Be happy

Глава 1

Автор: Misery
Название: Be happy
Бета: И-Тиу
Гамма: PsyCrow
Тип: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13, наверное.
Саммари: Be happy, ребята! О чем тут еще можно говорить? Входит в цикл рассказов «Скоро будет солнечно», в принципе, является предысторией. Кто читал первые два заметит некоторые аллюзии, но отдельно тоже читается)
Примечание автора: вы можете оставить мне отзыв в авторской теме
http://www.hogwartsnet.ru/forum/index.php?showtopic=13363&st=0&#entry645205
Отказ: не мое

Рики-тики-тави никогда вас не оставит.
Сплин


А в газетах писали: много, жадно, выуживая будоражащие умы факты, о существовании которых не подозревала даже сама Джиневра. Писали разное: кто-то - хорошее, кто-то – плохое, главное – о них.
Каждое утро сова приносила толстые пачки желтой прессы, Гарри, совсем как раньше, просматривал только первую полосу, а потом отбрасывал газеты в сторону – на журнальный столик.
Джинни равнодушно пожимала плечами и спрашивала:
- Что-то важное?
Гарри делал глоток крепкого кофе и с наслаждением, чуть растягивая слова от удовольствия, отвечал:
- Нет, совсем ничего.
И Джинни думала, вот, оказывается, каким бывает счастье – ни одной чертовой новости с утра, - и, бросив короткий взгляд на часы, шла жарить яичницу.
Потом заходила Гермиона - как обычно, ужасно спешащая, как обычно, раскрасневшаяся, как обычно, с огромной кипой бумаг в руках. Гермиона легко касалась Джинниной щеки своей, еле слышно бросала: «Привет», и подарив ей долгую секунду (а иногда - целых две) полного счастья взгляда, убегала в гостиную поболтать с Гарри о чем-то, как обычно, Джинни не касавшемся.
Из гостиной можно было услышать: смешки, приглушенные голоса, удивленные и вопросительные интонации…
Джинни подходила к зеркалу, растягивала губы в улыбку и, подхватив поднос с тарелками, уходила к ним, сейчас в ней совершенно не нуждавшимся.
Джинни спрашивала:
- Гермиона, на тебя накрывать?
Гермиона отвечала:
- Нет, Джинни, я уже ухожу.
Джинни ставила поднос на столик и говорила:
- Воспользуешься нашим камином?
Гермиона смешно ерошила на прощание волосы Гарри:
- Нет, я лучше пешим ходом, погода, знаете ли, отменная.
Джинни сдувала с лица отросшую челку:
- Ну, тогда передавай привет Рону.
На этом диалог заканчивался. Джинни принималась раскладывать столовые приборы и спиной чувствовала неприязненный взгляд старой подруги.

Взгляд этот не был плодом ее зараженного ревностью воображения, потому что, пусть она и не разбиралась в пропорциях трав для зелий и специфике невербальных заклинаний, она очень хорошо умела совсем другое - чувствовать (злые взгляды из-под ресниц, зависть, презрение, нежность).
И Гермиона, раньше буквально влюбленная в ее непосредственность и открытость, теперь яростно ее ненавидела, потому что все у Джинни было легко и просто: любимый муж, любимая работа, любимый ребенок.
(А она, Гермиона, уже столько средств перепробовала: и травы, и маггловские таблетки. Колдомедики сбились с ног, пытаясь понять, что не так в ее организме, а она ведь такая вся из себя замечательная, почему же у нее все так запутанно, а у какой-то там Джинни – так просто?!)

А в газетах по-прежнему писали: о том, что Гарри Поттер женился, о том, на ком Гарри Поттер женился, о том, с кем, по мнению газеты, Гарри Поттер изменяет жене.
Гарри откладывал стопку – каждое утро, едва просмотрев первую полосу, а потом уходил на работу, а Джинни оставалась – ведь до тренировки у нее было еще целых два часа – и принималась перечитывать каждую гребанную статью.

И сердце Джинни переполнялось гадливым, омерзительным чувством собственной неполноценности.
А вдруг недостойна?
Они ведь не знают, черт возьми, чего ей это стоило: целый год ожидания, ночных бдений на подоконниках, дурацких попыток послать сову родителям, зашифровать в своем письме вопрос, пачкать в коридорах стены краской, прятаться от учителей-Пожирателей в Выручай-комнате, и думать-думать-думать: «Что с ним, как он, где он, что с ним, как он, где он, что с ним, как он, где он…». Такие детские поступки, когда надо было становиться взрослой. Такие детские поступки, потому что ей не давали становиться взрослой.
Запах бумаги.
Шорох страниц.
Типографская краска на пальцах.

Вечерами было по-другому. Он приходил с работы уставший, но довольный, страстно целовал ее, принимал душ и, надев теплый банный халат, спускался на кухню – пить чай.
Они вместе садились на светло-бежевый ковер, лампа светила уютно-желтым, и Гарри начинал рассказывать ей о каком-то очередном сумасшедшем происшествии в Аврорате, а Джинни смеялась над его шутками, гордилась его уверенностью в себе, хвалила его за что-то, только им обоим понятное.
И молчали.
Вместе.
А на газеты - плевать.
Джинни проводила рукой по воздуху, и ей чудилось, что она может коснуться этого в-з-а-и-м-о-п-о-н-и-м-а-н-и-я, объединяющего их в такие моменты.

Потом звонили: мама, отец, Джордж или Рон, реже – Перси. Спрашивали, советовали, возражали. Потом плакал Джеймс, и Джинни уходила его кормить. Потом они вместе смотрели телевизор. Потом – в постели – Гарри, наконец, вспоминал, что иногда можно и поинтересоваться у жены, как прошел день, а не ждать, что она начнет рассказывать ему сама.
Джинни отвечала:
- Все хорошо. Новая няня просто прелесть, нужно будет повысить ей зарплату.
Гарри улыбался, отворачивался от нее и уже через минуту засыпал. Джинни смотрела в потолок, прокручивала в голове список дел на завтра и пыталась уснуть.
Очень простая схема: утро-газеты-Гермиона, день-газеты-тренировка, вечер-газеты-взаимопонимание, ночь-газеты-одиночество.

А в газетах писали: о том, что в центре реконструируется библиотека, об очередном награждении ветеранов войны, о самых простых вещах.
Это такие первые послевоенные, мать их, годы безнадежного позитивизма и непроходимой глупости.
Это, мать ее, Грейнджер, так и не научившаяся ценить в людях не их поступки, а что-то другое, душу, к примеру.
Это, мать его, Малфой, пытающийся стать, как и она сама, одним целым с обществом, которому они на хрен не нужны.
Это, мать их, слова Сириуса, которые до сих пор стучат у нее в висках о том, что она солнечная, энергичная, храбрая, как и он сам. О том, что они единственные, кто может дарить другим полное, мать его, неведения блаженство. О том, что это единственное, что они умеют.
Так что, улыбайся, Джинни, и be happy, у тебя ведь все это, черт возьми, так легко и складно получается.


Потом Джеймс проснется и заплачет, Гарри перевернется на другой бок и прижмет к уху подушку, Джинни откинет одеяло, глубоко вздохнет и подойдет к кроватке своего ребенка.
Спи, моя радость, усни.
В доме погасли огни…
Джеймс будет пускать пузыри и сжимать ладошкой ее большой палец, и Джинни почему-то расплачется, Гарри все-таки проснется, увидит ее заплаканное лицо и испугается.
Джинни скажет:
- Нет, нет. Все хорошо, это просто гормоны.
Гарри скажет:
- Приготовить тебе чай?
А лампа будет светить уютно-желтым, и между ними, хоть рукой прикоснись, д-о-в-е-р-и-е, а еще поцелуи и объятья на светло-бежевом ковре, потому что Джеймс уже уснул, и be happy - это ведь так легко.

А в газетах писали о счастье, и пускай, черт с ними, пишут, это ведь их самые первые послевоенные годы, и все еще - в таком слепом – неведении.
Улыбайся, Джинни, be happy, ведь Гарри еще так долго до первой записи в отчете: «Состояние в стране стабилизируется».
Все хорошо, мать вашу.

И ни одной чертовой новости на первой полосе.