Глава 1Больничное кафе похоже на перевалочный пункт.
Здесь всегда холод, полумрак, и кажется, что столешницы вечно влажные от чьих-то пролитых слез.
Здесь отвратительно кормят – да почти никто и не ест - зато предлагают самый изысканный алкоголь на любой вкус. За исключением разве что сливочного пива. Нет, только крепкие, терпкие, огненные напитки – от огневиски до расплавленного в чистейшем спирте темного шоколада, который подают, одновременно поджигая.
Здесь нет атмосферы невольного праздника, нет громкого смеха и жмущихся по углам парочек, целующихся украдкой за нарядным букетом.
Даже в Лютном переулке, в забегаловках, пропитанных запахом пота, дешевого пива и иногда – крови, не было настолько не по себе.
Перевалочный пункт между жизнью и смертью.
Джеймс бледен, и сжимает свою рюмочку с огневиски так, что она вот-вот лопнет. Он такой… да, такой жалкий сейчас. Совершенно неузнаваемый. Даже неизменные очки не красуются на тонкой переносице, а лежат на дубовой доске столешницы. Будто Джеймс отказывается видеть этот мир. И взгляд у него рассеянный и растерянный, затуманенный и расфокусированный, ушедший в себя – так, кажется, говорят?
Знал бы – ездил бы к родителям Лили сам. Вместо Поттера. Мало ли, что бы они там подумали – здоровье дороже. Причем не только здоровье лучшего друга…
- Все. Будет. Хорошо, - в который раз, размеренно и глухо, повторяет Блэк, закуривая очередную сигарету.
Еще пара таких часов – и он свихнется окончательно. И останется в Мунго навсегда. Слава Мерлину, хотя бы не в этом кафе…
Реакция уже знакома до мелочей. Сначала Джеймс щурится, а потом разражается яростным полушепотом (лучше бы орал).
- Почему ты так уверен?! Мало ли, что бывает! Вот миссис Эванс рассказывала…
Моргана-прародительница! За последний час Блэк начал отчасти понимать ненависть драгоценного семейства к магглам. Оставалось надеяться, что процесс обратим.
- Миссис Эванс рассказывала про маггловскую медицину. Ма-глов-ску-ю. У них все по-другому, - в который раз повторяет Блэк, не надеясь, что его услышат. Ну хоть фон какой-то…
Не молчать же, наблюдая, как Поттер со вкусом представляет себе всякие ужасы.
- И что? Это же не какая-нибудь магическая болезнь!
- Это вообще не болезнь. Это роды. Ро-ды. Естественный процесс.
Тьфу ты!.
Ох уж эти родственники. Даже если они любящие и заботливые… особенно если они любящие и заботливые, дракон их сожги… пришлось выдержать целую битву, когда мать Лили на шестом месяце беременности дочери узнала, что Лили ждет ребенка. Спокойная, веселая, смешливая, лишенная вроде бы всяких предрассудков женщина вдруг обратилась невесть в кого. Устроила бедному Цветочку настоящий допрос с пристрастием, выставив Джеймса за дверь, а потом решительно потребовала, что Лили бросала «свои штучки» и завтра же – я сказала, завтра же! – записалась на прием к доктору, который «наблюдал» Петунью Дурсль. И на робкие возражения решительно рявкнула: «Здоровье – это серьезно! Никаких фокусов! Только ультразвук! А вдруг с ребенком что-то не так?»
Лили пошла к магловскому врачу, чтобы мать успокоилась – и вылетела из кабинета в слезах. Сириус поймал ее на бегу и некоторое время просто укачивал, прижав к себе, как ребенка, а потом, разобрав в бессвязных всхлипах отчаянное «хочу домой», спешно утащил к мотоциклу.
Оказалось, что этот самый «великолепный специалист», узнав о сроке беременности, закатил длинную лекцию о нравах и легкомыслии современной молодежи, добавив в конце, что срок слишком большой и избавиться (ты представляешь, он так и сказал – избавиться! будто наш Гарри - мусор какой-то! Или плесень!!!) от ребенка не удастся. А потом приказал пройти в соседнюю комнату и небрежным жестом указал на некое сооружение, больше всего напоминавшее орудие пытки. И тут у Лили окончательно сдали нервы…
К концу ее рассказа нервы сдали у Блэка. И если бы Эванс после нескольких возражений не уложила его Тоталусом, он наверняка узнал бы много нового о магловской медицине. Если бы, конечно, удалось не прибить на месте этого гада…
Джеймсу, который не сопровождал жену по весьма важной орденской причине, они решили ничего не рассказывать. И зря, как выяснилось. Иначе не пришлось бы бесконечно твердить одно и то же, как фея-эхо.
- Все. Будет. Хорошо. Джеймс, ты меня слышишь?
- А вот бывает еще отрицательный резус-фактор… - завел Поттер.
- Моргана-прародительница! – не выдержал наконец Сириус (на него тут же оглянулись, и он спешно понизил голос). – Ты что, решил пополнить сокровищницу изысканных магических ругательств?
- Это кровь…
- Еще не легче. Причем тут кровь? Она волшебница. И получше многих чистокровных дурех, которые даже чайник в кошку превратить не в состоянии!
Джеймс на мгновение вышел из ступора.
- Зачем?
- Что зачем?
- Кошку в чайник?
- Просто так.
- А, - и Джеймс опять погружается в безмолвие. И в его мыслях мелькают какие-то непонятные картинки: женщины, разрывающие в крике рот, отвратительные синюшные младенцы…
- Прекрати дергаться, а? А то накличешь еще…
Шутить как-то не хочется. Первый и, хочется надеяться, последний раз в жизни.
- Я знаю, - Джеймс вдруг выпрямляется на стуле. – Она умрет. Я чувствую. Я тогда тоже умру. Ты меня заавадишь… хотя нет, не надо, тебя отправят в Азкабан… ну я найду способ… Только не мешай, ладно, а то я тебя знаю…
Слышать этот… лепет на одной-единственной ноте просто невыносимо.
- Моргана-прародительница, на кой Мерлин я вообще связался с таким кретином?! Последняя женщина умерла при родах в 1581 году! Я не знаю, что там напридумывали магглы, но уж в этом вопросе мы точно обгоняем их в разы! Нас и так слишком мало, чтобы терять людей из-за таких пустяков!
- А ребенок?
- Что ребенок?
- Ребенок может умереть.
- Последний ребенок – в 1700. С ними сложнее, они маленькие совсем…
- Вот видишь… Нет, я чувствую, что-то случится…
Усыпить его, что ли?
Сириус с тоской оглядывается вокруг.
За соседним столиком тихо, безнадежно, бесшумно – только слезы капают, капают, капают из опущенных глаз, и этот стук невыносим – плачет какая-то женщина, закрыв лицо капюшоном, и ее спутник гладит ее по руке, и тихонько – но можно прочесть по губам – повторяет одно и тоже: «Все будет хорошо».
Блэк отворачивается, прикусив губу.
Самое смешное, что безумие, оказывается, заразительно. И сердце как-то нехорошо стучит, и пальцы с зажатой в них сигаретой дрожат, промахиваясь мимо свечи…
Все правильно. И про магическую родовую медицину, и про последних умерших… Но – война. Но – Лили, которая сражалась на первом самом месяце, как все, еще не зная, что все изменилось – не там, во внешнем мире, а в ней самой. Но – противозачаточные, к которым прибегали настолько редко – до всего - что побочных эффектов толком никто не знал. Например, что если ребенку суждено родиться, он родится, наплевав на все и вся. Но…
«Блэк, прекрати».
Он встряхивает головой, убирает с лица длинные пряди (где-то на полпути от родового отделения, куда Джеймса попросту не пустили, и до потусторонней кафешки лента сползла с волос, и подвязать их теперь просто нечем) и говорит подчеркнуто-скорбным тоном, вдавив недокуренную сигарету в хрустальную тяжелую пепельницу:
- Да. Ты прав, Рогастый. Все будет плохо.
И наконец – интерес. Явный и зримый.
Джеймс наощупь находит очки и напяливает их на нос.
Но расслабляться нельзя.
- И тогда мы с тобой, возопив к небесам, направим друг на друга палочки, словно дуэлянты. И произнесем в голос – так, что земля содрогнется – священные и крайне популярные ныне в определенных кругах два слова… и падем бездыханными на этот затоптанный и не очень чистый пол.
Губы Джеймса чуть-чуть дрожат.
- И о нас сочинят подлинную талантливую трагедию, над которой и века спустя волшебники и волшебницы будут проливать слезы. Трагедию об истинной дружбе. О том, как Джеймс убил Сириуса, а Сириус убил Джеймса, ибо и в жизни, и в смерти они хотели быть рядом… - для пущего эффекта надо бы завыть, но не превращаться же в собаку в общественном месте!
- А Лили? – спрашивает Джеймс.
- А Лили умерла потом. От смеха, когда обо всем об этом услышала. Ну, то есть наши апологеты, конечно, напишут, что от горя... так что ты не волнуйся, все будет в лучших традициях…
И тут Джеймс хохочет. В голос. Нарушая невыносимую, тягучую, слезливую тишину.
А Сириус, не обращая внимание на недоуменные – возмущенные – обреченные – безнадежные взгляды, ловит из воздуха записку.
- Извини, Рогастый, придется нам помереть от старости. И безвестными, - говорит он, понизив голос. – Послушай-ка: «Дорогой мистер Поттер, рады сообщить, что вы являетесь счастливым отцом очаровательного здорового мальчика. Рост 55 сантиметров, вес 3 килограмма 550 граммов. Посылаем вам предварительную колдографию, созданную с помощью уникальной технологии, разработанной знаменитой французской целительницей Доминик Дешанторе – ваш сын в день совершеннолетия».
Джеймс не выхватывает даже – выдирает из рук Сириуса снимок. Чтобы бросить на него торопливый взгляд и тут же отдать обратно.
- Ух ты! У него глаза зеленые! Круто!
С цветной – потому что
ненастоящей - колдографии Сириусу улыбается Джеймс. Знакомый и непривычный. Без очков и с ярко-зелеными глазами. Уже родной. И уже любимый.
Сын Джеймса и Лили.
Гарри Джеймс Поттер.
Соседний столик
Арабелла смахивает слезы и провожает глазами черноволосых парней, лавирующих между столиками. Спешащих вырваться наружу.
И это правильно. Неправильно, что они вообще здесь были.
Здесь сидят те, кто ждет. Почти не надеясь на лучшее.
Как ждет она сама – не надеясь вовсе.
«Извините, мисс Фигг, мы ничего не можем сделать. Вы же сами понимаете. Недуги души излечиваются чрезвычайно редко, особенно если они… »
Мог бы и не продолжать.
«… вызваны внешними причинами».
Арабелла забрала бы отца к себе. Но заболевшая магия – все еще магия. И у нее нет возможности остановить ее разрушительные проявления.
Она сквиб. С великолепным кембриджским образованием. История, филология…
Отец сошел с ума, когда Арабелле было семнадцать.
Он был сторонником Гриндевальда с 1938 года. Со всеми… эксцессами. И ценным источником для английской разведки, потому что то, что делал Гриндевальд, было… отвратительно. С некоторых пор.
И в итоге герр Хайнц Йохан Фигстер заавадил маггловского психоаналитика и разгромил здание, в котором находился его кабинет. Как выяснилось, Фигстера спросили, что он помнит о Второй мировой войне.
И отец оказался здесь. В больнице Святого Мунго.
И никакой надежды нет. Но она приходит – снова и снова. И спрашивает, пряча глаза:
- Ничего?
- Нет. Он никого не узнает. И постоянно…
Арабелла знает, что значит «постоянно».
Неконтролируемая агрессия.
Железное телесное здоровье.
Отдельная палата со множеством заклятий на ней.
А еще – орден Мерлина и орден Подвязки. Рядом. На шелковых подушечках.
И поэтому хочется улыбаться, глядя вслед взъерошенным парням, спешащим к выходу… из кафе Святого Мунго.
Пусть хоть у них все будет хорошо.
А Флетчер – милый, хулиганистый, нищий, как честный оборотень, Флетчер – гладит ее по руке. И повторяет – снова и снова.
-Все будет хорошо. Ты только скажи. Я все сделаю. Правда.
Он младше Арабеллы на два года.
Он волшебник.
Он друг.
Он ничего не может сделать. Ни-че-го. Для папы.
И слезы катятся за воротник надоевшей за день мантии.
