Чернила

Глава 1

Название: «Чернила».
Автор: Sondene, triana@bigmir.net
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Джинни/Том
Размер: мини
Дисклеймер: Госпожа Роулинг получает деньги, а я – эстетическое удовольствие.
Саммари: Вид синих пятен на ладонях внушает мне невыносимый, тошнотворный ужас, потому что я все еще помню. Все еще помню, каково это, когда по венам вместо крови текут ледяные чернила. Я все еще помню тебя, Том.
Предупреждение: возможен легкий OOC.
Размещение: да пожалуйста, только на мыло напишите.

«Чернила»
Есть вещи, которых мы не выбираем и есть пятна, которые мы не можем смыть с наших душ. Мои иссиня-черные, и именно поэтому я так ненавижу чернила.
Раз-два-три: отсчитываю про себя каждый вдох, чтобы не забыть дышать. Тишину разбивает надвое только мерное капанье воды из-под крана и слегка испуганное биение моего сердца, но я знаю, что не сама, какой бы одинокой не была. Ты ведь никогда не оставляешь меня одну; ты ведь никогда не дашь мне покоя, верно?
Я стою, облокотившись об умывальник одной рукой, и пристально рассматриваю свои ладони, которые в алом свете заходящего солнца кажутся жемчужно-призрачными. После занятий я всегда тщательно мою руки, потому что вид чернил на ладонях вызывает у меня тошнотворный, панический ужас. Взгляд не находит ни одного синего пятнышка и я перевожу его на зажатое в правой ладони зеркальце. В тот момент, когда заходит Гермиона, я вздрагиваю. Она думает, что испугала меня, но на самом деле я едва заметила ее – мое чувство реальности всегда несколько притуплено, начиная с первого курса. Она стоит вполоборота ко мне и когда я выныриваю на поверхность своих мыслей, чтобы глотнуть реальности, мои глаза испуганно расширяются – ее руки в чернильных пятнах. Судорожный вдох, время замерло; быстрый взгляд в зеркало, но я уже знаю, чувствую, что увижу – сердце замирает – и вправду, я могу поклясться, что вижу там те самые глаза, преследующие меня повсюду. Это все бывало так бесконечно много раз, но невозможно привыкнуть. Разжимаю ладонь – заворожено слежу за тем, как зеркальце, дважды перевернувшись, рассекает воздух холодным злым свистом и падает на каменный пол. Вдребезги. Стекло разбилось также просто, как и моя жизнь. Ненавижу, ненавижу зеркала, потому что в них слишком легко увидеть то, чего уже нет, что я предпочла бы вычеркнуть раз и навсегда, раз и навсегда, раз и навсегда. Я хочу занавесить все эти куски стекла плотной черной тканью будто кто-то умер, будто ТЫ и вправду умер.Умри, я прошу тебя, умри внутри меня наконец, не могу больше тебя видеть, слышать, чувствовать, тебя слишком много, а меня все меньше и меньше.
- Джинни? – Голос Гермионы обеспокоен, она отлично помнит, что сегодня прошло ровно 4 года с тех пор, как я очнулась тогда на полу холодной страшной комнаты маленькой испуганной девочкой, все тело которой, вся душа которой перепачканы чернилами. Есть пятна, которые мы не можем смыть. До меня как сквозь сотни миль доноситься голос, и я уже почти теряю терпение – Грейнджер, незачем повторять мне твое «все хорошо закончилось». Ничего не закончилось, ты меня слышишь?! Не закончилось, и никогда – никогда-никогда-никогда! – не закончится. Но тут она говорит роковое «я понимаю» - и тогда…
Мне хочется схватить ее за плечи и трясти, и кричать на нее, и возможно даже отхлестать по щекам – ни черта ты не понимаешь, никто никогда не понимал, даже не хотел понять – иначе отчего бы маленькая глупая Джинни Уизли попала бы в плен сладко-ядовитых слов и синих глаз, обернувшийся кошмаром?
Не.Понимаешь.
Раз-два-три. Только бы не забыть дышать. Внутри меня бурлит гнев и отчаянье, но я всего лишь улыбаюсь и наклоняюсь собрать с пола злосчастные осколки. Я отлично умею держать себя в руках, вести себя так, как требует ситуация, прятать от посторонних глаз рвущиеся наружу секреты, отлично умею говорить то, что хотят слышать другие. Как вы думаете, у кого я этому научилась?..
Стекло впивается мне в ладонь и я думаю, что ты точно такой же – продолжаешь ранить, хотя тебя давно нет, хотя смерть забрала тебя, пусть ты хотел отдать ей меня вместо.
За мной закрывается массивная деревянная дверь и Гермиона остается одна – у нее-то есть это драгоценное одиночество, когда она не слышит шепотов из темноты ( или из памяти, я не различаю), когда не боится увидеть фантомы своего прошлого, которые вот-вот утянут в омут; утянут с головой, да так, что захлебнешься ядом, таким слишком сладким, чтобы сопротивляться, который подают в хрустальном бокале доверия с такой ласковой улыбкой, что не откажешь.
Сбегаю-слетаю по ступеням – добраться бы до спальни, задернуть полог и лежать, не закрывая глаз, чтобы переливающийся мрак перед глазами не рисовал темно-синей краскою мои кошмары, оживающие по ночам. Бегу по почти пустынным коридорам – да, я снова прогуляла зелья – и мне все кажется, что за спиной я слышу чьи-то неторопливые шаги, будто мне все равно никуда не деться, с какой скоростью я бы не бежала. Горько улыбаюсь – прав, как всегда прав, никуда от тебя не деться.
***
Раз-два-три. Только дышать, только дыши, Джинни, ну пожалуйста. Все наладится, милая, обязательно наладится, это было в последний раз.
Почему я себе не верю?
Скажи ты, я тебе поверю, тебе легко верить, скажи, что больше не будешь мне сниться, и я спокойно полежу в тишине, на полчаса поверив, что все будет хорошо.
С кровати слева доносится шорох страниц – моя однокурсница неторопливо выводит в своем дневнике буквы каллиграфическим почерком. Я ежусь, будто от сквозняка: я ни-ког-да, ни под каким предлогом, ни при каких обстоятельствах не записываю свои мысли на бумагу. Потому что я все еще помню. Я все еще помню, каково это, когда по венам вместо крови текут в обратном направлении ледяные чернила. Я все еще помню тебя, Том.
Мои кошмары взрослеют вместе со мной. И тем они страшнее, что я не могу от них отказаться. Когда мне было 12, я видела только то, как ты выходишь из дневника снова и я там, внизу, и мне так страшно, Господи, что даже нет сил проснуться. И Гарри никогда не успевал спасти меня вовремя. Когда мне было 14, я просыпалась от ужаса и отвращения к себе, потому что видела-чувствовала-ощущала осторожные прикосновения губ к щекам, виску, шее и к своим приоткрытым губам. Сейчас мне 16. Нет, Том, пожалуйста, не снись мне. Я не могу смотреть Гарри в глаза по утрам, потому что мне мерещится, будто кожа пахнет горьким миндалем и перепачкана чернилами. Снова. Опять. Всегда.
Я слышу твой легкий смешок – содрогаюсь всем телом, сжимаюсь в комочек и прижимаю руки в груди. Я чувствую как загнанной птицей бьется сердце, и я знаю, что оно у нас одно на двоих – тебя было слишком много в моей душе, в моей крови слишком много твоих чернил, твоих слов, твоих глаз, слишком много тебя.
Я одержима тобой, я ненавижу тебя, я боюсь тебя, я не в состоянии жить без тебя. Ты, постоянно ты, все время ты! Сколько же можно, Том, ну сколько же…Почему в моих мыслях меньше меня, чем тебя? Почему в моих мечтах…? Нет, не надо.
Резким движением выдвигаю ящик прикроватной тумбочки, руки порхают, как бабочки –и замирают, когда я нахожу наконец то, что ищу. Я еще не могу рассмотреть этот лист бумаги, но мне и не нужно: я знаю на ощупь, я чувствую квинтэссенцию моей памяти и моего сумасшествия, оставшуюся у меня по случайности. Достаю перо и торопливо раскручиваю чернильницу: кап, кап… Бумага жадно впитывает в себя кляксы, и меня практически трясет от отвращения – как же этот лист похож на мерзкое, страшное существо, надеющееся вытянуть из кого-то по капле жизнь. Восходит солнце – мне кажется, что полог загорается под его лучами – и я чувствую, как по щекам текут горькие слезы: почему же рассветы меня не лечат?
Сколько еще слез я выжму из своего сердца только оттого, что ты никак не хочешь из него наконец исчезнуть? И я уже не думая над тем, что делаю – совсем сумасшедшая, видишь? – вывожу на бумаге три самых важных слова.
«Я ненавижу тебя».
Буквы проступают как никогда четко – или это всего лишь игра моего больного воображения? Проступают - и не исчезают.
Кончиками пальцев дотрагиваюсь до букв, не в силах поверить, что ты не можешь ответить. Что ты наконец в прошлом. Что я свободна.
Но мой мир разлетается на мириады осколков, мои едва расцветшие мечты вянут, и бесконечно много боли – глаза невыносимо режет слабое, будто рукой больного, выведенное аккуратным иссиня-черным кружевом почерка уже виденное мной однажды:
«Здравствуй, Джинни».
Раз-два-три.
Ты только что без наркоза вырезал мне сердце.
Я ненавижу чернила, текущие по моим венам.