Глава 1По ее фамильному убеждению детей нельзя было баловать. И своего сына Августа Лонгботтом, урожденная Прюэтт, воспитывала в строгости, по крайней мере – на людях. Тайком же от всех совала мальчишке сладости, осыпала поцелуями и нелепыми нежными прозвищами. Фрэнк поддерживал эту привычную с детства игру: при родне, гостях и слугах держался отстраненно, наедине же с матерью тянулся обниматься, подставлял чумазую щеку и охотно чмокал в ответ –
такой ласковый ребенок, не правда ли, Роб? Как и многие дети, он снисходительно относился к родителям, считая их причуды признаком старости.
Она верила, что без мужского общества ее сын вырастет мямлей и слабаком, поэтому после смерти Роберта наполнила дом бесчисленными племянниками, кузенами и прочими дальними родственниками. В доме непрерывно было шумно, а домовики сбивались с ног, выметая обломки дорогих магических приборов, оставшихся от ее мужа –
прости, милый, тебе это уже не нужно, –выводя пятна с белоснежных скатертей и белья, убирая за притаскиваемыми с улицы щенками и котятами…
Она считала, что мужчина должен хорошо питаться –
как ты, Роберт! – оттого на кухне всегда было навалом еды, а эльфам было наказано обслуживать молодого хозяина в любой момент, когда ему захочется откушать. Оттого щеки у Фрэнка, который унаследовал от отца отличный аппетит, лоснились, и если бы не возня и беготня с приятелями, он бы изрядно заплыл жирком.
Она была убеждена, что сын должен пойти по стопам отца –
в конце концов, ты был лучшим травоведом, Роберт! – и подарком на десятилетие Фрэнку стала претолстенная «Энциклопедия магических трав». К несказанному счастью Августы, мальчишке приглянулись красочные картинки, на которых неведомые растения колыхал бумажный ветер, и заковыристые латинские названия, и он с удовольствием уткнулся носом в книгу.
Когда на следующее лето Фрэнк ворвался в гостиную, размахивая толстым конвертом, подписанным изумрудными чернилами, она от радости прослезилась. С портрета на стене на эту сцену спокойно взирал круглолицый мужчина в черной мантии со стоячим воротничком. Он тоже верил в их мальчика -
разве нет, Роберт? - и так же, как и Августа, был ничуть не удивлен, когда Фрэнк написал, что попал в Гриффиндор: задору и безбашенности у этого сорванца всегда хватало. Верней будет сказать, что портрет редко был чем-либо удивлен. То ли художник был сквиб, то ли Роберт Лонгботтом и при жизни был не слишком эмоционален, но его розовощекое лицо хранило бесстрастное выражение день ото дня.
С отъездом Фрэнка дом опустел, исчезли его многочисленные приятели, стало меньше забот – и Августа раздарила домовиков родственникам, -
нечего им здесь прохлаждаться, пусть пользу приносят, – оставив при себе лишь парочку эльфов-помощников.
Он исправно писал письма, в деталях рассказывая обо всем, что с ним происходило. Уроки, учителя, однокурсники. Друзья, неприятели, трудности, удовольствия. Лица, лица, лица. Новые люди вокруг него, как всегда.
Мой мальчик, – гордость переполняла ее.
Сидя над неровными строчками писем, она вспоминала холодные школьные коридоры, заросшие сорняками грядки в теплицах… Мало кто из нынешних учеников знал, что один из флигелей был начисто разрушен великанами Гриндевальда. Что половина учителей разбежалась или погибла во время войны. Что многие ее ровесники получили домашнее образование, потому что родители боялись отпускать отпрысков в школу. А как Дамблдор в одночасье из кабинетного ученого и рядового преподавателя превратился в национального героя! А какими пышными были послевоенные балы! Давно не наносившая визитов –
традиций сейчас никто не придерживается, Робби, – она словно вернулась в свою молодость, где были приемы и вечера, официальные визиты, дорогие мантии, фамильные бриллианты. Где звучали все те же имена: Блэк, Поттер, Малфой, Уизли, Боунс - одни лишь имена погружали ее в воспоминания, хотя это были всего-навсего фамилии детей, однокурсников ее сына. Детей, чьи родители когда-то были молоды и вместе с ней наслаждались жизнью. В те годы казалось, что весь мир – у них на ладонях.
Помнишь, как мы с тобой познакомились?
На шестом курсе Фрэнк в очередной раз приехал домой на Рождество. Августы не было дома, и он решил сделать ей сюрприз, нарядив елку самостоятельно. Пара дряхлых домовиков в помощь, много юношеского энтузиазма – и когда она распахнула дверь гостиной, рождественское дерево уже было установлено. Он стоял к ней спиной, ее мальчик, высокий –
в тебя, Роберт, – с копной чуть вьющихся соломенных волос, звонким голосом отдающий указания домовикам. Сердце ее сжалось, она ощутила себя матерью не пухлого мальчишки, а почти взрослого мужчины, юноши. Скоро ему будет 17, совершеннолетие. Внезапно на плечи навалился возраст – и она, никогда не считавшая себя старой, ощутила все полвека своей жизни. Вечером она поднялась в спальню, чтобы спуститься утром совершенно седой.
Летом перед седьмым курсом он привез эту девчушку, Алису.
Совершенно невзрачная, Робби. Уж поверь. Полная, какая-то нескладная, совершенно обычное лицо, светлые редковатые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Но эти глаза цвета ключевой воды, прозрачные с рябью - за них только и стоило привезти девушку в дом своей матери. И этими глазами Алиса спокойно смотрела на Августу, которая натянула приветливую улыбку, но внутри себя не могла сдержать разочарование и недоумение. Променял мать на какую-то замухрышку. Целый день она не могла отойти от обиды: в жизни ее сына появилась другая женщина. Но вечером они сели ужинать, и Августа потрясенно подняла глаза на портрет за спиной невестки. У Роберта и Алисы было одинаковое выражение лица.
Хорошо, если ты этого хочешь, Робби, если даже ты - за… Да и кто может соперничать с матерью?
Загадочное сходство, впрочем, объяснялось очень просто - они были дальними родственниками.
Через год они поженились, а ведь совсем еще дети.
И даже не узнали друг друга получше. Августа сердилась и бормотала под нос, что так дела не делаются, пока не вспомнила, что они с Робертом были помолвлены с шестилетнего возраста. Замолкала, но потом вновь:
Робби, что это такое, Роберт? Она забирает у меня моего мальчика!
Еще через год начались первые убийства, а потом страну захлестнули боль и ужас. Тот-Кого-Нельзя-Называть и его приспешники, именовавшиеся себя Пожирателями Смерти, творили кошмарные вещи. Фрэнк записался в Отряд Экстренной помощи Аврората – они прибывали на места нападений и отражали атаки. Каждый день он уходил на службу, словно в последний раз. Августа с ужасом слышала, как он быстро спускается по лестнице, пересекает холл, хлопает дверью… Ей хватало смелости прощаться с ним изо дня в день. Фрэнк напротив воспринимал все это как опасную игру. Игру, в которой есть правила, есть противники. Но у этой войны не было правил.
Война – это грязь, Робби, объясни же им. Каждое утро Алиса провожала его поцелуем и взглядом родниковых глаз. Каждый вечер встречала его, словно он вернулся после утомительной и скучной работы в офисе. Каждый день он умирал, чтобы вернуться к ней. Каждый день она прощалась с ним до вечера, который мог не наступить. От этой игры у Августы в горле вставал ком.
Дети…
Потом выяснилось, что Алиса беременна, и все вокруг поджимали губы: война и рождение плохо вязались друг с другом. Но она продолжала встречать и провожать мужа, и вместе с ней папу встречал и провожал их еще не рожденный сын, малыш Невилл. Августа, встречая невестку в коридорах, оглядывала ее с ног до головы: непроницаемое лицо Алисы не вязалось с ее огромным животом и неуклюжей походкой.
Словно не ребенка вынашивает, а камень, понимаешь, Робби?
Он был безумно похож на отца, эта пухлая складочка на запястье, этот рот с чуть выпяченной нижней губой, словно ее обладатель был обижен. Она склонилась над внуком, над орущим свертком, и увидела на фрэнковском лице ее глаза: два источника прохладной воды, родниково-серые. Волна раздражения затопила сердце Августы. Внезапно внук, родная кровиночка, показался ей чужим ребенком. Но Фрэнк, улыбаясь, смотрел на мать, и ей пришлось пересилить неприязнь и взять малыша на руки. Он замолк и уставился в незнакомое лицо бесстрастными глазами.
У нее все время были какие-то дела, постоянно, непрерывно. Она не говорила, куда уходит и чем занимается, а Августа не осмеливалась спрашивать. Ей стыдно было признаться даже самой себе:
ее взгляд пугает меня. Она пропадала по два, по три дня, а вслед за ней начал исчезать и Фрэнк. Августа терзалась мыслями и подозрениями,
вот ведь старая бабка, чего я уж не передумала. Думала, она изменяет, думала, он гуляет налево. Но нет – Алиса работала на общественных началах в Св.Мунго, Фрэнк по-прежнему ежедневно уходил на свидание со смертью. Невилл рос на руках у нелюбимой бабушки.
Крики и капризы, слезы и страхи – она с немыслимым покорством сносила все трудности ухаживания за младенцем. Годы повернули вспять – Августа словно снова была матерью, но не могла отыскать в своем сердце и капли нежности к этому мальчишке с чужими глазами. И, словно извиняясь за неласковость, она сгибала себя, заставляя себя бегать по каждому его писку. Однажды она обнаружила, что ее старая карнавальная шляпа с грифом на макушке безумно забавляет малыша, успокаивая его практически мгновенно и вызывая беззубую улыбку на щекастом лице. С тех пор Августа не расставалась с нелепым головным убором. Это были ее вериги, ее рубище, ее плата за недостаток любви.
Время шло, и новости достигали даже ее, запертую в имении с маленьким внуком на руках. Фрэнк, путано изъясняясь, запретил ей покидать дом и даже наложил защитные заклятья. Еду приносил один из домовиков.
За ними кто-то охотится, но они ничего мне не рассказывают. Думают, что я старуха, что неспособна даже понять… Но постепенно она привыкла к обстановке, а портрет на стене меж тем зарос паутиной и пылью, и все реже Августа обращалась в мыслях к мужу. Новости, доносившиеся из-за высокой ограды, из-за ворот, запечатанных волшебством, почти не тревожили ее покойный мирок. Даже известия о гибели Того-Чье-Имя-Нельзя-Называть оставили ее равнодушными, и это пугало Августу. Но, занятая заботой о доме и ребенке, она постепенно оставила и эти мысли.
Страшное известие настигло ее во время вскапывания грядок в теплицах: сова с посланием из аврората и филин от работников Св. Мунго прилетели с разницей в пару минут. Малыш Невилл сидел на одеяле, расстеленном прямо на земле: Августа сочла, что немного солнца и свежего воздуха не повредят ему, да и под присмотром как-никак. Он не понял, почему строгая и чопорная тетенька внезапно схватилась за сердце, а потом рухнула на колени.
Мой мальчик…Невилл радостно гугукнул и потянулся к бабушке пухлыми ручками.
На следующий день в больница Св. Мунго приняла двоих посетителей: старую, но подтянутая даму в странном наряде и в шляпе, увенчанной чучелом грифа, крепко сжимала ручку годовалого на вид малыша, наряженного в новенький серый костюмчик. Под мышкой мальчик держал увесистую книгу с растениями на обложке.
Через минуту после того, как они удалились в направлении нужной им палаты, регистраторша поняла, что ее задело в облике этих двоих – несомненно, бабушки и внука: одинаковое беспристрастное, почти отчужденное выражение лица.
