Петля

Глава 1

На темном небе, как узор,
Деревья траурные вышиты,
Зачем же выше и все выше ты
Возводишь изумленный взор?

Вверху – такая темнота –
Ты скажешь – время опрокинула,
И, словно ночь, на день нахлынула
Холмов холодная черта.

Высоких, неживых дерев
Темнеющее рвется кружево:
О месяц, только ты не суживай
Серпа, внезапно почернев.

Осип Мандельштам (1909)

Петля.

Минутная стрелка простых круглых часов неумолимо приближалась к отметке в девять часов. Ее треугольный, заостренный кончик слегка подрагивал, словно пытаясь сопротивляться точному и безжизненному механизму, злобно щелкающему каждый раз, когда стрелка достигала очередного временного барьера. Руки женщины, неотрывно смотревшей на циферблат часов слабо дрожали в такт движениям стрелки. Взгляд влажных, блестящих глаз соскользнул со ставших в мгновение ока безликими черно-белых часов только тогда, когда тяжелая, красного дерева, дверь отворилась, и мягкий, но неприятный мужской голос пропел ее собственное имя.
Женщина привстала, стряхивая с себя странную дремоту и нерешительно глядя в темноту открывшейся двери. Огромная, оглушительная тоска почти затопила то привычное чувство волнения и легкого страха, которое преследовало ее на протяжении трех лет. Неожиданно замедлило свой бег усталое сердце, на лбу выступили мелкие капельки холодного пота, сноп ярких звезд на миг взметнулся перед глазами, но тут же исчез, возвращая привычную четкость мира. Дрожащей рукой Нарцисса пригладила выбившиеся из прически пряди светлых волос, провела тонкими пальцами по нежной, лихорадочно горящей шее, невольно чувствуя тепло нагревшейся серебряной цепочки с изображением фамильного герба Малфоев. Тошнотворный дурман подкатил к самому горлу, готовый вырваться наружу жалобным криком. Женщина, прежде никогда не позволявшая себе слабости, вся сгорбилась, сникла и робкими, шаркающими шажками вошла в комнату.
Было темно, благодаря тяжелым, плотным шторам, ниспадающим широкими складками темной ткани. От настольного светильника, в который то и дело залетали любопытные бабочки, быстро трепещущие серыми крылышками, исходил приглушенный свет, которого едва хватало, чтобы рассмотреть сидевшего за массивным, грубоватой выделки столом тучного молодого человека с очень светлыми, водянистыми глазами, в которых сквозь благожелательность просвечивало лицемерное снисхождение. Медленным, тягучим жестом холеной белой руки, он указал женщине на старое кресло с поеденной молью обивкой. Мужчина заговорил, и Нарцисса сразу почувствовала в голосе молодого чиновника сто раз слышанные, до тошноты знакомые интонации. До нее едва доходил смысл сказанных им слов, она улавливала лишь обрывки предложений, бесчисленные бессодержательные фразы наподобие: «вы прекрасно понимаете, миссис Малфой, ваш сын…», «конечно, в момент совершения преступления он не достиг совершеннолетия, но…», «его отец, ваш супруг…».
Язвительный голосок, изредка просыпавшийся внутри женщины, оставшийся от прежней миссис Малфой, шептал ей снова и снова: «Поставь их на место, грязнокровки не смеют так говорить с тобой». Этот голосок мгновенно затих, не достигнув цели, и женщина снова почувствовала, что ее мучают изощренно, безобразно, выворачивая наизнанку иссушенную страданиями душу. Человек не в состоянии вынести таких мучений, что-то очень хрупкое, держащее его на плаву, не выдержит, и кости, в конце концов, хрустнут. Мерзковатая хватка страха, выбивающая в позвоночнике дробь, вызванная, а затем подогретая тоскливым ожиданием приговора, строгой, пугающей неизвестности, снова вернулась, заняв почетное место в душе Нарциссы, затмив все остальные эмоции. Это щемящее, душащее оцепенение было проявлением инстинкта самосохранения, оно единственное не позволяло женщине сдаться, отказаться от борьбы, окунуться в жуткую, смердящую бездну безумия.
«Отказ, снова отказ», - молоточком стучало в голове Нарциссы.
***
Вобрав холод ясного ноябрьского утра, женщина медленно пошла по узенькой, усыпанной разноцветными осенними листьями, аллее.
Со злой улыбкой она вспоминала, как последний раз смотрела с ненавистью на красные, как сургуч, губы и беспощадно глупые глаза мужа. От чего-то очень глубоко врезались в память его нежные, почти женские руки, связанные жесткими, грубого плетения азкабанскими веревками.

"В радости и горести, счастье и печали" - опаляющий горячим дыханием голос совести, смутного долга и странного сожаления. Сожаления об однажды сделанном выборе, о горестной судьбе, пускай, постылого, почти ненавистного, но все же необъяснимо близкого человека - мужа. Нет, она никогда не любила его, более того, ей было сложно представить, что кто-то мог бы испытывать к нему подобные чувства. Но они были одной крови, получили похожее воспитание, им прививали с младенчества одни и те же ценности.
Едкая горечь растеклась по пустому сознанию.
Ценности. Мораль чистокровных.
Нелюбовь ко всему живому – вот, какова эта мораль. Мораль, покрытая плесенью веков.

Люциус. Никем не любимый человек.

Нарцисса тягостно вздохнула. Все происходящее медленно, но верно приобретало правильные очертания.
Рано или поздно, все равно приходится платить по счетам.

Она наблюдала, как человек опускается на самое дно, постепенно погрязая в водовороте людских пороков. Именно наблюдала, ничего не предпринимая. Смотрела, но не видела. Своим жалким бездействием она затянула петлю на шее не только мужа, но и сына. Сына…
Думы о неприятном, нелюбимом муже неизменно преследовались мыслями о другом человеке, родном и неистово обожаемом, со светлым нимбом кудрей и маленькими ямочками в уголках смеющихся губ. Так и стояла перед глазами сцена его первого выхода в свет, его подвижная, еще детская фигура, так забавно смотревшаяся в помпезной парадной мантии, будто бы с отцовского плеча. Она с гордой улыбкой матери вспоминала его тогдашнюю напускную важность, первые робкие потуги на маститость. Она старалась скрывать свое восхищение, боялась показаться ему навязчивой, но все же украдкой наблюдала за ним. Ее охватывал легкий страх, когда кто-то из гостей, соратников мужа ловил его за плечо и спрашивал о какой-нибудь ерунде. Нарцисса могла дышать свободно лишь тогда, когда Люциуса и его приспешников не было рядом с сыном. Да, она всегда в той или иной степени опасалась Пожирателей. И небезосновательно. Она каким-то невероятным образом упустила момент, когда Драко, совершенно незаметно для нее, отдалился, предпочитая все больше и больше времени проводить в обществе отца.
И снова все упирается в ее бездействие, пускай и вынужденное.
И тут она совершила свою последнюю, ставшую роковой, ошибку.

Нарцисса пыталась собраться с мыслями, оформить их густой поток в нечто более содержательное, рациональное.

Собственное предательство выело часть души, оставив там чернеющую пустоту. Глухими воспоминаниями доносились до нее требовательные голоса авроров, звук ее собственного голоса, отстраненно вещавшего заранее придуманную историю, казался совершенно чужим, словно кто-то другой говорил ее устами. Но тут услужливая память подкинула сами показания, которые она дала аврорам.
Нарцисса зло рассмеялась – она просто сдала мужа со всеми потрохами, сильно приукрасив повествование яркими подробностями.

Она мысленно смеялась над собой, над своей странной, неожиданной наивностью. Нарцисса искренне полагала, что после ее столь охотного содействия следствию что-то может измениться к лучшему в деле ее сына. Обман, ложь. Все вокруг пропиталось ложью.
Своим отчаянным поступком она лишь оттолкнула стул, на котором стоял Люциус с петлей на шее.

Совсем недавно к ней пришло четкое, совершенно ясное понимание того, что ей не спасти сына. Его ждет примерно то же, что и Люциуса, и ведь…разве так ли важно, будет ли он гнить в Азкабане до скончания своих дней, или же к нему применят Поцелуй? Она всегда старалась следовать девизу рода Малфоев: «Либо все, либо ничего».

Осознание собственной вины и почти детской беспомощности медленно убивало, всасывалось в кровь, словно яд, не давало забыться ни на минуту. Женщине упорно казалось, что если бы могла она хоть ненадолго ощутить тот вожделенный, невыносимо необходимый покой, все встало бы на свои места, обрело некий высший смысл. Навязчивая идея, почти мания...

"Я убила его, я!" - звучал истеричный голос где-то на задворках сознания.

Нарцисса горестно смотрела на недавно опавшую рубиново - черную листву, отрешенно чувствуя тупую боль в висках и влагу на концах ресниц.
***
- Пока, Бэб. Да, можешь все закрывать. Если опять придет эта сумасшедшая, попроси охрану ее не пускать.
Попрощавшись с помощницей, мужчина пошел дальше по коридору, по направлению к выходу. В вестибюле он остановился у стола молодого аврора.
- Вы сегодня опять на посту, Джеймс?
Аврор недовольно поморщился, делая какие-то пометки в журнале.
- Да, мистер Вэйтс, заменяю Филда. Ваша палочка, сэр, – аврор вернул хозяину только что проверенную волшебную палочку.
Вэйтс сочувственно покачал головой и, кивнув на прощание, вышел на улицу.
Зябко поежившись, мужчина плотнее закутался в мантию. На улице было прохладно, но, будучи рабом привычки, Вэйтс не мог отказать себе в ежедневном моционе. Да и к тому же его дом находился совсем недалеко от места работы.
Мужчина уже чувствовал сладость на кончике языка, предвкушая аппетитный горячий обед, приготовленный заботливыми руками его жены.
Внезапно позади себя он услышал шаги, глухой звук которых нарушал тишину безлюдной аллеи. Оборачиваясь, мужчина почувствовал, как что-то твердое и острое упирается ему в бок. На миг перед его глазами взметнулась волна светлых волос, быстрый, резкий шепот обжег ухо. Зеленоватая вспышка ярким, слепящим светом озарила аллею.
***
Джеймс Питерсон обвел глазами зал заседания. Его испуганный взгляд остановился на сидящей в кресле посреди зала женщине. Ее тонкие, с выпуклыми венами руки были обвиты металлическими цепями, голова была слегка откинута назад, голубые, почти бесцветные глаза равнодушно смотрели куда-то вверх.
- …С помощью вашей волшебной палочки шестнадцатого ноября сего года было произведено заклинание, считающееся запрещенным. В результате действия этого заклятия был убит младший помощник главы Департамента Охраны Порядка, Томас Вэйтс.
Заклинание было зафиксировано в двенадцать часов шесть минут пополудни. Вы были арестованы на месте преступления через две минуты после его совершения. Члены Визенгамота ознакомлены с материалами дела. Обвиняемая, признаете ли вы себя виновной в совершении данного преступления?
Женщина, словно вырвавшись из забытья, слегка вздрогнула и перевела невидящий взгляд на судью. Белесые губы сложились в усмешку. Тихий, скрипучий голос разрезал наступившее безмолвие:
- Закончите начатое. Хоть раз, сделайте это.
***
Молодой человек, прильнув грязным лицом к холодным решеткам камеры, жадно пожирал глазами тонкий луч света, выбивающийся из-под закрытой двери напротив.
В его замутненном сознании проносились сотни мыслей и предположений, одни безумнее других. Слегка приоткрыв рот, он наблюдал за тем, как медленно отворяется дверь, как двое мужчин в черном ведут женщину, едва переставляющую ноги. Когда яркий свет перестал так яростно жечь глаза, светловолосый юноша присмотрелся к женщине. Его узкое, обезображенное красноватыми рубцами лицо, в удивлении вытянулось.
Грязные светлые волосы женщины тонкими змейками струились по лицу и худым плечам. Пустые голубые глаза равнодушно скользнули по лицу юноши, скользнули точно так же, как и по серой стене с мутными разводами, и по испещренному темными трещинками потолку.
Молодой человек в приступе внезапного безумного страха, отшатнулся в тень, к дальнему углу собственной темницы.
Прижавшись щекой к ледяной стене, юноша яростно жмурил глаза. Он пытался избавиться от наваждения, пришедшего к нему в образе матери. Воспаленный разум все шептал ему о собственном помешательстве, ни на минуту не признавая возможность реальности происходящего.
Спустя несколько мгновений, а, может, и часов, молодой человек подполз к решетке и стал вглядываться в темноту коридора. В чернеющей мгле ему все чудилось какое-то движение, исступленный шепот сотен голосов отдавался эхом в ушах. Смутные, беспорядочные образы прошедшего всплывали перед внутренним взором, накладываясь на статичную реальность.
Жалко поскуливая, юноша склонил голову набок и вскоре впал в беспамятство.