Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы:
молчаливые Вера, Надежда, Любовь.
Беллатрикс почувствовала свою смерть на долю секунды прежде того, как заклятие ударило ее в грудь. Она успела улыбнуться – воин должен встречать смерть с улыбкой на устах, - успела услышать крик ярости своего повелителя и в последний раз перехватить его взгляд. В его голосе и глазах было намного больше, чем она могла надеяться. Или это просто казалось… Беллатрикс не боялась смерти и ада. Адом для нее была потеря ее возлюбленного, и через этот ад она уже прошла – во имя его. «Том…» - прошептала Беллатрикс так тихо, чтобы никто не услышал, и перед ее глазами вспыхнул колючий беспощадный свет.
- Она не успела, - произнес строгий голос, чья обладательница была скрыта за стеной ослепительного света.
- Даже если она не закрыла его собой, она все равно умерла за него, - возразил добрый голос. – Отдающий жизнь за другого достоин своей награды.
- Тот, кто смог забыть себя во имя другого, легко пройдет все испытания, - с надеждой сказал грустный голос.
- Чего ты хочешь, Белла? – спросил добрый голос, но Беллатрикс не ответила. Она знала, чего она хочет: вернуться. Чтобы снова умереть за своего повелителя… за Тома Риддла… но спасти его на этот раз. Беллатрикс скривилась от боли, наполнившей ее при мысли, что уже во второй раз ее сил было недостаточно и он остался один. Она по-прежнему ничего не сказала: ее любовь и его последний взгляд были слишком драгоценными вещами, чтобы говорить о них.
Голосов больше не было слышно. Осталось только сияние, от которого не спасали даже закрытые глаза, и тишина. Время остановилось – можно было бесконечно парить в пустоте, теряясь в своих мыслях, которые были немногим радостнее кошмаров, посещавших Беллатрикс в Азкабане. Она не успела. Том снова остался один перед лицом смерти и ненависти всего мира. Погибли Рудольф и Рабастан, которые всегда были верны Темному Лорду, погибли Долохов, Руквуд, Яксли, которых она не любила, но не могла не ценить. Нарцисса и ее муж изменили ему, как и многие другие, бросив его в решительный момент. Погибли Сириус и Нимфадора, от ее руки… они заслужили этого!... но она предпочла бы не помнить их глаза перед смертью.
Беллатрикс всегда предпочитала действовать, и оставаться наедине с собой в тишине и пустоте было для нее пыткой.
- Я хочу вернуться! – с яростью крикнула она в пустоту. – Хочу спасти его!
- Тебе придется пойти намного дальше, чем ты можешь себе представить, - отозвался некоторое время спустя строгий голос. – И измениться самой.
- И все же я не думаю, что это справедливо, - возразил добрый голос, и Беллатрикс показалось, что спор доброй женщины и ее строгой сестры продолжался все время, которое она провела в тишине и своих мыслях. Обладательница доброго голоса защищала ее с непонятною заботой, и Беллатрикс впервые с детских лет не была этим недовольна.
- Беллатрикс, ты готова? – спросил ее грустный голос, и Беллатрикс только презрительно фыркнула в ответ. Кем бы ни были те, кто сейчас решает ее судьбу, она сомневалась, что их жизнь могла сравниться с ее.
- Если ты дважды сделаешь правильный выбор, мы дадим тебе шанс исправить то, что может быть исправлено, - проговорил строгий голос. – Ты отправишься обратно в мир живых, но тебе придется пожертвовать памятью и многим, что принадлежало тебе всегда. Сейчас ты еще можешь выбрать покой и остаться здесь.
Беллатрикс не любила думать о рае и аде, но ад она представляла себе как бестревожную жизнь в вечном халате и засаленном ночном колпаке, из которой невозможно вырваться.
- Память хранит намного больше того, что мы можем вспомнить, - обладательница доброго голоса словно не хотела отпускать Беллатрикс навстречу испытаниям. – Ты не сможешь вспомнить свою жизнь и то, что было потом, но все же – верь своей боли. Пока тебе больно, ты жива. Ад начинается там, где кончается боль.
Раскошелиться б сыну недолгого века,
да пусты кошельки упадают с руки...
Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, -
остаются еще у тебя должники!
Быть дементором означало власть. Способность отнять всю радость у людей в темных камерах. Способность выпить свет жизни из их глаз. Способность внушить страх, заставить пресмыкаться перед тобой.
Новый страж Азкабана скользил по темному коридору, распространяя вокруг себя мертвящий холод. В нем не было жалости к отданным под его власть магам. Он питался беспросветностью их ужаса. Он был бессмертен и неуязвим, недоступен для просьб и жалоб. Вечная жизнь. Вечная власть.
Новый страж Азкабана ждал свою душу. Первую душу, которую он высосет и замкнет в своей груди. И эта власть ужаса и муки тогда будет действительно вечной – некоторые из его жертв в камерах за решетками умирали именно тогда, когда их отчаяние достигало великолепного вкуса, и после смерти до их душ было уже не дотянуться. За первой душой последуют вторая и третья, погружаясь в бесконечную тьму и холод. Вечная, безграничная власть.
Желание безраздельной власти над душой было первой болью, которая смогла коснуться невозмутимого дементора. Темные мысли текли в однообразности времени: почему же это желание было таким жгучим? Свет и чувства, присущие жалкой человеческой душонке, – разве этого могло не хватать бессмертному и могущественному стражнику, в чьей власти сейчас находились множество душ? Дементор втянул воздух, наслаждаясь паникой тех, кто услышал этот звук слишком близко от своей камеры.
Дементор распространял вокруг себя холод и ужас, которые словно окутывали его коконом, захлестывая несчастных, к которым он приближался. Время в Азкабане было слишком тягучим и медленным, и он уже не помнил, сколько он провел рядом со своими жертвами. Наверно, достаточно долго, потому что уже умел различать в холоде и ужасе свое наслаждение – и боль, которая была их реакцией. Когда же он получит свою душу? Свою душу! От темной ярости, которая волной прошла по коридору, один из арестантов закинул голову и захрипел. Вскоре его душа уже была недоступна для его тюремщика.
Наконец перед дементором распахнулись двери коридора смертников, в котором тоска и обреченность доходили до упоительной концентрации. В одной из камер его ждала его первая душа, еще бившаяся в груди тощего темноволосого юноши.
Юноша показался дементору странно знакомым, и азкабанский палач замер над своей жертвой. «Мама,» - прошептал юноша посиневшими губами. В адском холоде, исходящем от дементора, на его щеках замерзали слезы. «Мама.» Словно остановленный какой-то смутной памятью, дементор отодвинулся от своей жертвы. И когда он отвернулся, чтобы покинуть камеру без своей вожделенной добычи, перед ним вспыхнул ослепительный белый свет.
Беллатрикс очнулась в наполненной светом пустоте, чувствуя, что часть ее души словно сгорела во время ее забытья. От ярости и злобы, бурливших в ней в первый раз, осталась только усталость.
- Он не должен был быть похож на Барти Крауча, - сказал строгий голос где-то вдалеке.
- Дементоры слепы, - возразил грустный голос. – Она не могла увидеть сходства.
Обладательница доброго голоса, которая в прошлый раз была защитником Беллатрикс, только промолчала, и Беллатрикс почувствовала, как к ней возвращается часть памяти о первом испытании. После двух войн и четырнадцати лет Азкабана Беллатрикс не боялась ничего. Но теперь ей было страшно. Она была дементором. Она растворилась во тьме, в упоении властью и чужой болью. И могла остаться им навсегда, если бы не то, что она раньше посчитала бы слабостью.
- Спи, Белла, - произнес добрый голос, и пространство вокруг Беллатрикс стало похожим на ласковое южное море, укачивающее попавшего в его объятия.
- Нет! – боль от воспоминаний, как всегда, отозвалась в душе Беллатрикс злобой. – Отправьте меня к Тому! Или снова бросьте меня в ад! Я все равно найду его, слышите?
- Хорошо, - ответил добрый голос.
И еще я скажу и бессильно, и нежно,
две руки виновато губами ловя:
- Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда,
есть еще на земле у тебя сыновья!
Темная и сырая азкабанская камера, в которую втолкнули Беллатрикс, показалась ей странно знакомой. У холодных стен сидели и лежали люди, которые даже не обернулись на скрежет решетки. Надежда давно покинула попавших сюда. Беллатрикс надменно вскинула подбородок, не желая сдаваться. Она не смирится с наказанием, которое вынес ей Визенгамот. Да, она убила ненавистного ей престарелого мужа, навязанного бесприданнице из бедной чистокровной семьи. Убила Авадой, а не зельем или мерзким маггловским способом, хотя это могло бы спасти жизнь ей самой. Честь дороже жизни – Беллатрикс стиснула зубы, со странно привычной легкостью сопротивляясь отчаянию, которое исходило от приближавшегося к камере дементора. Слабаки, бессвязно бормочущие у стен, могут оставить надежду вырваться отсюда. Но не она.
В этой камере они все были мусором, забытым законами и волшебным миром. Комками страха и отчаяния. С каждым днем надежда на спасение покидала Беллатрикс, но она научилась черпать новые силы в желании остаться собой. Ее отношение к соседям металось между презрением и равнодушием, не находя ни в чем опоры, но Беллатрикс знала со всей уверенностью, что не хочет быть такими, как они. Она не сдастся. Она останется человеком.
Иногда в камеру входили дементоры, чтобы выкинуть мертвых. Реже они приходили, чтобы забрать чью-то душу. На виду у остальных узников человек превращался в дышащий труп, и чаще всего угасал спустя несколько дней, хотя некоторые продолжали это страшное существование годами. Впрочем, никто из погруженных в свои кошмары даже не видел последних мгновений очередной жертвы, и только Беллатрикс бросала на палачей ненавидящие взгляды из-под своих спутавшихся волос.
Среди дементоров Беллатрикс отличала одного, выделявшегося своей силой и презрением к узникам. Он никогда не прикасался к трупам, и только однажды пренебрежительным взмахом своей мертвой руки убрал тело со своего пути. Он не хватал своих жертв за арестантские робы, как остальные палачи, а крепко держал их оковами своей магии, медленно и с наслаждением вытягивая избранную им душу. Он был ужасом Азкабана, и Беллатрикс иногда думала, что если ей суждено быть убитой дементором, она хотела бы пасть от его руки.
Самый могущественный дементор Азкабана вплыл в камеру и остановился перед Беллатрикс. Хотя она и давала себе слово, что встанет навстречу своей смерти, ее страх перед Поцелуем Дементора был слишком велик. Поцелуй означал конечное поражение в ее попытках остаться собой до самой могилы.
Мантия дементора прошелестела перед ее лицом и отлетела прочь. Сегодняшней жертвой была женщина, сидевшая неподалеку от Беллатрикс.
Беллатрикс по-прежнему презирала тех, с кем делила камеру. Та, чью душу выбрал сегодня дементор, и с душой в груди могла только смотреть в полумрак камеры невидящим взглядом, стонать во сне и рыдать при приближении дементоров. Сейчас она по-детски всхлипывала, безвольно приближаясь к своему убийце, и внезапно тонко закричала, как заяц.
- Нет! – Беллатрикс вскочила на ноги, и все ее расчеты и желание выиграть свою игру полетели к черту от одного отчаянного движения сердца. – Отпусти ее!
Беллатрикс смогла оттолкнуть женщину, несмотря на держащую ее магию дементора, но это значило только одно: дементор менял жизнь на жизнь. Старая память вспыхнула перед глазами Беллатрикс, и вместе с душой она выдохнула драгоценное имя:
- Том…
Душа Беллатрикс замерла между ее телом и дементором, которого словно пронзил ее голос. В первый раз за все время своего существования самый страшный дементор Азкабана замер в нерешительности. В первый раз он захотел вернуть взятую им жизнь, но мог только смотреть, как она улетает.
Белый свет вспыхнул между дементором и его добровольной жертвой. Если это была смерть, Беллатрикс была ей только рада. Но свет не кончался. Он больше не был ослепляющим. Не был злым и жгучим. Беллатрикс почувствовала под ногами твердую почву, на которой она могла стоять, расправив плечи и вскинув подбородок.
- Каждому нужно пройти свой путь самому, - произнес строгий голос. – Они должны были встретиться только в третий раз. Теперь ей будет сложнее – ты же видишь ее гордость.
- Тот, кто любит, должен разделять судьбу своего любимого, - ответил добрый голос. – Спи, Белла. Он скоро догонит тебя. Скоро все закончится.
Непонятные мягкие волны подхватили Беллатрикс, и она уже не пыталась им сопротивляться. «Том…» - прошептала она, закрывая глаза.
Протяну я Любови ладони пустые,
покаянный услышу я голос ее:
- Не грусти, не печалуйся, память не стынет,
я себя раздарила во имя твое.
Но какие бы руки тебя ни ласкали,
как бы пламень тебя ни сжигал неземной,
в троекратном размере болтливость людская
за тебя расплатилась... Ты чист предо мной!
Молчаливого и мрачного Тома в приюте не любили. Среди приютских ходили странные истории о том, что мать Тома была ведьмой, которая убила или околдовала его отца. Говорили, что и сам Том обладает злой силой, карающей его обидчиков. Тома боялись – и от этого ненавидели еще больше.
- Эй, змееныш! Ведьмино отродье! Что ты сделал с моей сестрой?
Черноволосый мальчик, сидящий под кустом, поднял голову. То, что младшая сестра приближавшегося к нему рыжего парня попала в больницу, не было его виной – он уже мог чувствовать действия своей силы и даже немного управлять ею. Конечно, Том не собирался объясняться и тем более драться с рыжим, который был выше его на голову и держал в руках палку. Но дружки рыжего, с такими же палками в руках, стояли по обе стороны от кустов.
Том издал странное шипение – в таких ситуациях он мог рассчитывать только на помощь змей. К сожалению, они приходили редко. Перед тем, как нападавшие бросились на него с трех сторон, он попытался сконцентрироваться, чтобы использовать свою магию. Возможно, кое-что и получилось – рыжий схватился за живот, и его палка ударила Тома не по голове, а по плечу. Том уже не пытался отбиться или убежать, он только хотел причинить как можно больше вреда нападавшим, прежде чем он очнется в приютской больнице и услышит ворчание нянечки о том, что он сам во всем виноват.
В биографии Беллы не было ничего необычного для приютской девчонки, кроме имени. В приют она попала два года назад, когда та же нянечка, что так не любила Тома, подобрала на улице голодную и оборванную девочку с черными кудряшками, неровно обхватанными ножницами. О родителях Белла ничего не рассказывала, а то, что через месяц она стала звать нянечку мамой, говорило о родителях Беллы лучше всяких слов. Было только одно, в чем Белла никогда не слушалась свою названную мать, - она всегда вступалась за Тома.
Прут орешника, который Белла выломала, бросаясь на помощь Тому, с яростным свистом рассек воздух. Прут был гибок, как хлыст, и быстр и зол, как она сама. В прошлой жизни, о которой Белла помнить не могла, она трижды прошла ради Тома сквозь ад и дважды умирала с его именем на устах. По сравнению с этим три хулигана были совсем не страшными – это она чувствовала и сейчас. Прут с расчетливой жестокостью свистнул вдоль головы ближайшего из них, чуть не отрубив ухо. Следующий удар пришелся обернувшемуся по глазам.
- История повторяется, - прозвучал где-то за пределами мира строгий голос той, что сейчас наблюдала за пыльным садиком у казалось бы Богом забытого приюта. В садике Белла и Том, встав спиной к спине, оборонялись с недетской жестокостью.
- История еще не закончилась, - ответил грустный голос.
А обладательница доброго голоса только улыбнулась.
- Больно? – Белла провела рукой над щекой Тома, рассеченной от челюсти до виска.
Том никогда не признавал своей слабости. Он никого не любил и никого не благодарил – да было и не за что. Он смотрел людям в глаза, только чтобы бросить вызов своей судьбе.
- Больно, - неожиданно для себя ответил Том, столкнувшись с Беллой взглядом, и, помолчав, тихо добавил: - Спасибо.
Что-то словно толкнуло Тома в разбитую щеку, но боли больше не было. И хотя Том хорошо чувствовал магическую силу, о случившемся он догадался только по удивленно распахнувшимся глазам Беллы. Он просто никогда не думал, что эта сила может придти извне. Белла недоверчиво провела рукой по его щеке, где от рваной раны осталась только засохшая кровь.
- Белла! – Том схватил Беллу за плечи, задохнувшись от мысли, что его одиночество закончилось. – Ты такая же, как я!
Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных,
белым флагом струится на пол простыня...
Три сестры, три жены, три судьи милосердных
открывают бессрочный кредит для меня. 
