Я открываю глаза и вижу над собой белый потолок, украшенный лепниной и паутиной по углам. В центре белого прямоугольника красуется скульптурно выполненный фамильный герб. Красуется? Уродство.
Я закрываю глаза, отгоняя остатки сна и образ герба посередине потолка. Сажусь на кровати, упершись руками в ее край и опустив голову. Собираю свои мысли, думаю о том, что должен сделать сегодня. Поднимаю голову, прямо напротив вижу плакат, выцветший со временем. На нем мне улыбается красивая девушка в открытом купальнике. Улыбка прилипла к плакату, как паутина к потолку. Сколько лет назад я так же просыпался здесь перед отъездом в Хогвартс, или по приезде из него. Странно вновь вернуться сюда после стольких лет отсутствия, просыпаться на этой кровати, под этим потолком, в этих стенах.
Ничего не выражающим взглядом я смотрю на магловский плакат на стене. Резко поднимаюсь с кровати и приближаюсь к нему. Протягиваю руку, чтобы сорвать бумагу. Плакат не поддается. Я усмехаюсь. Мне есть, чем гордится. В свое время я доставил родителям много неприятностей.
Я больше не возвращаюсь к своей кровати. Взмахнув взятой с тумбочки палочкой, заправляю постель, даже не оглядываясь. Иду к двери, ведущей в ванную комнату. Босые ноги холодит каменный пол. Я опускаю свой взгляд, и он тут же натыкается на короткие ножки, на которые опирается огромная ванная-бассейн. Эти опорки обвиты змеями из серебра. Мне снова хочется закрыть глаза. Их чертова одержимость.
После утренних водных процедур, как это любила называть моя мать, я выхожу из комнаты и по скрипящей лестнице поднимаюсь на чердак. Только открыв дверь, ведущую туда, я уже понимаю, что мне рады. Я застываю на пороге, смотря в глаза единственного существа, которое разделяет со мной участь. Медленно наклоняюсь вперед, не отрывая взгляда от больших умных глаз. Клювокрыл тут же наклоняет свою красивую орлиную голову в ответ. Я подхожу к нему и глажу по загривку. Он ласково щелкает клювом. Я смотрю в его кормушку. Она пуста, осталась только вода. Из угла чердака я достаю мешок с еще съедобными для гиппогрифа пойманными мышами.
Пока животное ест, я тихо присаживаюсь на стоящий тут же колченогий стул с проклятым гербом на спинке, и наблюдаю за его трапезой. Кончиком клюва он хватает мышь за хвост, потом подкидывает ее в воздух, и уже полностью ловит. Я улыбаюсь. На сегодня ему хватит еды. Выпустить бы его полетать, я же вижу, как ему это надо. Даже совы не могут долго находиться в помещении, а тут огромное животное, гордое и свободолюбивое. Клювокрыл, как будто читая мои мысли, с грустью глядит на меня. Я отвечаю ему тем же. Мы просто молчим. Зато мы молчим вместе. Я часто прихожу к нему помолчать. Или рассказываю что-нибудь из своей прошлой жизни. Он понимает. Очень часто я думаю, что только он один из всех живых меня и понимает. Бывают дни, когда я с утра до вечера просиживаю на чердаке, вместе с гиппогрифом. Он действительно близок мне. Но сейчас я должен уйти. Я поднимаюсь со стула, улыбаюсь животному.
- Я пойду, Клювокрыл.
Он смотрит на меня умным взглядом и провожает им до двери чердака.
Я спускаюсь вниз.
Мой путь по лестнице занимает некоторое время, к тому же, чем ниже я спускаюсь, тем тише мне приходится ступать, для того, чтобы не разбудить родственников в портретах, особенно матушку. На первом этаже я слышу бормотание откуда-то из темного угла.
- …мерзкий хозяин, разбивший сердце матери, изволил подняться с постели. Полдня провалялся, бессердечный, недостойный называться сыном…
- Заткнись, Кикимер, – обрываю я домовика. Я сразу выхожу из себя, когда вижу это жалкое подобие домового эльфа. За что он мне достался?
- Как скажет хозяин! – проскрежетал Кикимер. – Как скажет мерзкий хозяин, братающийся с грязнокровками и предателями крови.
Мне трудно себя сдержать. Кажется, я сейчас ему голову снесу, если он не прекратит издавать звуки.
- Кикимер, я сказал тебе молчать! – в ярости говорю я. Слишком громко.
- МЕРЗАВЕЦ!!! Разбивший сердце матери!
Портьеры на шторах в прихожей, где я сейчас и нахожусь, мгновенно разъезжаются и на картине, висящей за ними, появляется истеричный портрет моей любимой матушки. Истинной миссис Блэк. Ее голос так пронзителен, что отдается в моих ушах почти что болью. Я бы сорвал и раскромсал эту картину на мелкие кусочки, если бы мог. Как я все это ненавижу! Как я ненавижу этого старого обвислого ворчуна, эту полоумную старуху за шторками в прихожей! Нога тролля вместо подставки для зонтов! Если ЭТО доказательства знатности рода, то плевал я на то, что сам к нему принадлежу! Я хочу, но не могу никак ее заткнуть, мой голос тоже срывается на крик.
- ЗАТКНИСЬ! Я СКАЗАЛ ТЕБЕ, ЗАТКНИСЬ! СТАРАЯ ПЕРЕЧНИЦА! КОМУ НУЖЕН ВАШ ПРОКЛЯТЫЙ ЧИСТОКРОВНЫЙ РОД!!!! Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! ЗАТКНИСЬ!
Я уже не понимаю, что кричу, вырываются одни эмоции. Самое ужасное то, что она не замолкает, а продолжает голосить одно и то же, без перерыва.
- Дом стал приютом для грязнокровок! Предателей рода! Ты неблагодарный сын! Ты сам предатель рода!
Она кричит и кричит. Мне кажется, что моя голова сейчас взорвется. Я сползаю спиной по стене и утыкаюсь головой в колени. Меня буквально трясет, в мозгу только одна мысль: «Заткнись, пожалуйста, закрой свой поганый рот! Замолчи!!!».
Внезапно настает тишина. В моих ушах до сих пор звенит от криков матери, я непонимающе поднимаю голову. Кикимер уже уполз куда-то. В прихожей стоит Ремус. Он единственный, кто может заходить в этот дом сам, кроме меня. Люпин непонимающе смотрит на меня, сидящего на полу. Я поднимаюсь, с трудом разгибая затекшие колени.
- Сириус, ты что, что случилось? – в голосе друга слышится беспокойство.
- Ничего, все нормально. Проходи. – Я киваю Ремусу и, не дожидаясь, пока он сориентируется, прохожу на кухню.
Ремус следует за мной. Я устало сажусь на стул и, манипулируя палочкой, начинаю готовить себе яичницу. Ремус говорит, что не голоден. Он молчит, наблюдая за мной, видимо, что-то надумывает там себе, а может, какие-то проблемы в Ордене.
Я поворачиваюсь к нему.
- Какие-то проблемы? – спрашиваю я, стараясь, чтоб в моем голосе прозвучал интерес.
- Нет, пока никаких. – Ремус удивленно смотрит на меня. – Все выяснится на собрании. Оно через полчаса, ты в курсе?
Я киваю головой. Да, я в курсе. Мы завтракаем в молчании. Точнее, я завтракаю, а Люпин просматривает «Пророк». Я благодарю Мерлина, что он молчит. Значит, никого не убили.
Убрав за собой со стола, я достаю из буфета две банки со сливочным пивом. Взглядом предлагаю Ремусу. Он соглашается, но видно, что сейчас он думает о том, как бы Молли не увидела такого разгильдяйства. К тому времени, как мы допиваем пиво, начинают прибывать первые члены Ордена Феникса. Все, включая встречающего их Ремуса, рассаживаются за столом, за которым уже сижу я, и начинают обсуждать, делиться планами, наблюдениями и тому подобным. Я слушаю очень внимательно. Я знаю, что мне это не поможет, но я хочу быть в курсе всех событий. Снейп, как всегда, принес ценную информацию. Я сжимаю зубы. Я мог бы стать не худшим помощником, чем он. Пока идет собрание, Молли, вполуха слушая докладчиков, готовит обед. По окончании заседания, как раз к тому времени, как Молли закончила готовить, больше половины Ордена расходится по делам, и среди них Нюниус. Остальные остаются на трапезу. Я сижу около выхода и Нюниус, проходя мимо, не может не осведомится шепотом, как проходит покрытие моих мозгов пылью. Мои зубы скрипят, но я ничего не отвечаю. А что я должен сказать? Процедура движется отменно, и скоро я сам стану ходячей горкой хлама?
После обеда дом покидает еще несколько человек. Остаются только Молли, Ремус, Тонкс и Кингсли. Молли раздает указания. Она посылает меня в гостиную на втором этаже, снимать «эти ужасные картины». С тоской я поднимаюсь туда и падаю в кресло. Я просто сижу и смотрю в окно, даже не собираясь разбираться с картинами. Голос миссис Уизли раздается где-то внизу, она, похоже, до сих пор на кухне, что-то делает вместе с Тонкс. Я усмехаюсь. Могу ручаться, что сейчас, в одной из спален, которую выбрала Молли, точно так же сидит Ремус, и ждет, когда можно будет выйти и сказать, что все готово. А еще где-нибудь прилег Кингсли. Просто просидев часа два, я смотрю на серебряные часы на каминной полке. Пожалуй, пора. Может показаться, что легче приступить к выполнению задания, чем сидеть, как истукан, и ждать. Но в этом доме я уже научился просто сидеть. Просто сидеть, не трогая руками «эти ужасные картины» и гобелены, гербы и колдографии, что так ужасно напоминают о прошлом, и о родителях.
Я встаю и иду к лестнице на кухню. Зайдя в полуподвальное помещение, в котором и находится кухня в этом доме, я вижу, что там уже стоит Ремус. Он натянуто улыбается, и уверяет Молли, что ему было совсем не сложно истребить полдесятка боггартов в каждом из ящиков стола в кабинете моего отца. Я спрашиваю, где Кингсли. Ремус говорит, что он еще не закончил. Я понимающе киваю. Значит, сегодня мистер Бруствер решил быть более правдоподобным. Молли говорит, что непоседа Тонкс уже убежала, и ей тоже нужно идти, благодарит нас за помощь, и уходит. Я устало переглядываюсь с Ремусом. Кто кому еще помогает.
Мы снова садимся за стол. Я достаю еще две банки сливочного пива. Через минут пятнадцать в дверь опасливо заглядывает Кингсли. Убедившись, что Молли уже ушла, он облегченно вздыхает, подмигивает нам и тоже покидает дом.
Мы с Ремусом молча пьем пиво и смотрим на огонь в камине.
- А помнишь, как Сохатый увидел в огне голову Лили? – вдруг говорит Ремус.
Я вздрагиваю от упоминания о Джеймсе. А потом принимаю игру.
- Кажется, тогда он совсем с ума сошел из-за нее. – Усмехаюсь я.
- Да нет же, она тогда была дома на каникулах, и воспользовалась Летучим порохом, чтоб поговорить со своими подружками.
- Правда? – я удивленно поднимаю бровь. – А я до сих пор думал, что ему тогда померещилось. – Мои губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
Люпин тихо посмеивается и делает большой глоток из банки.
Мы вспоминаем школу и друзей. Вспоминаем старые шутки, которые забыли уже так давно, что кажется, что смеялись над ними в прошлой жизни. Разговор захватывает меня, и Лунатика тоже. Мы смеемся, как дети, когда я упоминаю о том, как вырастил Нюниусу нос как у пеликана. В какой-то момент мне кажется, что ничего не изменилось. Но, глядя на седину, пробивающуюся в светло-русых волосах Ремуса, мне становится грустно. Лунатик – единственный человек, в разговоре с которым я снова чувствую вкус жизни.
Мы выпиваем еще по банке пива. Лунатик не может сегодня хорошо расслабится. Я не спрашиваю почему. На часах уже давно прошло время ужина. Мы совсем не заметили, как пролетели часы. Лунатик поднимается. Я все же решаю задать вопрос.
- Можешь сегодня оставаться ночевать.
- Нет, Сириус, извини, у меня сегодня дежурство.
Да, конечно, дежурство. А послезавтра к Сивому в стан. А я тут. И сегодня, и завтра, и еще много-много дней буду тут.
Ремус пожимает мне руку и выходит из кухни. Я слышу, как он поднимается в прихожую. Смахиваю со стола пустые банки из-под пива и медленно встаю. Кикимер не уберет. Пусть.
Я поднимаюсь по лестнице, ведущей из кухни в прихожую, и подхожу к лестнице на верхние этажи. Она уже здесь, стоит и ждет меня. Теперь она постоянно, почти каждый вечер, с тех пор, как я вернулся в семейное гнездо, ждет меня у скрипучей лестницы наверх в этом доме. Какое-то время, когда я только сбежал из Азкабана и скрывался, где получится, она не приходила, и я испугался, что она не вернется никогда. Но потом она появилась тут, и я надеюсь, что теперь ей не придется меня покидать. Она грустно улыбается, видя меня, так ласково, как мать своему уставшему за день дитю. Я подхожу к ней, и беру за руку. Если бы мой мир был картиной, то ее краски на этой картине были бы более тусклые, как на выцветшем плакате с магловской красоткой в моей спальне. В Азкабане она была ярче всего вокруг, а тут как-будто кто-то приглушил ее тона. Но для меня это не важно – я чувствую тепло ее маленькой сухой ладошки в своей руке, и я рад, что она со мной рядом сейчас.
Я ничего ей не говорю, и вместе, взявшись за руки, мы начинаем подниматься по ступеням. Ее шаги совсем не слышны, как будто она парит в воздухе. Я смотрю на нее – она глядит вперед, как невеста, идущая к алтарю. Ловя мой взгляд, она поворачивается, и на губах ее я снова вижу легкую улыбку, которая так нежна в сочетании с уже привычной грустью в ее глазах. Я останавливаюсь на полпути, и теперь мы стоим вместе на одной ступеньке.
- Я так рад, что ты пришла, Лили, – говорю я.
Ее улыбка расцветает немного ярче, но она все же ничего не говорит и продолжает подниматься. Я следую за ней, в некотором отдалении, и получается, что она ведет меня. Через несколько шагов она останавливается на две ступени выше меня и оборачивается.
- Я знаю, - и снова продолжает восхождение по лестнице.
Сегодня она заговорила. Она очень редко разговаривает, но мне это и не нужно. Мне хватает того, что она просто со мной.
Наконец мы на том этаже, на котором находится моя спальня. По-прежнему держась за руки, мы пересекаем порог комнаты.
Я подхожу и сажусь на краешек кровати. Она присаживается рядом.
Мне хочется рассказать ей о прошедшем дне, я знаю, что она выслушает, и, возможно даже, что-то ответит, посоветует, утешит. Но я молчу, просто глядя в ее грустные зеленые глаза, по которым так сходил с ума мой лучший друг. Она все понимает, я вижу это в них. Она радеет за меня, как мать за своего ребенка.
Она поднимается с кровати, как бы говоря мне, что пора спать. Я покорно переодеваюсь и ложусь в постель. Я не стесняюсь ее. В Азкабане она видела меня всего – вывернутого наизнанку. Она присаживается обратно и берет меня за лежащую на одеяле руку. Другой своей рукой она, наклонившись, осторожно убирает с моих глаз темные пряди с едва заметными вкраплениями серебра. Ее жест полон нежности материнства, наверное, так она убирала хохолок непослушных волос со лба малыша Гарри, но ее взгляд не выражает умиление, а только грусть и боль за нас, ныне живущих, и за то, во что мы превратились.
- Лили, обещай, что ты никогда теперь меня не оставишь. – Тихо говорю я.
Ее глаза наполняются слезами и говорят все то, что я хочу услышать. Она сидит и просто смотрит на меня, и капельки соленой воды застыли в уголках ее глаз, но не катятся по щекам. Мне самому очень больно ее видеть сейчас такой, какой она была, когда мы заканчивали Хогвартс. И я думаю, знает ли она, что произошло в жизни Лили Поттер более четырнадцати лет назад? Почему-то мне кажется, что знает.
Часто ко мне на ум приходит вопрос – почему именно она? Почему не Джеймс? Но этот вопрос не задерживается надолго в моей голове – я рад, что она есть со мной и, без преувеличения, помогает жить.
Она подается ко мне, и я закрываю глаза, тут же ощущая щекочущие пряди ее волос на своей щеке. Мне кажется, или кожей я чувствую едва заметное тепло ее дыхания? И тут же я ощущаю легкое прикосновение ее губ к моим закрытым векам.
Кровать как-будто легчает – она встала, и оранжевое освещение в моих сомкнутых глазах сменяется полной темнотой, потому что она погасила свечи.
Я слышу, как она прикрывает за собой дверь, и тут же проваливаюсь в сон. Быстро засыпать – навык, которому в Азкабане учатся очень быстро.
Я не знаю, куда она сейчас. Возможно, она испарится, как только повернет за собой ручку двери моей спальни, возможно – это будет выглядеть, как трансгрессия, а возможно…
Я никогда не говорил об этом с Лунатиком.
