Глава 1
Посвящается Yuoriko, моей лучшей подруге, которая, возможно, когда-нибудь поймет, что значит летать над толпой, Monokeneko, за поддержку и науку выживания в мире разбитых надежд и умирающих душ, и Stillbog, за то, что мечом и словом охраняет ворота Альсельестры.
Меня зовут Маргрин. Когда-то, много веков назад, когда мир еще не знал автомобилей, и Шотландия еще боролась за свою независимость, я была деканом Слизерина. Единственным нечистокровным деканом Слизерина. Вы удивлены? Да, те, кому это известно, действительно удивляются. Только их мало. Вообще-то, меня никто не узнает. Даже люди, которых я знала. А знала я многих. Но главным своим достоянием я считаю знакомство с ними. Такие одинаковые и такие разные. Один худой, бледный, кажется, настолько изможденный жизнью, что готов от нее избавиться, и другой - загорелый, плечистый, с хитрой улыбкой и зелеными глазами. Салазар Слизерин и Годрик Гриффиндор. Лед и огонь. Серебро и золото. Родниковая вода и огневиски. Слишком непохожие, чтоб находить друг в друге плюсы, но слишком одинаковые, чтобы быть врагами. Странно, всегда, когда я вспоминаю их, в моей голове всплывает один и тот же разговор. Разговор о вечности.
Мы сидели в одной из гостиных того самого замка. Замка, которому еще предстояло стать школой колдовства и магии. Помнится, я тогда читала последний труд Салазара. "Смертельные яды, или как стать королем Дании". Черный юмор, стоит признать. Хотя Годрика название тоже забавляло. Видимо, слишком сильный эффект произвела та интригующая история с убийством датского короля. С другой стороны, почему бы и не поэпатировать?
Видимо, мы все слишком боялись умереть так. Слишком жестоко. Слишком... по-слизерински. Вероятно, это отвратительно - почувствовать жуткую, смертную, боль, но не знать, почему. Вот и подняли эту бессмысленную для людей, даже для волшебников, со всем их невообразимым долголетием, тему. Что же значило для нас тогда бессмертие?
- Мы все его обретем. - Да, Слизерин и его гениальные идеи. Кучи работ. Сотни экспериментов. Как же это опасно, быть человеком науки... Наука затягивает, как зыбучий песок, и становится смыслом жизни.
- А зачем?
- Ну, как же, великая память предков.
- Все наши предки умерли.
- Но мы о них помним. Они, - только они, - вот кто дал нам наше богатство, наши знания.
- И то, что вы не допели, мы допоем? Так, Салазар?
- А то, что не допоем мы, допоют наши дети. Слышали, слышали. Только вот что поделать, если никому не захочется допевать?..
- Годрик, хоть раз в жизни дай себе труд подумать. Если у нас все получится, это станет уже неважно.
- Ты хочешь сказать: "меня-то и так все запомнят, а что станет с вами - неважно"?
- И тут же обиделись. Добренькие, что с вас взять...
- А мне лично интересно другое: согласились бы вы жить вечно?
Они замолчали. Сложный вопрос. Только сейчас, по прошествии веков, я все-таки пришла к выводу, что вечность прекрасна. Прекрасна в своем одиночестве, в одиноком брожении в никуда и мыслями о ни о чем. Но тогда...
- Нет, - Годрик решительно вскинул голову, выставляя вперед волевой подбородок. - Решительно нет.
- Неужто самый смелый маг струсил?.. - Слизеринская язвительность. В последствии, это стало крылатым выражением. Оно обозначало только принадлежность к чистокровным. Но при этом не мешало мне быть ее обладательницей.
- Нет, просто я не могу себе представить, чем можно заниматься целую вечность, наблюдая, как умирают своей смертью люди, которых знал.
- Нет, - взгляд Салазара устремился куда-то в пустоту. Как всегда. Такое ощущение, что в пустоте он видел какие-то образы, рожденные только для него. Пустота была его вечным источником вдохновения. - Ни за что.
Я не знаю, о чем он тогда подумал: о новом открытии или о своем прошлом. Только одно мне ясно, - даже если бы я не задала этот вопрос, и Годрик на него не ответил, Салазар уже знал бы свой ответ. Он лишь довершил сказанную Гриффиндором мысль. Как всегда. Лишь потому, что лучших друзей я за свою жизнь еще не видела.
И все. Тогда, с высоты моих восемнадцати лет, этот разговор казался мне чем-то очень глубоким. Но время шло. И даже дружбу этих двух по-своему мудрых людей съели предрассудки. И почему так всегда бывает? Возможно, вы даже знаете, о чем речь. Но скандал тогда был невероятный. Самое смешное, что мы в него не вмешивались. Хельга тяжело, по-матерински вздохнула, а Ровена лишь пренебрежительно фыркнула: "Как дети малые..." Дети... Да, они тогда больше всего напоминали двух братьев, не поделивших отцовский меч. Это было бы забавно, если бы не так грустно. Слишком глубокую рану они нанесли друг другу. Глупые мальчишки. Как же вы тогда были не правы...
И теперь, когда перед глазами проносится вся много вековая история Хогвартса, начиная с того момента, как Гриффиндор (ну позер!) ловким движением руки сорвал с головы шляпу, и до сегодняшних дней, я не могу поверить, что время течет так быстро.
После их смертей, пришли их преемники. Их ученики. Да, за вами они бы пошли далеко. Я видела блеск в их глазах. Я видела решимость на их лицах. Ну что же, забирайте. Эта школа ваша. Только позвольте мне сделать одну вещь. Помню, я тогда подошла к стене, на которой висело всего 2 портрета. Я попросила их снять портреты. И они повиновались, хотя в их движениях я видела нерешительность. Что же вы, боитесь своих идолов? С картин на меня ухмылялся Годрик и кривился Слизерин. Я подошла к камину и подцепила кочергой горящее полено. На лицах толпы молодняка отразились ужас и трепет. Как она может, она, наверное, сумасшедшая... Я улыбнулась им.
- Вы же так боялись бессмертия...
Наблюдая, как огонь пожирает их фигуры, я видела изумление в глазах одного и холодную усмешку в глазах второго. Они так не поняли до конца, с кем общались. Слишком умная для своего возраста...
Я помню всю историю Хогвартса. Всю, до последней детали. Я помню всех учеников. Я знаю все комнаты и коридоры. Я и дальше буду жить, навек связанная с этими стенами, с этими людьми...
Недавно я переселилась в покои очередного декана Слизерина. Нового декана. Последнего, на пока. На самом деле, я жила тут всегда. Слишком сильно нравились серебро и зелень. Но больше меня поглощала темнота. Черный, тягучий и вязкий.
Мне нравится этот мальчик. Он сочетает в себе все - и непроницаемую мглу, и холодное убийственное серебро, и ядовитую зелень. Он бледен и умен. Высок и худ. Но его очень сложно в чем-то убедить, потому что он сделан из гранита. Такого темного, с легким зеленоватым оттенком.
Он очень похож на меня. У него тоже разбито сердце. И гранит, из которого он высечен, тоже покрыт царапинами. Он тоже любит читать, сидя вечерами у камина. Иногда он отрывается от чтения и глядит на картину на стене. Там изображена женщина лет двадцати (хотя какая это женщина, еще девушка...) с густыми вьющимися черными волосами, бледным узким лицом, острым носом и яркими синими глазами. На ее губах играет лукавая улыбка. Она вольготно расположилась в кресле с вырезанной буквой "С" на подголовнике. Ее фигуру облегает черное бархатное платье средневекового фасона, без единой блестки или цветной нити. А он просто сидит и смотрит на нее слишком чуждым ему, хмурому порождению Слизерина, любящим взглядом.
Помню, как-то он напился, достал из самого нижнего ящика стола какой-то альбом и долго его листал. Наконец, он остановился на одной чёрно-белой фотографии. И зарыдал. Нет, конечно, это была не истерика. Это была одна слеза, скатившаяся по впалой бледной щеке. Но одной слезы было вполне достаточно, чтобы понять всю его боль. Потом он сел перед портретом и начал рассказывать, какой она была. О том, как она его любила, и как он любил ее. Об их счастье. И об их сыне, который уже никогда не вырастет, не будет смешить их своими только что придуманными словами, не будет кривить его губы, морщить его лоб и сердито смотреть ее глазами. И он никогда не пойдет учиться в Хогвартс, не станет аврором и не заведет семью. И все потому, что их убили.
Видишь, Салазар, до чего довела твоя глупая гордость? Если бы ты был уступчивей... Помнишь, я говорила тебе, что когда-нибудь твоя самоубийственная ненависть обернется для многих горем, а ты лишь посмеялся мне в ответ? Ну что же, я вижу ваших наследников, твоего и Годрика. Один слишком слеп и горд, другой - слишком молод и сентиментален. Перед ними стоит лишь одна цель: уничтожить другого ради своей жизни. Ты этого хотел? Но я не вправе тебе это говорить. Все равно ты не услышишь.
Я лишь смотрю на этого мальчика. Я могу его утешить. Потому что они вернутся. Это проклятье, - а может, и благодать, – всех женщин с ее внешностью. Мальчик, ты, наверное, не знаешь, но жена основателя твоего рода тоже была на нее похожа. Только из-за нее твой пра-пра-и-еще-много-раз-пра-дед построил ваше поместье и назвал его "Черное сердце". И твоя любимая жена это знала. И она знала, что однажды ей предстоит уйти, а тебе остаться. Она знала, что тебе придется страдать. И что она вернется только в последний момент, когда ты почти потеряешь надежду. И тогда счастье твое будет зависеть только от того, сможешь ли ты принять её обратно. Меня мой избранник так и не смог принять.
А пока, мальчик мой, ты можешь лишь сидеть, верить в чудо, которое однажды случится, и рассказывать про свою боль портрету красивой женщины, которая так похожа на ту, которую ты любил.
Но на портрете не она. И ты знаешь об этом. Ты узнал это, когда впервые его увидел. Но теперь тебе все равно.
Однажды ты спросил меня, почему она оказалась в Гриффиндоре. Зная ее, могу сказать, что она просто вывела из себя Шляпу. Как я там сказала Гриффиндору? "Годрик, ты опозорил себя на века. Теперь все будут знать, что чувство вкуса отсутствовало у тебя напрочь". Ты лишь засмеялся. И сказал, что я слишком на нее похожа. А еще ты пообещал, что никому не отдашь этот портрет. Портрет, под которым изящной гравировкой сделана надпись: "Леди Маргрин Шотландская. Единственная любовь меня, Салазара Слизерина".
