Глава 1Со вздохом признаюсь – я ужасно, почти неприлично стара. Настолько, что клетки моего усыхающего тела отказываются трансформироваться. Впрочем, это ведь не единственная потеря. Да и не последняя, я думаю.
Большую часть дня я провожу в кресле-качалке, укрывшись пледом до самого носа. Иначе в старые кости вползает понемногу могильный холод. В солнечные летние дни мы с креслом занимаем пост на садовой дорожке между клумбами. Плед тогда укутывает только ноги, а я подставляю солнышку седую голову. Теперь у меня всегда один и тот же цвет волос – белый, как снег. Как ни стараюсь – не могу выжать из них хоть тень какого-нибудь иного. Поздно. Разве что закатные лучи возвращают моей голове привычный розовый, и тогда правнуки радостно вопят: «У бабули – костер на макушке!»
Тонкс – бабуля. Кто бы мог подумать? Хотя теперь я, все же, госпожа Нимфадора.
В моем доме всегда светло и шумно. Правнуки и собаки ставят все и всех на уши, весело лопочут домашние эльфы, наводя порядок там, где пронеслись первые. Всегда играет какая-то музыка, и кто-то разговаривает друг с другом из разных комнат, а то и с разных этажей. Мне это не мешает – я сама завела такой порядок много лет назад. Ярче всего свет и громче музыка и смех – в дождливые, пасмурные дни. Это тоже придумала я. За этой иллюзией праздника я прячусь. Прячусь от памяти.
В тот день с утра лил заунывный холодный дождь. Он начался еще ночью и, кажется, собирался идти еще годы – настолько мерным был стук капель, таким низким и неподвижным – небо.
На площадь Гриммо я примчалась из Аврората. Случаи нападения Упивающихся учащались с каждой неделей, рост обычных преступлений тоже не думал останавливаться, а вот число сотрудников Аврората оставалось практически неизменным. Молодое пополнение – выпускники Школы Авроров – едва перекрывали потери, и, как ни грустно, довольно быстро перекочевывали в список этих самых потерь личного состава. Мы тогда тонули в ворохах документов и отчетов, помимо которых – патрулирование улиц, конвоирование преступников, охрана особо важных объектов и лиц, и допросы, допросы, допросы… И протоколы этих самых допросов. В отсутствие сколько-нибудь ярких успехов в пресечении деятельности Упивающихся, Скримджер требовал изобилия бумаг, подтверждающих тяжкий труд сотрудников Министерства и Авроров. А у нас только прибавлялось работы, усталости и дурного настроения.
Была моя очередь дежурить в штабе Ордена. Дома я не была уже почти трое суток, поэтому лелеяла надежду хотя бы вымыться в доме Блэков. Теперь, когда была полная уверенность в том, что Беллатрикс дом не достанется, а мерзкий домашний эльф самозабвенно трудился в Хогвартсе, я чувствовала себя там почти свободно.
Купив по дороге какой-то замороженной еды, я влетела в дом. Подставку для зонтов я уже научилась обходить, но ведь оставались еще и вешалки. Одна из них поприветствовала меня, рухнув поперек двери. Однако на сей раз, досталось не мне.
- Э-э…здравствуйте, Северус, - сказала, я, дослушав цветистое ругательство. Откуда он взялся за моей спиной, черт побери?
- Великолепно, мисс Тонкс, - сухо ответил он, ставя вешалку на место. – Вы становитесь по-настоящему опасной для окружающих.
Я показала язык его удаляющейся спине, встряхнула плащ и повесила на крючок. В этот раз вешалка повела себя смирно.
В доме стояла пустота и тишина. Даже портрет мамаши Блэк никак не отреагировал на вторжение. Удивительно – обычно здесь всегда кто-то толчется. А когда здесь жил Ремус… Стоп, сюда нельзя. Что ж, похоже, сегодня иной компании, кроме Снейпа, не предвидится.
- Я не сторож, и не «Ежедневный пророк», - ядовито ответил он на мой вопрос, – и вошел сюда вместе с вами. Почем мне знать, где все?
Нет, так нет. Я сделала себе чаю – чашки тоже вели себя на удивление прилично, и поскорее удалилась из кухни, пока молоко в чае не скисло от выражения лица Снейпа.
День тянулся бесконечно. Я мучительно боролась со сном. Расхаживала по комнате, делала приседания. Несколько раз умывалась холодной водой. Все тщетно. Я пала в неравной битве на самом краю жесткого диванчика. Сон сомкнулся надо мной, как черные воды Стикса.
Проснулась я, когда тени уже полностью затопили дом. Дождь продолжал мерно лупить по окнам и крыше. Более не слышалось ни звука.
Моя голова лежала на подушке. Сама я была укрыта шерстяным пледом из какой-то спальни. Сердце на миг вздрогнуло... Но нет, в доме по-прежнему никого не было. Значит, Снейп. Чертов зельевар всегда поражал меня способностью двигаться бесшумно. А я – хороша аврор. Не проснуться, когда под меня запихивали подушку. При желании, он мог бы меня этой подушкой и придушить.
Интересно, что за муха его укусила?
Снейп по-прежнему сидел в кухне. Перед ним горела единственная свеча. Я замерла, не решаясь войти.
Его трясло, словно в лихорадке. Он сидел, уронив голову на сцепленные в замок руки. До меня, цепенеющей у двери, доносился звук прерывистого дыхания.
У меня подкосились ноги. Я решительно не представляла, что нужно делать, что должно быть сделано. Не покидало ощущение, что я подглядываю за чем-то непристойным, не предназначенным для моих глаз. Да, собственно, так оно и было.
Я могла бы тихо уйти обратно и похоронить памяти эти секунды. Я должна была тихо уйти, не выдав своего присутствия. Но я продолжала стоять, намертво вцепившись в дверной косяк.
По долгу службы я не раз бывала в Азкабане. Я знаю, что происходит в душе, когда рядом дементор. Тогда понимаешь, что бежать уже некуда, да и незачем. Нечего спасать, нечему радоваться. Впереди – только чернота, боль и ужас, а все хорошее осталось далеко в прошлом и теперь недостижимо. Постепенно обесцениваются, выцветают все лучшие воспоминания, и душа наполняется мучительным ожиданием чего-то ужасного. Говорят, что, со временем, и это ожидание тоже исчезает, и остается только серая пустота без желаний, чувств и эмоций. Только очень сильным личностям удается сохранить хотя бы остатки рассудка, находясь там постоянно.
Сейчас, в этой темной комнате, освещенной только слабым, пляшущим огоньком свечи, я чувствовала что-то похожее. Меня словно окутывали невидимые клубы дыма – почти физическое ощущение чужих эмоций. Дементор наоборот.
Он перестал дрожать, и до меня докатилась волна охватившего его напряжения. Я поняла, что он чувствует мое присутствие у него за спиной.
«Сейчас обернется, скажет гадость, и все станет на свои места».
Прошла минута, другая, а он все не двигался. Я осторожно шагнула вперед. Молчит. Шаг. Еще шаг. Половицы скрипели под моими ногами.
С каждым шагом я словно погружалась в ледяное море. Меня затапливали черный ужас, зеленая ярость, мешком на плечи опустилась серая усталость, безнадежность. Чужие чувства. Так знакомые мне.
Он все так же продолжал сидеть, застыв, будто каменное изваяние. Я остановилась за его спиной. Очень медленно опустила ладони на его плечи. Ощутила под пальцами шероховатую влажную ткань. Похоже, кто-то здесь дал дождю основательно поработать над собой.
Мысли немного прояснились. Я уже не тонула. Реальность вернулась ко мне через ощущение мокрой материи под пальцами. Я снова почувствовала, как холодит пол босые ноги, как болит затекшая на неудобном диване спина.
Я с силой сжала его плечи. Он, кажется, зашипел. Я продолжала разминать мышцы, похожие больше на дерево. Мы, метаморфы, можем быть довольно сильными, если нужно.
Я медленно успокаивалась. Если в самом начале одного звука было бы достаточно для моего панического бегства в темную и тихую часть дома, то теперь, мне казалось, я готова была выдержать даже маленькую войну. Вот только за что…?
Мне кажется, что человеческие чувства больше всего похожи на капельки воды. Словно мелкие частички влаги, стремящиеся одна к другой, сливающиеся в невесомые ручейки, из которых потом рождаются бурные пенные потоки. Подобное стремится к подобному. Из невинных страхов маленького ребенка вырастают бесчинства перепуганной толпы. Капля к капле.
Той ночью меня толкнул к нему страх. Страх, в котором я не имела права тогда признаваться даже самой себе. Банальный страх смерти – при моей-то работе. Более глубокий – не успеть, потерять кого-то важного. Безысходность, невозможность изменить то, что уже происходит, и то, что еще произойдет. Глухая ярость – при известии об очередной потере. Черный ужас перед Вольдемортом и его приспешниками, давно потерявшими человеческий облик. Паника при одной мысли, что я могу оказаться у них в руках. Тоска при мысли, что я могу умереть одинокой.
И что, скорее всего, так оно и будет…
Отчаянный детский вопль: «Ну почему я!» - когда оказываешься в авангарде штурмового отряда. «Ну, за что это мне!» - когда в обугленном трупе узнаешь друга. «Ну почему вы такие!» - когда читаешь о преступлениях тех, кто мог бы быть твоими родными. «За что, за что ты меня отталкиваешь! Чем я плоха?» - когда…
Кричит, надрывается где-то внутри маленькая зареванная девочка. А ты в это время покрепче сжимаешь палочку, и поплотнее – губы. И делаешь то, что от тебя требуется, под этот несмолкающий детский крик…
Мои ноги окончательно заледенели, и я забралась к нему на колени, покрепче обхватив руками за шею. А он обнял меня, удерживая, чтоб не свалилась.
Подобное – к подобному.
Так мы и сидели вдвоем, будто маленькие дети, что пережидают грозу на чердаке, укрывшись с головой одним одеялом, и плачут украдкой друг от друга. Страх становится меньше, когда он разделен с кем-то. Он не исчезает. Но жить с ним – легче.
А если человек разучился плакать – у него идет носом кровь.
Я так и заснула, сидя у него на коленях.
Утро я встретила на том же диванчике, под уже знакомым пледом. Из мутных окон едва брезжил серый свет. После смерти Сириуса никто не убирался в доме.
В голове и сердце поселилась звенящая тишина. Надрывная легкость, какая бывает после ночи бурных рыданий или столь же бурного секса. Странно.
Босыми ногами я прошлепала в кухню. Он был там, уже готовый уйти. Глухо застегнутый на все пуговицы, безупречно хмурый и натянутый, как струна. Я замерла, нахальным взглядом вцепившись в него. Он ответил тем же. Резче стали складки в углах рта. Это он злится или улыбается? Протянул руку, пальцем провел вдоль спинки моего носа, небрежно надавив на кончик. Видимо – улыбается.
Радостно сверкнув в тридцать два зуба, выращиваю в ответ «клюв» – точную копию его. Еще глубже складки, и разбежались солнцем морщинки вокруг глаз.
- Прощайте, мисс Тонкс.
Только черные крылья за спиной взметнулись. Хлопнула входная дверь. Рухнула вешалка.
Я тихо смеялась, глядя на бегущие по стеклу капельки воды.
Когда меня пришла сменить Молли, я чинно допивала в кухне вторую чашку кофе. Аккуратно причесанная. Застегнутая на все пуговицы.
Через три дня произошло то самое нападение Упивающихся на Хогвартс. Не стану углубляться в подробности – об этой битве повествует множество источников, и большинство из них – достоверны. Мне же практически нечего добавить.
Разумеется, после битвы было и разбирательство.
Перед тем как идти к Кингсли для снятия показаний, я хорошо поработала с Думоотводом. Со всей тщательностью туда были выложены все события, освещенные одной единственной свечой, стоящей на кухонном столе. Можно назвать это малодушием, но я не была готова признаться, что провела ночь, сидя на коленях у Пожирателя смерти.
В Аврорате и в Ордене я была на хорошем счету. Мне не предлагали никаких зелий, никакой легиллеменции, никто не потребовал предъявить воспоминания. Кингсли записал мой рассказ, я не глядя подмахнула свиток. Вот и все. Как я тогда думала.
Уже после похорон Дамблдора я вернулась к своему Думоотвооду, чтобы еще раз проанализировать все, что произошло тогда. Возвращая себе воспоминания, я обнаружила, что где-то потеряны примерно шесть часов. При работе с Думоотводом исчезнувшие воспоминания особенно хорошо заметны – как ни странно, именно своим отсутствием. Даже когда мы спим, в памяти откладываются события и ощущения сна, которые также оказываются в Думоотводе, вместе со всем остальным. Все сны, что я видела днем, были на месте. Потом – пробуждение вечером. А потом − лишь небольшой обрывок утреннего сновидения, никак не способный занять собой остаток ночи.
Шесть часов моей жизни любезно стерты кем-то.
Легко догадаться, кем. Легко предположить, зачем.
Есть два «но».
Первое – я так и не смогла его возненавидеть. Ни глядя на распростертое у подножия Башни тело Альбуса, ни потом – на похоронах в Хогвартсе. Меня переполняла грусть от расставания с Дамблдором, но я не чувствовала ни капли ненависти к его убийце. Что на меня, вообще-то, не похоже.
Второе – я Аврор. Мы все получаем специальную подготовку. Мы сложнее поддаемся Империо, а наш разум обучен распознавать вмешательство в память. Мне должны были сниться определенные сны, должна была болеть голова. Ничего такого не было. А это означает только одно – я сознательно пошла на удаление воспоминаний. Сама допустила кого-то в свой разум, сама выбрала, о чем не хочу больше помнить.
Разрывает мозг пуля, но пистолет к виску подносит человеческая рука.
Вот и теперь, уже черт знает сколько лет спустя – раньше и не думала, что столько живут вообще – я все еще возвращаюсь мыслями к этим потерянным часам.
Что произошло, о чем я не хотела помнить? О чем я не нашла в себе сил помнить – это при моем-то любопытстве.
Вряд ли это только банальный секс. Черт, уж подобного рода воспоминания я бы точно сохранила. Дело не в этом.
За три дня до нападения на Хогвартс я узнала что-то, о чем предпочла не знать.
Все проделано на высшем уровне. Ни следа воспоминаний. Даже во сне не всплывает ничего. Но память тела не так легко стереть. И не очистить полностью то, что магглы зовут подсознанием.
С тех пор полумрак и стук дождевых капель будят во мне неизбывную тоску. Дождь задает вопросы, на которые я не знаю ответа. Из полумрака выходят тени, в глаза которым я не готова взглянуть. Стыд, обида, горечь – но почему?
Солнце садится, превращая полнеба в огромный костер. Медленно, не спеша, скрывается его диск за линией горизонта. Я подслеповато щурюсь ему вслед.
Может быть там, за чертой, я наконец-то узнаю…
