За песней вслед

Глава 1

Среди холодных скал
Там музыка звучала…
Куда она звала, кого она искала?
Никто не знал…

Кто в темноте ночной не закрывал окна
Того уж нет -
Ушел искать страну, где жизнью жизнь полна,
За песней вслед.
«Городок», гр. «Воскресенье»


«Видишь, и волшебники бывают в заколдованном кругу…»
«Чародеи».


«Я был в пустоте. Или пустота была мной? Она была внутри и снаружи, там не было света и теней, не было чувств, мыслей, звуков или движения. Там не было ни времени, ни пространства. Я-пустота мягко и неотвратимо погружался в Пустоту, и это было правильным. Единственно правильным. Юность и зрелость, вся моя борьба с собой и окружающим миром, все мои страхи, надежды, желания и боль остались где-то там, за гранью ощутимо пустого безвременья. Я слишком долго ждал этого шанса – уйти, оставить все, наплевать на всех Лордов, Директоров и Мальчиков-Надежды-Магического-Мира вместе взятых. Я устал. Да-да, именно устал, я ведь человек, хотя многие в этом сомневались, учитывая те отвратительно нелепые хогвартские байки о моей принадлежности к вампирам или наличия родственников-дементоров. Идиоты. Если я никогда не демонстрировал открыто своих чувств, вовсе не означает, что их никогда не было. Были они. И совесть, и страх, и одиночество, и смертельная усталость. Нет, была, конечно, и радость, и чувство удовлетворения, и даже, что скрывать, определенная привязанность к моим студентам, когда они из стада безмозглых баранов иногда превращались в некоторое подобие мыслящих личностей. Однако моя жизнь никогда не располагала к проявлению эмоций, более того, я всегда запрещал им развиваться. Они были опасны: слишком ослабляли волю и мешали трезво оценивать ситуацию. Быть двойным агентом – это совсем не так романтично, как может показаться. Глупое, грязное, нервное занятие, где, с одной стороны, часто поджидает Круцио от недовольного Лорда, а с другой – новые идеи Альбуса, которые лично для меня зачастую оказывались куда хуже.
Невозможность избавиться от всего этого раз и навсегда порождала постоянное раздражение и глухую тоску. Я чувствовал себя гиппогрифом, посаженным на цепь долга. Если я начинал бунтовать, то совесть, как строгий металлический ошейник, покрытый острыми шипами, быстро заставляла меня умолкнуть. Зато теперь – все. Теперь есть только пустота и я не хочу обратно. Мне хорошо в ней, мне – никак. Я медленно тону, все глубже и глубже, отголоски обычной жизни все тише и дальше, они уже почти не тревожат меня. Я сделал то, что должен и, ради Мерлина, оставьте меня в покое! Я устал…».

***
«Странно, но воспоминания о последней битве у меня сохранились то неправдоподобно яркими, то совершенно размытыми, обрывки, отдельные куски, как давно разорванный старый пергамент, но какие-то эпизоды помнятся очень отчетливо…
Зеленая трава вперемешку с землей, яркие вспышки заклинаний, ругательства, чьи-то стоны… резкий крик, переходящий в хрип, убитые в черных мантиях напоминают старые тряпки, неизвестно кем небрежно брошенные среди этого хаоса. Упивающиеся и авроры, в темноте трудно разобрать, кто где. Поттер напротив Лорда, снова их заклинания сплели золотую сеть, они отделены от всех ее непроницаемой стеной, за пределы которой выйдет, в лучшем случае, только один… Я уворачиваюсь от бестолково летящих во все стороны лучей, попутно оглушаю какого-то молоденького УпСа, пытаясь приблизиться к главным действующим лицам этой суматохи. Да, план Альбуса сработал, и теперь Поттеру остается последний шаг. Весь год я делал все, чтобы эти двое оказались здесь, друг против друга, с искаженными ненавистью лицами, с трудом удерживая возмущенно вибрирующие палочки. Нет, Поттер! Чему я тебя учил, тролль ты безголовый! Никакой ненависти, полный самоконтроль, ясный рассудок - только так ты сможешь выиграть. Ну вспомни, вспомни хоть занятия окклюменцией, неужели столько сил потрачено впустую? Я уже близко, только миновать троих сражающихся… Мерлин! Капюшон одного из них соскользнул, и по черной ткани рассыпались густые пряди цвета белого серебра. Он один против двоих, но не теряет своего сдержанного изящества даже в схватке. Дементор тебя побери, Люц! Хватит играть, наслаждаясь собственным хладнокровием и мастерством! Пользуясь всеобщей неразберихой, я быстро оглушаю обоих Авроров и отталкиваю Малфоя к краю поляны:
- Немедленно аппарируй отсюда!
- Ты так уверен, что мальчишка победит? – по вздрагивающим крыльям точеного носа я понимаю, что он в бешенстве, но, как всегда, пытается это скрыть. – Хотя, с твоей помощью… возможно.
- Малфой, ты что предпочитаешь: умереть или попасть в Азкабан? Посмотри сам – это конец. Не знаю насчет Поттера, а я-то уж точно постараюсь не выпустить отсюда нашего Лорда живым.
- И чем тебе так не угодил Повелитель? – он отряхивает с рукава невидимую пылинку и усмехается. Нашел время, эстет недоделанный!
- Мы не раз обсуждали наши места в этой бойне! Я думаю, мы все выяснили, и ты смирился с моей позицией. Иначе ты рассказал бы Лорду о том, на чьей стороне я нахожусь на самом деле, правда?
Он изучающе рассматривает меня, просчитывая ситуацию. Мы никогда не говорили об отношениях между нами: уже не просто соратники, но еще не друзья. И, в то же время, нас слишком многое связывает, чтобы я позволил ему вот так, по-дурацки, погибнуть. Наконец он кивает и протягивает мне руку. Сильное рукопожатие, быстрый серьезный взгляд и короткое: «Спасибо», слившееся с тихим хлопком аппарации.
Я пару минут оглядываю поляну, оставаясь в тени. Так и есть, с другой стороны опять мелькают светлые волосы. Ах, Люциус, Люциус… Я, конечно, надеялся, что ты сможешь проявить хоть каплю рассудочности и убраться отсюда, но слишком на это не рассчитывал. Ты – Малфой, и теперь многовековые традиции и понятие «родовой чести» оказались куда сильнее, чем здравый смысл. Ведь лорд Малфой не может быть предателем, правда? Дураки те, кто считает тебя напыщенным безголовым павлином, и еще больший дурак ты сам, если думаешь, что смог меня обмануть. За столько лет я слишком хорошо тебя изучил… Я вздыхаю, и аппарирую так, чтобы оказаться у Люца за спиной, затем быстро направляю на него палочку: «Петрификус Тоталус!». Прости, Малфой, но хватит уже смертей, действительно хватит… Засовываю ему в карман мантии небольшой флакончик – заранее приготовленный порт-ключ, а Люциус может лишь яростно сверлить меня взглядом: ему отдыхать в неподвижности, как минимум, полчаса, ключ настроен на его замок, так что все будет в порядке. Короткое заклинание-активатор – и Малфой исчезает. Ну вот, с этим все.
Я оборачиваюсь - и вовремя. Поттер резко обрывает связь, ее бледно-золотые нити тают в уже начинающем светлеть воздухе. Лорд ускользает от Сногсшибателя мальчишки, зато мое Оглушающее заклинание направлено безошибочно, и Его Темнейшество беспомощно оседает на землю. А Поттер… он просто стоит и молча смотрит на него. Несколько быстрых шагов и я уже рядом:
- Поттер, что вы стоите?! – он пытается поднять палочку, но рука дрожит, в глазах страх и отчаяние.
- Я… Я не могу, профессор…
В тот момент меня захлестнула такая ярость, какой я никогда не испытывал даже по отношению к его проклятому отцу. Я резко и сильно бью его по щеке, растрепанная голова мотнулась в сторону, но взгляд стал осмысленнее:
- Слабак! Трус! А они, - я быстрым кивком показываю в сторону сражающихся, - они, по-твоему, могут?! Сколько их еще должно умереть, пока наш высокоморальный Спаситель-Магического-Мира сочтет для себя возможным испачкаться убийством?! Ты отвратительное, безответственное ничтожество! Пока жив Лорд, твои друзья и близкие будут умирать, идиот! А убить его, к несчастью, никто, кроме тебя, не может. А ты стоишь тут и раздумываешь, по гриффиндорски ли будет прикончить лежачего?! Или ты хочешь последовать за своим придурком-крестным, который тоже вечно действовал на эмоциях?! Темный Лорд отнял у тебя почти все, и отнимет еще больше, если ты немедленно не примешь решение! Как красоваться на первых полосах газет – тут мистер Поттер первый, а как взять себя в руки и что-то сделать – он, видите ли, не может! Люди надеялись на тебя, а ты просто подставил всех, мерзкий трусливый червяк, точная копия своего жалкого отца! – меня трясет от усталости и подступившей безнадежности. Он мальчишка, просто мальчишка, ему не справиться… Внезапно что-то сбивает меня с ног, и резкая боль в боку заставляет почти потерять сознание. Я неловко падаю, перед глазами вспыхивает сноп ослепительно белых искр боли – второй Рассекатель попал в плечо. Как все…неудачно. Поворачиваю голову и вижу, как к Поттеру приближается Белла, странно медленно поднимая палочку… нет, наверное, все происходит быстро, просто это у меня замедленное восприятие. Мне кажется, что я наблюдаю за всем словно со стороны, боль почти неощутима, только чуть кружится голова от запаха крови. Вот и все. Я не могу даже пошевелиться, так что мальчишке осталось совсем немного. Его прикончит Белла, а там очнется Лорд и я, если буду жив еще к тому времени, сильно об этом пожалею… хотя вряд ли – судя по скорости и объему вытекающей крови.
В этот момент я вижу, как лицо Поттера застывает странной равнодушной маской – никогда раньше не видел у него такого выражения. Он делает шаг вперед, направляет палочку точно в грудь убийце Блэка… да, я знаю, насколько он ее ненавидит, но сейчас в нем нет эмоций, только холодная отточенность уверенных движений. Неужели?! Я вижу, как шевелятся его губы, но не слышу слов. Зеленый луч попадает в цель… надо же, Белла даже не успела удивиться… она явно не ожидала ничего подобного, впрочем, ей теперь уже все равно.
Мальчишка несколько мгновений смотрит на труп, потом переводит взгляд на меня. Я не могу ничего сказать, да это сейчас и не нужно… он уже все для себя решил. Второй раз срывается с палочки бледно-зеленая смерть и вместо Темного мага, чье имя боялись даже произносить вслух, остается лишь бесформенная куча темной материи. Вот что значит судьба – столько лет, столько смертей, столько страха, а какой-то гриффиндорский сопляк одним взмахом палочки поставил на всем этом жирный крест. Почему не раньше? Неважно, главное, что все закончилось. Поттер наклоняется ко мне, а я облегченно вздыхаю и делаю шаг навстречу Пустоте».

***
«Я знал, что нахожусь в клинике Святого Мунго. Я слышал взволнованные голоса целителей: «Большая кровопотеря, кома … Делаем все, что можем… Поймите, он сам не хочет возвращаться…». Несколько раз ко мне приходили Минерва с мадам Помфри и даже сам Великий-Победитель-Темного-Лорда, но я не открывал глаз. Не хотел. Я столько лет мечтал о том, чтобы ничего не чувствовать, а не скрывать эмоции, и вот теперь я был там, где ничего этого нет. Мне было все равно, лишь бы раствориться в пустоте, слиться с ней в единое целое. Я больше никому ничего не должен и впервые в жизни делал то, что хотел – погружался в ничто, в бесцветную неподвижность безмолвия. Сейчас я понимаю, что это продолжалось несколько недель, а тогда для меня не существовало времени.
Однажды ночью, находясь в привычном уже состоянии полусна-полуяви, я почувствовал, что в моей Пустоте появилось что-то. Оно не было лишним, раздражающим или неприятным, но оно было… другим. Я уже не погружался в равнодушную бездну, а словно парил в ставшем чуть более плотным пространстве. Затем пришло ощущение тепла, и пустота показалась мне ледяной. Странно… раньше этого не было. Затем это теплое «что-то» исчезло, но вскоре появилось снова, и я понял, что «это» приходит извне. Я приоткрыл глаза и увидел женщину, сидящую на краю моей постели. В комнате было темно, я не видел ни лица, ни одежды, поэтому принял ее за ночную больничную сиделку. Она молчала, а я снова начал сливаться с моей пустотой… Сидит, и пусть сидит, мне это совершенно безразлично, только бы не мешала.
Она приходила каждую ночь, причем ее присутствие постепенно становилось частью того пространства, в котором я находился. Незнакомка странно гармонировала с ним в отличие от остальных людей, посещавших время от времени мою комнату, и всеми правдами и неправдами пытавшихся вытащить меня из уютно-равнодушного кокона. Позже она стала держать меня за руку – спокойно и ненавязчиво узкая ладонь приникала к моей и замирала. Эти прикосновения дарили мягкую тьму и глубокий сон без сновидений, а пустота постепенно превращалась в прозрачно-бархатистую синюю ночь…
Потом в нее начал вплетаться звук – женщина тихо напевала что-то, и ее голос был похож на далекий свет, запутавшийся в густой траве. Позже я начал вслушиваться в слова ее песен и обнаружил, что это старинные баллады, в основном, шотландские, те самые глупые романтические стихи о любви, нежности, красоте и прочей чепухе. Когда-то давно, еще в юности, я как-то раз прочитал эти баллады, но ощущение глупой неловкости и недоумения помнил до сих пор. Какому кретину придет в голову писать стихи о том, чего быть, в принципе, не может? Все эти принцессы, драконы, храбрые рыцари, эльфы и другая ерунда – насколько я помнил историю магии, ничего подобного никогда не происходило. Драконов убивали, конечно, и использовали их кровь и прочие части в качестве ингредиентов для зелий, а кожу пускали на плащи и обувь; принцессы были сильными волшебницами, больше увлеченными политикой, нежели романтикой в виде тех же рыцарей. Но пела незнакомка хорошо, поэтому мое сознание невольно подчинялось, скользя по причудливым узорам, сплетенным голосом и словами… Чаще других она пела балладу о молодом вельможе, влюбившемся в Фею-Повелительницу воздуха. Она некоторое время отвечала ему взаимностью, но когда он предложил ей замужество, Фея ответила, что лишь тот, кто хоть раз в жизни летал, может стать ее супругом. Однако этот идиот настолько потерял голову, что забрался на высокую скалу и шагнул вниз, доказывая, что ради нее он готов даже на полет, который определенно закончится смертью. Конечно, столь отважный и глупый, в чисто гриффиндорском стиле, поступок настолько поразил Фею, что в последний момент она превратила его в сокола, не дав разбиться насмерть. Затем, как положено, последовала пышная церемония бракосочетания, и «жили они долго и счастливо». Совершенно никакого полезного смысла, выдумка от начала и до конца, но мелодия была изящна и напевна, а стихи ложились на нее очень гармонично:
«Лишь только одно важнее всего,
Важнее жизни самой.
С высокой скалы смерти в лицо
Загляну и буду с тобой…»
Со временем я привык к молчаливым, если не считать тихих песен, посещениям. Днем я по больше части не открывал глаз и, хотя пустота уже не обволакивала меня так, как раньше, странное дело, меня это не раздражало. Я начал потихоньку наблюдать за осматривающими меня целителями, а также сумел оценить профессионализм штатного зельевара больницы. Ближе к вечеру я уже знал, что она скоро придет, хотя уловить момент ее появления так и не смог. Горьковато-свежий аромат с ясно ощутимой ноткой полыни, легкое прикосновение руки и негромкий голос были неизменны и постоянны, дарили покой и качали на волнах музыки, уносили в прошлое, к суровым шотландским горам, ветру и небу…».

***
«Время мое теперь исчислялось ночами. Днем целители все с более заметной радостью и уверенностью говорили о выздоровлении, но рекомендовали беречь силы и двигаться как можно меньше. Я иногда вставал, ходил по комнате, но чаще лежал и читал книги, которые, как я подозревал, передала для меня Минерва. Много лет я не проводил время так спокойно и продуктивно, делая выписки и набрасывая планы интересных экспериментов. Однако все это было лишь прелюдией перед наступлением темноты: как только в комнате начинали сгущаться сумеречные тени, я ложился и закрывал глаза, пытаясь в тишине угадать легкий шорох, который бы свидетельствовал о ее появлении. Нет, я не любил ее, как могли бы подумать некоторые романтики – любители тех самых баллад. Я не знал черт ее лица, никогда не смотрел в глаза, понятия не имел, как ее зовут. Запах сонной травы, сильные нежные пальцы и голос – вот все, что было частью моего теперешнего мира, неуловимой, но необходимой и незыблемой его основой. Ее появление стало для меня столь же естественной вещью, как закат солнца или мерное движение воды в реке. Она была для меня чем-то неизмеримо большим, чем просто человек, не говоря уж о женщине… до одной ночи. Лишь теперь, записывая эти воспоминания, я понимаю, что в тот момент сам замкнул свой собственный заколдованный круг – круг возвращения к жизни.
«Гибкое тело и шелк волос,
Дыханье смешалось вдруг.
Мне имя твое ветер принес,
Два мира смыкая в круг»
Она, как обычно, сидела на краю постели, и снова пела эту глупую старую балладу о том, чего никогда не было, и быть не могло по всем известным мне законам мироздания. Сначала я и сам не заметил, увлекшись мелодией, что сильнее обычного сжимаю ее руку. То ли долгое вынужденное бездействие, то ли нахлынувшее внезапно странное чувство освобождения, то ли просто физический порыв заставил меня притянуть ее к себе. Она совершенно не сопротивлялась, не навязывалась и одновременно не бездействовала, словно действительно была не человеком, а просто духом этой темноты, частью моих желаний, обретшей на время женское воплощение. Отсутствие супруги или постоянной любовницы еще не значит, что я жил монахом, хотя подобная мысль наверняка повергла бы в шок не только всех студентов, но и большинство коллег-преподавателей. Неудовлетворенный физиологически мужчина не в состоянии так владеть собой, как мне это было необходимо, поэтому иногда и недолго, одну-две ночи, я проводил с отличными и очень профессиональными платными любовницами. Да, Розмерта знала толк в подобных вещах и ее «скучающие подруги» ни разу не заставили меня пожалеть о потраченном времени. Я ценил их молчаливость, умение мгновенно подстраиваться под мои желания, и нетребовательность в отношении самих себя. Если мне хотелось, то я оттачивал на них свое мастерство любовника, получая удовольствие еще и от того, каких высот я могу достичь в удовлетворении чужой страсти. Если же подобного желания у меня не было, они сами знали, что нужно делать.
С ней все было иначе. Властная и покорная одновременно, она не была чужой мне или близкой, она просто была…. Рядом с любой из женщин я, кроме физического влечения, ощущал либо равнодушие, либо необходимость контролировать себя, но с ней я был свободен. Каждая моя мысль, еще даже не воплотившаяся в движение или вздох, находила мгновенный отклик, дыхание становилось все более хриплым и прерывистым, обжигающие волны наслаждения накатывали все чаще, все сильнее и неотвратимее влекли за собой, мышцы все ощутимее напрягались в отчаянном пароксизме страсти. Я снова падал в бездну, но она не была больше пустотой – в ней был безотчетный страх и неудержимый восторг, невыносимо яркие вспышки света перед глазами сменялись столь же слепящей тьмой, а она - она была единственной реальностью здесь, спасательным кругом, светом маяка в густом тумане…
Утром ее не оказалось рядом и ничто не напоминало о том, что произошло. Этот факт вызвал во мне некоторое беспокойство и раздражение, поскольку никаких необъяснимых явлений рядом с собой я терпеть не мог. Не хватало еще вылечиться от ран, но при этом окончательно спятить на радость окружающим, и бессрочно поселиться здесь, в клинике, по соседству с мерзким тупым недоразумением, именуемым Гилдероем Локхартом.
Немного поразмыслив, я вышел из комнаты и направился вдоль по коридору, чтобы разыскать кого-то из дежурных целителей на этом этаже и спросить о незнакомке. Как-никак, я все-таки провел с ней ночь, и при этом мы не обменялись не единым словом – тогда мне показалось это естественным, а сейчас было слишком странным и требовало немедленного прояснения. Поплутав по идиотски запутанным коридорам, я отыскал молодого целителя, который, если отмести ту чушь о моем героизме, проявленном в борьбе с Лордом, и выражения бесконечной радости от моего выздоровления, довел до моего сведения два факта: тот, что я больше не нуждаюсь в их услугах, и тот, что никаких ночных сиделок на нашем этаже нет и не было. Вслед за ним я вошел в кабинет, где рыжая ведьма в годах просканировала меня с помощью нескольких заклинаний и заявила, что я совершенно здоров, но должен избегать нагрузок и вообще беречь себя. Подписав пару официальных больничных пергаментов, получив обратно свою волшебную палочку и недослушав восторженное бормотание целителя, я быстрым шагом отправился к себе, чтобы забрать оставшиеся в комнате книги. Ситуация казалось нелепой до невероятия – я был уверен, что все это время незнакомка существовала и была абсолютно реальна, но слова целителя утверждали обратное.
Походя к двери, я уже практически решил, что нужно для начала вернуться в Хогвартс, а затем просто понаблюдать за собой. Если это были просто сны или видения, вызванные сочетанием тех зелий, которыми меня щедро поили здесь, следовательно, со временем они исчезнут. Если нет – тогда и подумаю, что с этим делать, под рукой будет моя лаборатория и библиотека, а я гораздо больше доверяю собственному мастерству зельевара, чем местному алхимику, хотя, надо признать, он весьма неплох.
Дверь в комнату была плотно прикрыта, но, тем не менее, я отлично расслышал доносящийся из-за нее знакомый негромкий голос: «Лишь только одно важнее всего…».

***
«Она сидела на моей пустой кровати. Сидела точно так же, как сидела каждую ночь – спиной к двери, чуть наклонив голову. Слегка вьющиеся волосы коротко острижены, открывая шею, на плечах – простая черная мантия. Ее рука лежала на моей подушке, слегка поглаживая бледно-зеленую ткань кончиками пальцев. Я впервые рассмотрел ее руку, которая столько раз прикасалась к моей: узкое запястье, длинные пальцы, точеная кисть, бледная гладкая кожа… Красивая, усталая рука. Я никогда не видел усталых рук, но это ощущение возникло сразу же, наравне с резко нахлынувшим раздражением и облегчением. Значит, она все-таки реальна! Замечательно! Тогда какого дементора ей нужно, она ведь всегда появлялась только ночью? Если она не сиделка, то кто? Женщина перестала напевать, немного помолчала, а потом, не оборачиваясь, произнесла:
- Не удивляйся. Я пришла попрощаться, – спокойный голос, минимум эмоций, только пальцы безостановочно поглаживают ткань. Решив прояснить ситуацию, я резко спросил:
- Позвольте узнать, мисс, кто вы такая? И как … - фраза осталась незаконченной. Она была рядом со мной много ночей подряд, а вчера и вовсе оказалась в моей постели, поэтому эти вопросы внезапно показались мне крайне глупыми и неуместными, а чувствовать себя беспомощным я ненавидел с детства.
- Извини, я не хотела тебя… злить, - она четко определила мое состояние по голосу. Я был уверен, что никогда не встречался с ней раньше, но, тем не менее, она говорила мне «ты» и без единого взгляда определила, что именно я вошел в комнату.
- Я вас знаю? – церемоний я никогда не любил, а в данной ситуации они просто излишни, вот Люциус показал бы ей пример хорошего воспитания…
- Нет. Знаешь, все вопросы тебе лучше будет задать профессору МакГонагалл.
- Она знает о вас? – я злился еще больше. Это какая-то мания преследования – совершенно незнакомая женщина, которая ровным счетом ничего плохого мне не сделала, но я уже готов душу из нее вытрясти.
- Конечно, - она продолжала сидеть спиной ко мне, даже после того, как я подошел совсем близко.
- Вот что, мисс. Вы немедленно объясните мне все, не ссылаясь на Минерву, и больше повторять я не намерен! Если вы мне не ответите здесь и сейчас, то я заставлю вас отправиться со мной в Хогвартс, где вам придется ответить на все мои вопросы. Как вы оказались в больнице, в моей комнате и…
- В твоей постели, да? Я не в претензии, - Мерлин мой, мне послышалось, или она действительно пытается язвить в ответ? Мне?!
- Это все сложно… Хорошо. Видишь ли, ты был в коме и возвращаться явно не желал. Пока твои коллеги совместно с целителями судорожно искали способы помочь тебе, Поттер, проникшись к твоей мужественной персоне, как ни странно, глубоким чувством благодарности и раскаяния за ранее проявленное недоверие, обратился за помощью к портрету директора. Альбус всегда верил в силу любви, ты же знаешь. Поэтому он, скажем так, нашел меня. Другого способа вылечить тебя все равно не было, поэтому мы решили рискнуть. Как видишь, все удалось. Теперь ты здоров и можешь вернуться в Хогвартс, или начать совершенно другую жизнь – все зависит от тебя… - она говорила тем же спокойным голосом, но мне показалось, что она с трудом сдерживает эмоции. Когда столько лет работаешь в школе, волей-неволей научишься различать малейшие интонации, а уж если к этому прибавляется еще и необходимость общаться с Лордом…
- Так. Во что верил Альбус? – эта мысль оказалась весьма неприятной. Неужели Дамблдор и после смерти не успокоился и продолжает плести очередные интриги, неизвестно зачем засылая ко мне эту женщину?
- В любовь. Видишь ли, я люблю тебя, - она настолько буднично произнесла эту фразу, что я даже не сразу понял, ЧТО именно она сказала. Никто и никогда мне такого не говорил… Зачем? Она меня даже не знает! И вчера… В общем, ее ответы еще больше все усложняли.
- Ты… что?
- Я люблю тебя, поэтому и оказалась здесь – терпеливо повторила она, словно объясняла первокурснику лечебные свойства папоротника обыкновенного.
- Получается, что именно ты меня… вылечила? – кто бы мне сказал, что среди белого дня, в клинике Святого Мунго, незнакомая женщина будет говорить мне о любви… я бы наложил на него парочку оригинальных проклятий за тупые шутки. Женщина молча кивнула.
- Таким образом, учитывая вчерашние… м-м-м-м… события, вы, вероятно, рассчитываете, что я, как честный человек, должен предложить вам руку и сердце? – при этих словах меня ощутимо передернуло. Тролль знает что такое! Раньше я даже ждал ее прихода, а теперь с трудом сдерживался, чтобы не наложить на нее Империо и добиться истины – настолько она запутала меня своими словами.
Незнакомка слегка усмехнулась, еле уловимо пожав плечами:
- Нет, конечно. Ни о каком предложении и прочем речи нет. Успокойся, я слишком хорошо знаю, как ты ценишь свое одиночество и свободу. Я, кстати, тоже, но есть вещи… - она замолчала, словно сказала что-то лишнее. Раньше я думал, что больше, чем на Поттера, я ни на кого разозлиться не смогу, но ее недомолвки окончательно вывели меня из себя. Резко взяв за плечи, я поднял ее на ноги, развернул к себе лицом и со злостью начал:
- Вы. Немедленно. Внятно. Объясните. Мне. Что… - больше ничего сказать я не смог, потому что женщина подняла голову, и я смог увидеть ее лицо.
Моя ночная гостья была слепа».

***
«Потрясенный, я рассматривал ее черты. Обычно лицо, разве что излишне бледное, изящный изгиб темных бровей, тонко очерченные скулы. Четкий рисунок рта, прядь волос на нежной щеке, едва заметные синеватые полукружия под глазами – большими и красивыми, обрамленными длинными ресницами… только взгляд был странным – напряженный и расслабленный одновременно. Казалось, что она смотрит не столько на меня, сколько сквозь меня, и видит там что-то совершенно недоступное. В нашем мире слепота большая редкость, она легко лечится несколькими заклинаниями, а с магглами я сталкивался мало. Вот почему она не оборачивалась! Не хотела, чтобы я знал? Дементор тебя возьми, Альбус!
Пока я усмирял свои мысли, женщина мягко отстранилась и отошла на шаг в сторону. Она двигалась так легко и уверенно, что трудно было поверить в то, что она ничего не видит.
- Ты здесь не при чем, - на ее лице появилось слегка упрямое и в то же время нежное выражение. – Не переживай, - она по-прежнему легко улавливала оттенки моего настроения. На тот момент я не знал, как себя вести – подобных ситуаций в моей жизни не случалось. Я никогда не был излишне эмоциональным, но теперь с трудом держал себя в руках: неясный страх, волнение, жалость, недоумение и даже легкое отвращение, как ни стыдно сейчас вспоминать об этом. Теперь я был уверен, что она – маггла, а даже для самого либерального мага любой маггл ущербен, а если он еще и слеп…
- Почему? – я сумел взять себя в руки и говорить сухо и спокойно.
- Садись, - она указала мне на небольшое кресло у стены, а сама устроилась напротив, устремив невидящий взгляд на сложенные на коленях руки. Мы немного помолчали, затем она вздохнула:
- Послушай, тебе действительно лучше было бы поговорить с МакГонагалл. Я не слишком разбираюсь в этих вещах, поэтому расскажу так, как понимаю это я сама, ладно? – я кивнул.
- Меня нашла профессор Трелони, точнее, нагадала, - я удивился, поскольку эта безумная стрекоза никогда на моей памяти ничего путного не сказал, кроме драматических завываний и того единственного настоящего пророчества, о котором я не люблю вспоминать. – Не удивляйся, она очень хотела тебе помочь, все хотели… В общем, я знаю, что у вас есть хроновороты, но используются они крайне редко и их мало – вмешательство во время чревато массой неприятностей, как тебе хорошо известно. Однако ты вряд ли знаешь другое: помимо времени можно перемещаться и в реальности. Есть множество одновременно существующих миров, отделенных друг от друга тонкой, но практически непроницаемой оболочкой. Без труда перемещаться между ними могут лишь некоторые животные вроде кошек и летучих мышей, души умерших и некоторые очень сильные маги, гораздо сильнее, чем Альбус... Об этом почти ничего неизвестно, хотя в Отделе Тайн подобные возможности изучаются, но не очень активно – это сложно, да и опасности, что кто-то из нас сможет проникнуть сюда, практически не существует, - у меня возникло неприятное ощущение, что кто-то определенно сошел с ума.
- Из «нас»? Ты…
- Да. Подожди, я закончу. Когда Дамблдор решил сделать ставку на любовь, начали, грубо говоря, искать кандидата, отвечающего некоторым требованиям. В связи с твоей теперешней популярностью как героя войны, множество дам пожелало бы помочь тебе выздороветь, но они не подошли. Почему – не знаю, мне не объяснили. Затем Трелони, просидев пару дней взаперти в своей комнате, отправилась к Флоренцу и они ушли в Запретный лес, чтобы вместе вычислить ту, которая сможет помочь, - здесь я перебил ее:
- Невозможно! Они же друг друга терпеть не могут!
- Не могли, - я почувствовал, что она улыбнулась, - но все же это так. Вдвоем они пришли к выводу, что такая женщина существует, но в другой… другой реальности. Я не знаю, одна ли я была, или нас было несколько, они там дали Альбусу кучу примет, вплоть до гороскопа… Будучи не только сильным магом, но и умершим, ваш директор смог попасть в наш мир и найти меня. Дело в том, что мы знаем о вашем мире, но реальным его считают только дети и редкие взрослые, вроде меня, - она упорно избегала моего взгляда, словно смущалась. – Мы называем вашу реальность Сказкой.
- Мы – Сказка?! Интересно, а кто тогда я в твоем мире? – я чувствовал себя самым непосредственным участником пьесы абсурда. Я, профессор Хогвартса, ученый-алхимик и – сказка? Бред!
- Ты? Ты – персонаж очень популярной книги, у нас ее все читают. Не волнуйся, твое имя, характер, привычки и внешность абсолютно соответствуют твоей реальности. Почему – опять же не знаю. Вероятно, существуют какие-то законы и связи между мирами, но мне, как ты понимаешь, они неизвестны. Я так полюбила твоего героя, что постепенно ты стал для меня совершенно реальным человеком, возможно, и это сыграло свою роль в выборе Альбуса. У нас говорят, что если очень сильно во что-то верить, то это может сбыться… Вот мы и верим в сказки – без этого трудно… иногда очень нужно чудо, хоть какое-нибудь! – ее негромкий голос внезапно набрал силу, зазвенел, но легкая нотка горечи меняла чистоту звука, как едва заметная трещина в хрустальном кубке огрубляет его звон. Она вздохнула и продолжила уже обычным, спокойным и чуть равнодушным тоном:
- Я поверила Дамблдору сразу, ведь я очень боялась за тебя… боялась, потому что не хотела потерять. Я знаю, тебе это не понятно, так что не буду вдаваться в подробности. В общем, он сказал, что я могу попасть в ваш мир как живой человек, но для этого необходимы три условия: во-первых, меня должен кто-то здесь ждать; во-вторых, я должна была испытывать какое-то сильное чувство к тому, кто находиться здесь; в-третьих, необходима была готовность чем-то пожертвовать. Можно раздвинуть границы между мирами, но это требует огромного количества магической энергии, которую нужно восполнить. Меня здесь не ждали, но директор с помощью своей магии смог выполнить это условие. По поводу моей любви к тебе я никогда не сомневалась. А последнее – нужно просто отдать часть себя, это совсем просто.
- Значит…
- Да. Это был мой собственный выбор, так что не принимай это на свой счет. Вряд ли ты читал в детстве маггловские сказки, но есть сказка о том, как юная Русалочка полюбила Принца. И ради того, чтобы быть с ним, обменяла у Морской Ведьмы свой голос на возможность превратить рыбий хвост в человеческие ноги, чтобы ходить по земле, - я подумал тогда, что события становятся все более и более нереальными. Конечно, русалок у нас много, но они магические существа и никогда не влюбляются в людей! Хотя, если есть сумасшедшие, которые пишут эти баллады о рыцарях, то почему бы им не написать о любви русалки и человека? При условии, конечно, что настоящих русалок автор в глаза не видел, иначе у него вряд ли возникло бы желание описывать любовные похождения подобного монстра.
- И чем кончилось дело? – несмотря на первое потрясение, я уже почти пришел в себя. История, безусловно, странная, но зная Альбуса, в ней нет ничего удивительного. С него станется…
- Русалочка очень любила Принца, но была немой. Он не смог полюбить ее и женился на Принцессе. После его свадьбы Русалочка превратилась в морскую пену – это было условием Морской Ведьмы. Она знала, что рискует, и проиграла, - после этих слов мне стало по-настоящему не по себе. Легенда легендой, но конец…
- И что я теперь должен делать? Как я понимаю, ты все бросила и пришла сюда, пришла из-за меня. У тебя все получилось. И что дальше? – я чувствовал себя крайне неуютно, несмотря на то, что поверить в подобное не мог. Мелькнула мысль, что женщина может оказаться пациенткой клиники – слишком уж ее слова походили на бред. Тогда вполне понятны ее ночные посещения – здесь редко запирают двери, а пройти пару этажей несложно. Хотя вела себя она вполне адекватно и спокойно, без надрыва и истерики. Но мне-то что делать? Я не люблю ее и не верю в романтические истории. Я не принц, а она не русалка из этой дурацкой сказки.
- Дальше ты отправишься в Хогвартс, а я вернусь к себе, в свой мир - она просто поставила меня об этом в известность, как о вполне понятном и не подлежащем обсуждению факте.
- Вернешься?
- Конечно. Чтобы оставаться здесь, у меня должен был быть якорь – человек, которому я была бы очень нужна, его любовь, его желание, чтобы я осталась. Как только ты попадешь на территорию Хогвартса, я окажусь в своем мире. Знаешь, я не жалею. Я была с тобой рядом все это время, ты жив… это самое главное. Значит, все было не зря, - она снова улыбнулась и посмотрела на меня. Она умела улыбаться одними глазами - уголки губ лишь чуть-чуть приподнимались вверх, зато в глазах словно переливался мягкий и теплый свет. Свет, которого она не видит… Внезапно я понял, что царапнуло меня в последней фразе – « я не жалею…».
- Скажи, а когда ты вернешься, то…
- Нет, - ее способность угадывать мои вопросы и настроение была просто удивительной. Не будь она магглой, я бы сказал, что у нее прирожденный дар к легилеменции. – Это было платой за переход, она не возвращается. Но это не страшно. Я знала, что так будет. Даже если бы ты со временем передумал и вдруг захотел меня увидеть, я бы все равно уже не смогла вернуться.
- Почему?
- Извини. Шанс иногда дается только один, другого не будет. Сказки не всегда имеют счастливый конец, но они все-таки есть... Я хочу сказать тебе одну вещь. Раньше ты умел только выживать. А вчера ты просто жил. Тебе теперь нужно научиться жить, это самое главное. Тогда все будет хорошо, - она на мгновение прикоснулась к моей руке и встала. - Прощай, Северус, - дверь бесшумно закрылась за ней, а я еще долго сидел в кресле и думал. Странная история…».

***
«Вернувшись в Хогвартс, я, естественно, первым делом расспросил Минерву о той женщине. Оказалось, что она была абсолютно вменяемой, более того, говорила чистую правду. Альбус на портрете все время молчал, прислушиваясь к нашему разговору. Через десять минут я был настолько зол, что от души пожалел о невозможности вернуть все обратно и спокойно скончаться в Св.Мунго от кровопотери.
- Альбус, я не понимаю, что вы задумали на этот раз?! Я сделал все, как вы планировали, Темный Лорд мертв, Поттер – жив, все должны быть довольны. Вы что, не выносите, когда я никому ничего не должен? Ваше стремление помочь мне привело к тому, что я снова загнан в угол! Или вы считаете, что во мне нет даже элементарной человеческой порядочности? Как отдать этот долг, если я не смог полюбить ее и не смогу, даже не потому, что не умею или не хочу, а потому, что больше никогда не увижу, вы об этом подумали? Я не романтик и никогда им не был. Безусловно, я благодарен ей, и не могу не думать о том, как она теперь будет жить? Сколько еще людей пострадает от ваших планов, Альбус? Война закончена, хватит!!! – от ярости у меня даже перехватило горло.
- Северус, она имела право выбирать. Считай, что это не долг, а подарок… от судьбы. Она знала, на что идет, мне даже почти не пришлось ничего ей объяснять. То, что ты останешься глух к ее чувствам, было для нее закономерным, она так хорошо знала твой характер, что даже я удивился… Многие погибли в этой войне ради того, во что они верили. Она тоже верила, и потеря зрения не стала для нее высокой ценой за твою жизнь. Прими это как данность, - у Альбуса, как обычно, на все всегда находится ответ, чтоб ему… Я, значит, страдаю эмоциональной глухотой? «Я спою тебе сказку о печальной любви, о слепой королеве, о глухом короле…», - так, что ли? Скотина, дважды, трижды скотина!
- Ее можно… вернуть? Здесь ей было бы проще и легче, чем там, без магии. Может, удастся ее вылечить?
- Это невозможно, - вот так, «приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Я встал и вылетел из кабинета, яростно хлопнув дверью.
Вернувшись к себе, я налил в стакан огневиски и залпом выпил, после чего с большим удовольствием запустил стаканом в стену. Брызнули осколки. Тысяча дементоров! И исправить ничего нельзя… Вдобавок я не сказал Альбусу еще одной вещи…
Осенние дни становились все темнее, часто вместо ледяного дождя с неба начинала сыпаться мелкая крупа мокрого снега. В моем кабинете всегда горел камин, и было тепло, но в коридорах Хогвартса гуляли пронизывающие сквозняки, делая холодные серые камни еще более холодными и безжизненными.
Прошло много времени с тех пор, как я вернулся к своим обязанностям. Новые студенты, но все тот же кошмарный уровень подготовки, раздражающая неаккуратность и невнимательность, полное пренебрежение к дисциплине. Нет, у меня на уроках как раз с этим проблем не было, но, как на грех, именно в этом году я не видел ни одного человека, способного мало-мальски прилично пройти на экзамены и получить достойное количество баллов. Одно время я серьезно подумывал, чтобы все бросить и уехать из замка, но нового преподавателя Минерва пока не нашла, поэтому я продолжал вести занятия. Моя жизнь была бы размеренной и спокойной, если не одно обстоятельство. Каждый вечер я не мог найти себе места, чувство тревоги и какой-то неправильности, незавершенности не оставляли меня. Ни чтение, ни работа в лаборатории, ни обязанности декана не могли отвлечь меня – неясное беспокойство не отступало. Честное слово, даже в годы моей шпионской деятельности я чувствовал себя гораздо увереннее, чем сейчас. Уже лежа в постели, я наблюдал, как в полумраке комнаты движутся тени на стенах, и ловил себя на том, что напряженно вслушиваюсь в ночь. Сон мой был полон неясных образов, короток и прерывист, я часто просыпался, вздрагивая от каждого звука или шороха пламени в камине… Утро я встречал совершенно разбитым и раздраженным, запугивал студентов почти до обморока, резко язвил, назначал отработки за малейшую провинность… Мне казалось, что у меня обнажен каждый нерв, что я полностью открыт, не защищен от окружающего мира даже тонким покровом кожи, а все попытки найти причину моего состояния и тем самым успокоиться были напрасными.
Однажды, незадолго до Рождества, я снова проснулся посреди ночи, но теперь терзающее меня беспокойство оформилось в четкую и ясную мысль – она больше НИКОГДА не придет. Я понял, что просто ждал, ждал каждый вечер и каждую ночь знакомого прикосновения руки и звуков тихого голоса, ощущения покоя и свободы… Накинув шлафрок, я уселся в кресло перед камином и попытался разобраться в себе. Наверное, я просто слишком привык считать ее присутствие необходимой частью моей «новой» жизни, надо бы взять себя в руки и понять, что ее больше никогда не будет. Попытался сосчитать, сколько ночей она была рядом со мной… получилось тридцать девять. И последняя – значит, сорок. Всего-то… Тогда почему же мне так хочется, чтобы все было по-прежнему? Почему ее отсутствие вызывает во мне такую ярость? Привычка? Чепуха, при моем характере за такой короткий срок это невозможно. Чувство вины перед ней? Тоже нет, она сама сделала свой выбор, в этом Альбус прав. В чем же тогда дело, почему я ощущаю себя как перед дементорами, когда заклинание Патронуса не срабатывает?
Поднявшись, я достал из шкафа плотно закрытую колбу с Умиротворяющим бальзамом и отмерил себе двойную дозу».

***
«Зелья не помогали. Впервые в жизни они не имели никакого эффекта, кроме наступления периодов глубокой апатии, сменявшихся еще большим напряжением. Я почти физически ощущал отсутствие незнакомки – весь мир казался ущербным и неправильным. Он и так-то никогда не был для меня совершенным, а теперь стал особенно гротескно-уродливым и совершенно чужим. Я был готов на что угодно, лишь бы прекратить этот кошмар – беспомощность всегда была для меня намного хуже смерти. Я рассчитывал, что время и мое терпение постепенно сгладят воспоминания, а повседневная жизнь завалит ворохом мелких и крупных проблем, требующих решения, но прошло уже пять месяцев, наступил февраль, а лучше не становилось.
Сегодня я допоздна проверял результаты, причем на редкость удручающие, очередной контрольной по зельям. Вернувшись к себе, я привычно повесил мантию в шкаф, и направился в спальню. Там на стене висело небольшое старое зеркало в темной, почти черной деревянной раме, мутное и блеклое от времени. Оно было здесь еще до того, как я переехал в эти комнаты. Пользовался я им нечасто, а снимать было просто лень. Когда я прошел мимо, глубоко внутри заскреблось какое-то неприятно-тревожное чувство. Приблизившись, я убедился, что оно меня не обмануло – поверхность зеркала была словно поддернута отчетливо видимым туманом, то сгущающимся, то тающим где-то далеко с той стороны стекла. Поскольку ни запирающие, ни сигнальные заклятия на моей комнате нарушены не были, я испытал вполне понятное любопытство и, достав палочку, произнес формулу Обнаружения.
Она смотрела на меня из глубины туманной завесы совсем как тогда, в клинике – со спокойной нежностью. Несколько мгновений я просто стоял, глядя в лицо той, чьего присутствия мне так не хватало все это время. Внезапно меня захлестнула бешенная ярость, ледяными пальцами сжавшая горло, и я хрипло спросил:
- Почему? Почему ты больше не приходишь? Что вы оба со мной сделали – ты и этот чертов Альбус? Зачем?! – ее губы беззвучно шевельнулись, а в моей памяти всплыла фраза: «Извини. Шанс иногда дается только один, другого не будет. Сказки не всегда имеют счастливый конец, но все-таки они есть». Я бессильно смотрел, как тает туман внутри зеркала, как бледнеют вместе с ним знакомые черты, как стекло вновь становится желтовато-мутным и равнодушным, отражая лишь мое собственное лицо. В тот момент я так ненавидел ее, Дамблдора, себя, весь мир, что изо всех сил ударил кулаком прямо в собственное отражение. Раздался неприятный хруст, часть осколков осыпалась на пол, а часть осталась в раме, ощерившись в тупо-издевательской усмешке. Самое обычное зеркало. Только разбитое…
Я даже не озаботился залечить глубокие порезы и вынуть стекла из руки – это подождет. Я дочитал свои заметки, которые время от времени набрасывал после возвращения из клиники, и немедленно отправляюсь в кабинет директора. Если его чертов портрет не объяснит, что со мной происходит, то очень сильно пожалеет. И плевать я хотел, что Альбус уже умер, есть вещи и похуже смерти… как выяснилось».

***
Под вечер разыгралась настоящая февральская метель – крупные влажные снежинки метались в воздухе, пытаясь увернуться от ударов яростного ветра, бились о непроницаемое для них оконное стекло, словно просясь внутрь, в спокойное тепло кабинета. Сидящая за столом женщина в белом халате прекрасно представляла себе картину разыгравшейся непогоды, хотя увидеть ее не могла. Длинные чуткие пальцы безошибочно нашли на столе тяжелую хрустальную пепельницу с чуть отбитым краешком - синего цвета, это она помнила – и ловко затушили в ней сигарету. Пора домой… Несмотря на усталость, вызванную суточным дежурством, уходить не хотелось. Ее никто не ждал в пустой квартире, слишком большой для одного человека. Только здесь, в клинике, она была нужна. Нужна была почти двадцать лет назад – девчонкой-практиканткой, затем молодым, подающим большие надежды врачом… и вот теперь – ночной сиделкой. Даже после того, как коллегам стало понятно, что ее зрение никогда не вернется, главврач оставил ее здесь в роли сиделки – тяжелых больных было немного, но эта должность была закреплена в штате. Как же хорошо, когда есть такая работа и такие люди рядом…
Она встала и подошла к окну, привычно обогнув угол стола – за столько лет она так хорошо изучила обстановку в клинике, что могла передвигаться по ней и находить необходимые вещи наощупь даже в кромешной тьме, так что слепота ей абсолютно не мешала. «Интересно, ТАМ сейчас тоже идет снег?» – подумала она. Ей представлялись заснеженные башни древнего замка, просторная комната и мужчина за письменным столом. Вот он сосредоточенно читает пергамент, хмурится, недовольно хмыкает и что-то пишет внизу листа темно-изумрудным пером. Тонкие губы сурово сжаты, глубокая морщина пересекает переносицу, словно печать, скрепляющая обет вечного ношения непроницаемой маски. Она много лет представляла себе его лицо, но «увидеть» смогла лишь той летней ночью, после разговора с полупрозрачным образом высокого белобородого старика в очках-половинках и лиловой мантии. Она поверила ему сразу и безоговорочно, даже необходимость лишиться возможности видеть окружающий мир глазами не тронула ее. Что значит такой пустяк по сравнению с жизнью того, кого она любила? Не слишком-то надо доверять глазам – сердце видит намного дальше… Она тогда решительно опустила ресницы, навсегда отрезав от себя вид ночного города, укрытого черно-синим августовским небом, и, после легкого головокружения, каскад новых ощущений, запахов и звуков настолько оглушил сознание, что она даже не сразу почувствовала свою потерю. Только потом, в больнице, ей очень хотелось посмотреть на Него… но теперь это было невозможно. Долгие часы она легонько касалась его лица пальцами, впитывая и запоминая наощупь любимые черты, ощущение его кожи и скользящую ласку прядей, гладких и прохладных, как ежевичные ягоды… Она чувствовала ту пустоту, которая была в нем, слышала медленный, словно неохотный стук его сердца, и заставляла свое биться в унисон. Зная, что он не может ее видеть, она пела ему тихие сказки, вплетая в его пустоту тонкие цветные нити образов…превращавшиеся постепенно в легкий шелк сна. Тридцать девять ночей она заполняла его пустоту и пришла последняя ночь – нежданный подарок на прощание, буйное разнотравье чувств – от нежно-ковыльных до крапивно-жгучих, и еще горьковато-серебряное, полынное счастье прикосновения к губам того, кого она никогда больше не увидит…
Женщина отвернулась от окна и достала из кармана темно-дымчатые очки в изящной оправе. Она старалась не выходить без них, чтобы не ощущать сочувствия больных и коллег, когда они встречались с ее невидящим взглядом. В коридоре послышались быстро приближающиеся шаги, дверь с тихим шорохом открылась, и медсестра Наташа облегченно сказала:
- Ой, Софья Казимировна, как хорошо, что вы еще здесь! У нас в седьмую подняли из приемного тяжелого, так Вера Григорьевна велела за вами бежать, - старшая медсестра Вера просто так не послала бы за ней, поэтому женщина быстро поправила халат и шагнула к двери.
- Вы не спешите, его пока только устраивают. Может, домой пойдете, вы ж после суток… я могу и сама присмотреть за ним, все равно он без сознания, - девушка искренне хотела помочь, но Зосю невольно раздражало такое повышенное внимание, словно подчеркивающее ее неполноценность.
- Наташ, вы идите, я сама с ним посижу. Кстати, вы результаты осмотра знаете?
- Вера Григорьевна говорит, что все очень странно – ушибов нет, все показатели в норме, а в себя не приходит. С улицы его взяли и привезли на «Скорой». Самое интересное, что не алкаш какой, а приличный мужчина. Завтра еще анализы возьмем и на аппаратах проверим, как всегда, - это означало, что было рекомендовано полное обследование – от кардиограммы до томографа.
- Спасибо. Я сейчас к Надежде Алексеевне в четвертую зайду на минутку, а потом сразу к новенькому, так Вере Григорьевне и передайте. Сегодня у нас кто дежурит, Артем? Если что, я его вызову, - медсестра всегда удивлялась, как легко и свободно передвигается бывшая врач, как ровно и спокойно говорит. Иногда Наташе очень хотелось походить на нее, но слишком уж она… бесчувственная, что ли - никогда не засмеется, не заплачет, не разозлится. И как это у нее получается?
Наташа попрощалась и убежала, а женщина тихо постучалась в дверь четвертой палаты и вошла.
- Зосенька! А я думала, ты уже домой ушла, - радостно воскликнула пожилая женщина с белоснежными волосами и ярко-зелеными, совсем молодыми глазами. Она была давней пациенткой этой клиники, где оперировалась лет пять назад, и с тех пор каждый год ложилась на плановое обследование.
- Нет, Надежда Алексеевна, нам тяжелого привезли, без сознания. Вот пожелаю вам доброй ночи и пойду к нему. Как вы сегодня? – Зося подошла ближе и аккуратно присела на край постели. Она любила старуху за доброту и ровный, дружелюбный характер, тем более что ту операцию Зося проводила сама. Тогда она еще оперировала…
- Хорошо, девочка, благодаря тебе у меня теперь все прекрасно, дай тебе Бог здоровья и жениха хорошего. Или есть уже жених-то?
- Конечно, - женщина улыбнулась, услышав ласковое «девочка» - слишком непривычное обращение для ее возраста.
- Тогда почему грустная? И не улыбайся, я все вижу! Или поссорилась с ним?
- Не могу я с ним поссориться, Надежда Алексеевна. Он… далеко сейчас.
- Скучаешь? Давно не виделись, наверное, вот и тоскуешь. Ничего, Зосенька, скоро он вернется, тогда все наладится. Ты, главное жди, - эти слова заставили больно сжаться сердце. Можно ждать сколько угодно, когда есть надежда, а если ее нет?
- К сожалению, не скоро, так что буду дежурить почаще, с вами не скучно. Доброй вам ночи, пойду я, - женщина кивнула в ту сторону, откуда слышалось дыхание старухи, и направилась к двери. Уже на пороге ее догнали слова:
- И тебе доброй ночи! Только раз я сказала скоро – значит скоро. Я точно знаю, мне тебя обманывать незачем. Сама увидишь, что я права, - Зося помахала рукой на прощание и вышла в коридор. «Знали бы вы, Надежда Алексеевна, что ваше «скоро» для меня может быть только «никогда», - подумала она, направляясь в сторону седьмой палаты.

***
Она вошла и плотно прикрыла дверь, чтобы звуки из коридора не мешали слушать. Его дыхание было неглубоким, но ровным и спокойным – так дышит человек, спящий здоровым сном после трудного, но благополучно завершившегося дня. За месяцы слепоты она много раз слышала дыхание больных, находящихся без сознания или в коме, поэтому различала их так же хорошо, как зрячий отличает черный и белый цвет. Привычным жестом женщина подвинула одеяло и села рядом, ноздри защекотал запах лаванды, зверобоя, мяты и еще чего-то знакомого – кастелянша последнее время стала класть на бельевые полки пучки сухих трав.
Неспешно текли капли-минуты, постепенно сливаясь в прозрачные струйки-часы. Тревога отступила – этот человек был, судя по всему, совершенно здоров, поэтому ее мысли постепенно вернулись в прошлое. Что с Ним сейчас? Вернулся ли он в школу или решил уйти от полной бесконечных забот жизни преподавателя? Здоров, счастлив ли теперь, когда все закончилось? Она никогда этого не узнает, потому что книга кончилась, а другого способа не существовало. Но осталась вера в случившееся, пусть и невозможное по всем законам, чудо, знание того, что Он есть, и те сорок ночей не были сном или фантазией. Ей очень хотелось, чтобы этот мужчина хоть иногда вспоминал о ней - безымянной незнакомке, ненадолго появившейся в его жизни и бесследно исчезнувшей, лишь только в ней отпала необходимость. Нет, она никогда не претендовала на его сердце, это было слишком самоуверенно, но надеялась, что он отведет для нее хотя бы крошечный кусочек собственной памяти. Она верила и любила, поэтому смогла использовать подаренный судьбой единственный и безумный шанс оказаться рядом с ним, хотя заранее знала, что проиграет – радость от того, что он с ее помощью остался жив, ненамного смягчала боли потери. Одно дело страдать о несбывшейся мечте, а совсем другое – иметь и потерять, без права попытки приручить волшебного зверя-счастье, удовольствоваться одним только прикосновением к его теплой радужной шкурке…
Она почувствовала, как защипало глаза, и запрокинула назад голову, чтобы слезы не успели пролиться. Пусть они лучше остаются внутри, темнеют и загустевают, отравляют душу жгучей тоской, чем позволить им свободно стекать по щекам, вычерчивая на коже влажный узор одиночества. Почти неосознанно она протянула руку и сразу же нашла чужие прохладные пальцы, слегка сжала их, переплетая со своими, в отчаянной попытке вернуть память прикосновения к любимым рукам. Ей повезло, потому что абрис ладони, удивительно нежная кожа на запястьях и даже едва заметная ниточка шрама у основания указательного пальца были так похожи на те, родные и знакомые… но на этих руках с внешней стороны было больше шрамов – совсем свежих, только недавно затянувшихся новой и от того тонкой и гладкой кожей.
Когда слезы отступили, она глубоко вздохнула, выравнивая ритм ударов сердца, и тихонько запела: «Лишь только одно важнее всего, важнее жизни самой…». Но в этот момент другой голос, более глубокий и сильный, голос того, кто был ей дороже всего на свете, произнес:
- С высокой скалы смерти в лицо загляну и буду с тобой… - эти слова звучат, как пароль, они - ключ, открывающий дверь в невозможное...
Она замолчала, растерянная, оглушенная, с бешено колотящимся сердцем, а отступившие было слезы стремительно и безудержно заскользили по щекам, путаясь в бахроме ресниц, горячими, как расплавленный воск, каплями обжигая неразрывно сплетенные пальцы…
- Как?! – голос не слушался, мысли беспорядочно вспыхивали и гасли, как угли раздуваемого костра.
- Знаешь, мне гораздо спокойнее ЖИТЬ здесь и без магии, чем ВЫЖИВАТЬ там, имея волшебную палочку. И, ради Мерлина, прекрати рыдать, я ненавижу женские слезы…

Ветер за окнами стих, похолодало, поэтому снежинки теперь падали медленно и ровно, образуя бесконечно струящийся белый занавес. Он заботливо скрывал двух людей, держащихся за руки, от тех, кто может смотреть на мир, но не способен увидеть любовь и чудо, потому что они навсегда убили в себе веру в Сказку. А в четвертой палате старушка Надежда Алексеевна ненадолго проснулась, посмотрела в предрассветную февральскую темень ярко-зелеными глазами, и подумала: «Я же тебе говорила… Тот, кто однажды не дал умереть Надежде, рано или поздно находит Любовь».

Июль 2007 г.