, - говорит она, и мы улыбаемся друг другу. И вовсе не чувствуем себя странно, и
именно это – странно.
Мы сидим и разговариваем о еде. Болтаем о наших детях, о том, что Хьюго хочет научиться играть на пианино, потому что его интересует музыка. Я говорю ей, что сам играю и могу дать ему несколько советов. Она вытаскивает из сумки все письма Розы и читает их мне, чтобы я имел представление о том, что происходит со Скорпиусом. Нельзя сказать, что с ним все в порядке. Он отдалился от одноклассников из-за всей мерзости, которую пишут обо мне в газетах. Я говорю Грейнджер о том, насколько это похоже на мою собственную ситуацию в шестнадцать лет – я был таким же одиноким и так же страдал из-за отца. Она терпеливо слушает, не задавая ни одного вопроса – только слушает, а я ведь понятия не имел, насколько мне это было нужно – просто с кем-то поговорить. А потом она задает мне совершенно неожиданный вопрос:
- Почему ты не женился на Панси?
- Гм. Я полагаю, не все могут, как твой муж, жениться на своей школьной подружке. Никогда нельзя поручиться за отношения в столь юном возрасте. Панси – мой близкий друг, но мы с ней одногодки, и наши воспитание и взгляды практически идентичны, а посему роман наш был светлым, но слегка банальным. Мы все еще были официально вместе во время суда и моего заключения, и она меня всячески поддерживала, но мы оба знали, что все между нами кончено. Ее удерживали привычка и какое-то неясное чувство долга. Когда я освободился, было как бы само собой разумеющимся то, что мы разбежимся. Во время войны, или когда я был в тюрьме, все было иначе. Чувствуешь себя так, словно радости жизни отмерены кратчайшими интервалами, поэтому ты должен ловить момент. Кроме того, ты обращаешь внимание только на основные качества возлюбленной: у нее есть мозги и деньги, она не бросается в меня заклятиями скуки ради, она чистокровная ведьма и брюнетка…
- Что? – говорит она, неверяще фыркнув.
- Мне не нравятся женщины со светлыми волосами. Я предпочитаю брюнеток.
- Понятно, - Грейнджер усмехается, и похоже, что она откладывает у себя в мозгу эту информацию на будущее. Если бы я не знал ее лучше, я бы сказал, что Грейнджер со мной флиртует. Или (что еще хуже), что я флиртую с ней. Но, к счастью, я знаю, что это не так.
- Когда все вошло в колею, война закончилась, и не было больше никаких драматических происшествий, ты понимаешь, что на самом деле тебе нужен кто-то, с кем можно беседовать, не желая при этом засунуть в уши свою волшебную палочку. Тебе нужен кто-то, кто решил быть с тобой потому, что сам этого хочет, а не потому, что так правильно было бы поступить.
Я думаю, ей необходимо было это услышать, потому что (как она призналась) они с Уизли больше ни о чем не разговаривают. Они едва видятся из-за его двух работ и ее работы, но дошло до того, что ей и не хочется его видеть.
- Дело в том, что я очень хорошо понимаю, когда ты говоришь о разнице между войной и миром, и как это влияет на выбор человека и его отношения. Я уже знала все о недостатках Рона: о спектре эмоций от невозможности серьезно смотреть на ситуацию до раздувания из мухи слона. О том, что он может допустить серьезный промах, но оправдания будут более запутанными, чем само дело. О том, что он ужасно неряшлив. Но в той ситуации, в которой мы находились, когда были юными, это не имело значения.
Грейнджер говорит, что осталась бы сегодня дома, но ей было просто необходимо куда-нибудь выйти, поэтому она решила меня позвать. Она понятия не имеет, почему я оказался первым в списке тех, к кому можно сбежать. Пока она не употребила этого слова, мы и не осознали, что весь сегодняшний вечер был именно этим – побегом.
- Хочешь покидать дротики? – спрашивает она, в попытке разорвать что-то, намечающееся между нами и толкающее нас друг к другу. Я в ответ пожимаю плечами, и она коротко объясняет мне, что такое дротики, и как в них играть.
- Не жульничай, - говорит она, когда мы встаем.
- Так как же я тогда смогу выиграть?
Она закатывает глаза и улыбается, и я тоже не могу сдержать улыбки. Я играю по-честному и обыгрываю ее. Остальную часть вечера я хвастаюсь об этом, до тех пор, пока она не предлагает мне сыграть в бильярд (другую игру, о которой я ни разу не слышал), и тут просто рвет меня на британский флаг.
Было почти одиннадцать, когда мы, наконец, решили выйти из паба. Ночью прохладно, и я странно себя чувствую. Но не надеваю пальто. Мы садимся в машину, Грейнджер нажимает на кнопку и звучит песня. Я испытываю легкость в теле от алкоголя и хорошей беседы. Трудно сказать наверняка, потому что я давно уже этого не ощущал, но мне кажется, что чувство, охватывающее меня, очень похоже на счастье, окрашенное, правда, еще одной странной эмоцией, которую я не могу распознать.
Поцелуй меня перед уходом,
О ты, моя летняя грусть,
И нет под небесным сводом
Никого, к кому так стремлюсь*
Сейчас не лето. Сейчас конец марта, хотя и по-небывалому тепло. Но песня задевает во мне какие-то струны. Я смотрю на Гнейнджер и вижу на ее лице тень улыбки. Она глядит на меня и начинает петь продолжение песни, слов которой я, конечно, не знаю. Она коротко мне улыбается, прежде чем опять обратить внимание на дорогу. Наконец я понимаю, что же это за странное чувство. Это сожаление. Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, и Грейджер тоже этого не хочет, судя по тому, как медленно она едет. Я опять ощущаю волну влечения. Чтобы от него избавиться, я меняю тему.
- И это все, что эта штуковина может делать? Мётла в тысячу раз лучше.
Она смеется.
- Вождение машины - особенно машины с ручной коробкой передач – дает ощущение силы и могущества из-за того, что ты контролируешь нечто огромное и чужеродное. Все дело в этом ощущении контроля на дороге. Вот, положи руку на переключатель скоростей.
Она берет мою правую руку, кладет ее на этот самый переключатель скоростей, как она его называет, и накрывает ее своей, переплетая наши пальцы. Скорость увеличивается, и я чувствую, как мое тело вдавливается в спинку кресла. Мы едем не по той же дороге, по которой приехали сюда. Она выбрала самый длинный маршрут, какой только могла, с кучей извилистых дорог и холмов. Грейнджер управляет машиной с четкостью, какую и представить себе невозможно, и я чувствую свою причастность к этому процессу, потому что переключаю скорость под ее руководством.
- Откуда ты знаешь, когда надо переключить скорость?
- Ты слушаешь машину. Прислушайся, как поет мотор.
Мотор издает громкие звуки, похожие на скрежет, словно животное пытается освободиться от цепи, на которую его посадили. Я знаю, что это невозможно, но каким-то образом я отождествляю себя с этим неодушевленным предметом. Я чувствую напряжение. Чувствую страстное желание вырваться. Грейнджер переключает скорость, ее рука продолжает сжимать мою.
- Мощная штука, ты не находишь?
Да, мощная. У меня от нее мурашки по коже. Она так быстро едет, что я начинаю опасаться, что умру тут вместе с Грейнджер, держащей меня за руку, но вижу, что она полностью контролирует этот аппарат. Она совершенно точно знает, что делает, и это хорошо, потому что если нам и суждено врезаться, я хочу, чтобы мы неслись на полной скорости, и тогда я точно умру, а не останусь паралитиком. Я жутко напуган, но еще никогда в жизни не был так возбужден. К моему огромному изумлению, мы мягко останавливаемся на подъездной дорожке у дома ее родителей, переключив скорость с пятой на первую.
- Мётла лучше, - я чувствую, что просто обязан это сказать, и она фыркает.
Мы держимся за руки дольше, чем необходимо, потом замечаем, что делаем, и практически выпрыгиваем из машины от неловкости происходящего. Мы даже не утруждаемся встать по одну сторону машины. Я просто не могу этого сделать, потому что должен скрыть эрекцию, и если она ее заметит, то отношения между нами сделаются еще более затруднительными. На самом деле, просто так сложились обстоятельства. Любая женщина, которая демонстрирует власть и контроль, меня заводит. К Грейнджер это не имеет никакого отношения. И так мы и стоим в ночной прохладе, разделенные огромной, странной штуковиной.
- Э... спасибо за то, что пришел, и рассказал мне, как Люциус ко всему этому относится.
- Мы ведь не говорили о моем отце, - напоминаю ей я, и в этот момент мы оба виновато опускаем глаза. И то же самое было с письмами. Мы ведь должны были переписываться об апелляции отца, а на самом деле…
- Да… верно… И как такое могло произойти? Мы же из-за этого встретились, - бормочет Грейнджер, краснея. Сейчас она выглядит, как живое воплощение стыда.
Повисает неловкая пауза, потому что мы оба пытаемся понять, что же это означает. То есть получается, что нам опять надо встретиться? Я жду, пока она что-нибудь скажет. Она молчит. Наконец, говорю я:
- Спасибо за то, что заботишься о Скорпиусе. Я это очень ценю.
- Я продолжу это делать и буду держать тебя в курсе, - говорит она неестественно высоким голосом. Явно нервничает.
- На этот раз я пошлю тебе письмо с совой.
- Да, это было бы здорово… в смысле, мне интересно, что ты думаешь по поводу Скорпиуса.
Нам больше нечего сказать друг другу, и нет ни одной причины, которая бы нас удерживала, но нам не хочется расставаться. Ей нужно пойти и посмотреть, как там ее родители, а я должен отменить поисковую партию, которую отрядила Панси. Я уверен, что она дошла до отдела авроров и пыталась им объяснить, что, хотя я и ушел по собственному желанию, она убеждена: меня похитили.
- Так вот, по поводу апелляции твоего отца…
- Увидимся, Грейнджер. В том же месте? – я возвращаюсь на улицу, и перед тем, как аппарировать, слышу:
- В следующий раз я научу тебя играть в бильярд, - торопливо говорит она, и я широко улыбаюсь, понимая, что раз так, значит, у нас таки будет следующий раз.
В вихре аппарации я вижу ее разочарованное лицо. С этим же выражением она смотрела на заканчивающийся сэндвич. И я приземляюсь перед своим домом с таким же точно чувством. Я не хотел уходить.
Никогда так странно себя не чувствовал. Это был чуть ли не лучший вечер за много лет, и я провел его с женщиной, которую в свое время поклялся ненавидеть. Я испытываю радость и вину.
Наверное, все дело в алкоголе. Мне надо прекратить пить в ее присутствии.
__________________________________________________________________________
* Строфы, наскоро и топорно переведенные мною - из песни Summertime sadness в исполнении Lana Del Rey
