Глава 1* * *
— Винки… Винки!!!
— Винки здесь, хозяин…
— Осторожнее… Уложи его, Винки, переодень и принеси горячего шоколада… Да быстрее же!
Наверное, я сплю. Опять сон. Здесь только снами можно спасаться — хотя потом всё равно тяжело и больно. Кажется, я скоро перестану понимать, что мне снилось, а что было на самом деле. На самом деле… Азка… бан… Я не хочу просыпаться…
— Молодой хозяин, надо пить это…
Нет, я не сплю — это правда лопочет Винки. Смешная, глупая, преданная Винки. Я дома? Это сон, наверное…
Затылок приподнимает шершавая жилистая рука, а губ касается край фарфоровой чашки.
— Делать маленький глоток, шоколад горячий…
Винки и горячий шоколад. Я либо сошёл с ума, либо… Дома?
Всё было кошмарным сном — сладкий напиток льётся в меня, и слёзы катятся по щекам, и Винки лопочет на ухо какую-то дребедень. Значит, это правда? Я был в Аз… азкаба… был ТАМ и вернулся? А мама?..
— Винки… — Это даже не стон, это едва слышный шёпот. — Винки, скажи мне, где моя мама?
— Винки не знать… Хозяйка уйти с хозяин, хозяин вернуться с молодой хозяин… Винки плакать по хозяйка, она болеть, очень, очень сильно болеть…
Я оседаю на подушки — ещё не осознав до конца, что случилось. Пусть это будет страшный сон… Пусть, пусть дементоры пьют мой страх — но пусть это окажется неправдой!
— Хозяин дрожать… Хозяин плохо… Винки дать микстуру, молодой хозяин надо спать, много, много спать.
Спать? Куда уж дальше!
Спать…
Неудержимо клонит в сон.
Я не понимаю, где кончается — или начинается — реальность.
* * *
Маме очень идут кремовые платья. Она знает это — и вот уже которое Рождество посыльный доставляет очередное «одеяние для миссис Крауч»: фасон меняется под влиянием моды, цвет — никогда. Приготовления к празднику уже почти позади — сейчас Винки закончит завивать мамины волосы, и бледные, цвета высохшей травы, локоны скользнут на хрупкие плечи. Она очень красивая, моя мама.
Не успели большие каминные часы пробить восемь — я болтаю ногами под столом в такт серебристой мелодии, — как сам камин озаряется зеленоватым пламенем. Отец безупречен! Мама встаёт ему навстречу — он целует ей руку, затем притягивает к себе, обозначая объятия.
— Мне нужно переодеться, дорогая, — говорит он, и мама привычно выскальзывает из его рук.
— Ты мог хотя бы в Рождество уйти с работы раньше? — мягко вздыхает она, но упрёка в её словах вовсе нет. Отец делает вид, что не слышит этих слов, поднимаясь по лестнице в спальню.
— Мам, он никогда не уйдёт с работы раньше, — подаю голос, и мама улыбается мне чуть грустно. — Ты же знаешь, что порядок должен быть одинаков для всех!
Мама смеётся, а я смущаюсь. Почему она всегда смеётся, когда я говорю папины фразы?
Мне все говорят, что я очень похож на маму. Наверное, потому, что у меня волосы как у неё, только короткие. А когда я вырасту, я буду похож на папу — тоже стану большим начальником в Министерстве, и меня все будут уважать и бояться.
У меня самый лучший папа на свете. Только об этом никто не знает, потому что он никому об этом не говорит. Даже нам с мамой. Но нас-то не обманешь! Я же вижу, как мама его любит — значит, мой папа очень хороший человек. По-другому просто не бывает!
Ёлка стоит посреди гостиной, нарядная, большая, пахучая. По веткам порхают игрушечные ангелочки, свечи роняют крошечные капельки воска, волшебные игрушки переливаются всеми цветами радуги. Я люблю Рождество, потому что это очень красивый праздник — и ещё потому, что вся семья собирается вместе.
Наконец отец спускается — безупречный, в парадной мантии; даёт Винки знак накрывать на стол, целует маму и рассеянно треплет меня по макушке. Я замираю — неужели похвалит, скажет что-нибудь хорошее про меня? Я загадываю желание — не то чтобы веря в такие глупости, но в Рождество можно, правда же! — пусть папа побудет с нами подольше… Или возьмёт меня завтра на работу! Да! А я уж буду вести себя тише воды, ниже травы… Он будет мной доволен! Ну, пускай же получится…
— Как ты вёл себя, сын? — Отец в прошлый раз пообещал маме не говорить о делах за столом, и пока держит слово! Я смотрю ему в глаза — ну, папа, увидь же, как я тебя обожаю!!!
— Я старался быть хорошим мальчиком, — говорю я, как всегда.
— Старался — это хорошо. — Папа рассеянно отводит взгляд, комкая в руках салфетку. — Какой подарок ты хотел бы получить на Рождество?
Я замираю, прежде чем ответить. Сердце колотится так, что, кажется, сейчас выпрыгнет из ушей — и лови его, тоже мне снитч! И самому становится смешно, какая ерунда у меня в такой момент…
— Я… Я-хочу-чтобы-ты-взялменяссобойнаработу! — скороговоркой выпаливаю я. Щёки пылают так, что на них, наверное, можно яичницу жарить…
Отец недоумённо смотрит на меня — минуту, две… Я успеваю даже испугаться, что сказал что-то сильно не то… А потом вдруг смеётся — коротко, отрывисто, но тепло.
— И это всё? Взять тебя с собой в Министерство? А что ты там будешь делать, сын? Там некому будет играть с тобой, на работе все заняты работой…
— Я тоже буду чем-нибудь занят! Я… буду тихонько в уголке сидеть и смотреть… Молча… Ну, пожалуйста!
— Завтра праздничный день, Барти. — Мама обращается к отцу, не ко мне. — Посторонних в Министерстве не будет. Почему бы тебе действительно не показать ребёнку свой кабинет? Я бы забрала его через пару часов — а ему воспоминания на всю жизнь…
— Ты так считаешь? — Отец удивлённо выгнул бровь. Кажется, такая мысль никогда не приходила ему в голову. Он смотрел то на маму, то на меня.
— Ну что ж… Если ты его заберёшь… Он ведь там заскучает… Но — почему бы нет… Насколько я помню, ни одна должностная инструкция не запрещает брать с собой маленьких детей…
И он всё-таки останавливает строгий взгляд на мне:
— Бартемиус, ты обещаешь вести себя тихо и во всём слушаться меня?
— Я клянусь! — у меня даже челюсти сводит, так старательно я делаю серьёзное лицо.
— Тогда ещё полчаса за столом, и сразу спать, — не терпящим возражений тоном командует он. Я старательно принимаюсь за пудинг на тарелке. Каминные часы заводят мелодию, отмечая десять часов.
* * *
Зелёная вспышка.
Перед глазами ещё не погасла сумасшедшая зелёно-золотая юла, а я уже привычно делаю шаг вперёд, смахивая с рукавов пепел и сажу общественного камина. Ненавижу летучий порох — но изо дня в день, стиснув зубы, перемещаюсь утром в Министерство, слабо надеясь, что выйду из камина раньше, чем серая мерзость осядет на мантию.
Ненавижу серый цвет.
Ненавижу Министерство.
Лебезят мелкие сошки, раскланиваясь со мной не меньше, чем с отцом. Не обращаю на них внимания, мои приёмные часы всем известны, как и правило — я не решаю никаких дел в коридоре. Секретарша уже на месте, тает в сладострастной улыбке, наивная девочка. Мне нет до неё дела, во всяком случае, до конца рабочего дня. Она проработает здесь ещё несколько недель — и уволится, разочарованная в себе и во мне. Их уже сменился добрый десяток — и так будет, пока здесь не появится умная и ответственная ведьма, способная заниматься делом, а не строить глазки. Я никогда не смешиваю работу и личную жизнь.
Вскользь киваю секретарше, забирая у неё спешно протянутые пергаменты, и исчезаю для непрошеных взглядов за массивной дубовой дверью с аккуратной табличкой:
Бартемиус Крауч-младший
Глава Департамента Магического Правопорядка
Строго отделанный кабинет, ничего лишнего. Портрет Министра Магии издевательски висит не над столом, а почти у самой двери. Изящный намёк и напоминание редким посетителям: не стоит путать двух всесильных Краучей. Отец сильно сдал в последнее время, стал слишком сильно полагаться на деньги Малфоя и туманные заверения Руквуда. Я не верю Руквуду, а Малфоя презираю, хотя ни один, ни второй об этом не подозревают. Они оба могут быть полезны и мне, но сейчас не время их трогать. Отец стареет, теряет нюх. Он мне не соперник уже сейчас. А за оставшиеся до выборов полгода я сумею обеспечить себе симпатии Визенгамота.
А большинство глупых обывателей, умом не сильно выше магглов, небось и не заметят поначалу, как на смену Министру Краучу-старшему придёт Министр Крауч-младший. Простая формальность, строго говоря. Давно пора положить конец этому двоевластию.
Интересно выходит — чаще всего самая желанная должность в магической Британии достаётся тому, кто прежде рулил Правопорядком. Сейчас и я в конце этой проторённой дорожки, и теперь понимаю, какие возможности даёт этот пост. Ничего, я буду последним в проверенной цепочке. С двоевластием пора покончить. Как только пройдут выборы — Департамент Правопорядка будет расформирован. Нельзя давать столько власти одному человеку, кроме Министра, разумеется. Довольно. Аврорат пусть будет сам по себе — и Хмури останется его возглавлять, мы со стариком очень неплохо понимаем друг друга — хотя бы по некоторым вопросам. И он тоже терпеть не может моего отца и никогда не скрывал этого. Это уже достойно уважения. Дальше, комитет по неправомерному использованию магии сделаю отдельным Департаментом. Долли Амбридж будет счастлива, а я — спокоен. Прочие комитеты распределим между ней и остальными, а что не уложится в новую систему — расформируем. Министерству давно нужна хорошая встряска и чистка.
Осталось только дождаться выборов.
Отец смотрит на меня с портрета внимательно и устало. Двадцать лет осознанного противостояния — ты сам этого хотел, драгоценный папа. Я знаю, что ты можешь мной гордиться — если ты вообще можешь гордиться и вообще испытывать хоть какие-то чувства. Ты привёл меня в Министерство — но поднялся я уже сам, иногда не благодаря, а вопреки тебе. Секретарь Департамента Правопорядка — я впервые, наверное, за две сотни лет навёл порядок в делопроизводстве. Скажи, отец, ты когда-нибудь интересовался дальнейшей судьбой своих указов и распоряжений? Или, как и сейчас, ты считал, что достаточно приказать — и всё само собой воплотится в жизнь? Ты был не способен пить огневиски с аврорами и флиртовать с секретаршами, сохраняя трезвый рассудок и пристальный взгляд на окружающее. Ты ведь мягче и слабей, чем кажешься на первый взгляд. Такой суровый и неприступный, ты можешь напугать только издалека. Вблизи ты — ничтожество, и я рад, что я не похож на тебя.
Когда ты получил вожделенный пост, разделавшись с Пожирателями Смерти — о, это была лёгкая победа для тебя, ведь они суетились, оставшись без вожака, словно бестолковые насекомые! — я сам принёс тебе на подпись указ о назначении меня главой Департамента. Это был смелый шаг — игра на грани фола, но ты ведь не представляешь, насколько я азартен. Я помню твой взгляд в тот день, помню странное выражение довольного, припухшего от нервных бессонных ночей лица. Пожалуй, мы с тобой впервые познакомились в тот вечер. Позвольте представиться, господин Министр. Я ваш взрослый сын — молодой, но именно поэтому способный на поступки, недавний выпускник Хогвартса, но зато не растерявший остатки прежних знаний и жадный до новых, неопытный — и благодаря этому легко входящий в доверие к акулам и драконам магического сообщества.
Ты был эгоистичен, порой жесток, — но не глуп, никак не глуп. Ты понял всё, что прочитал в моих глазах, усмехнулся — и подписал мой пергамент. Но ты и не догадываешься, что подписал тогда свою отставку. Пускай десять лет спустя, когда ты состарился, а я — заматерел. Ты слушал много сплетен эти годы, я — читал много книг. Ты размяк, я стал уверенней и твёрже. Теперь ты мне не сможешь помешать, даже если захочешь…
* * *
— Империо.
Как давит на голову тишина… Тело кажется тяжёлым и неподъёмным. Каждый раз я думаю, что не может быть хуже — и опять волна безволия и апатии придавливает меня к отвратительному полосатому дивану, а клетчатый шерстяной плед кажется каменным.
— Ты можешь выходить во внутренний двор только в сопровождении Винки. Повтори.
Когда-нибудь я убью это самодовольное чудовище.
— Я могу выходить во внутренний двор только в сопровождении Винки.
Как отвратительно звучит мой голос со стороны. Или мне это только кажется? Кажется, кажется, кажется… Как я устал от этой неуверенности и неопределённости. Зачем он вообще меня спас?
— Ты не можешь входить в другие комнаты в доме. Повтори.
Интересно, ему что, так нравится надо мной издеваться? Ненавижу эти разговоры. Как часто он приходит сюда? Раз в месяц? Или даже в неделю? Наверняка не реже. Империо — ненадёжная вещь, если входит в привычку. Безволие легче страха — значит, я справлюсь однажды и с ним.
— Я не могу входить в другие комнаты в доме.
Можно подумать, я что-то забыл в этих треклятых комнатах. Или… у него там тайны? Может быть, новая… личная жизнь? Тогда ему тем более нет смысла меня держать здесь.
Волна липкого, жгучего страха: я беспомощен, беззащитен в руках моего злейшего врага. Где моя палочка? Сломана. И сам я — сломан? Я сломан? Сломлен? Как отвратительно путаются мысли… Нужно избавиться от этой ваты в голове. Но одному мне это не под силу…
Ну же, попроси меня задать тебе вопрос.
Ну дай же мне хоть за что-то зацепиться, чтобы вылезти из-под каменной кладки твоего Империуса. Дурацкого Империуса, надо сказать… Ты не умеешь толком пользоваться Непростительными заклятиями. Освободи меня, дай мне палочку — о, я бы тебе показал… Научил бы тебя! У меня были прекрасные учителя, до которых тебе далеко, бесконечно далеко!
Постой… Не уходи… Я не хочу оставаться один! Нет! Не надо! Отец!
В тишине — мерный стук старых часов.
В тишине.
В полумраке.
Даже если встать, откинуть неподъёмный плед, заставить непослушное тело дойти до зарешеченного окна, выходящего в чахлый садик, спрятанный от посторонних глаз, — я не стану свободнее. Заточение в страхе или заточение в бездействии — какая разница? Скорей бы Винки принесла ужин — голода я не чувствую, но это смешное лопоухое существо — мой единственный друг и собеседник. Унизительно и противно — а по-другому я не выдержу. Просто сойду с ума…
Нужно будет попросить у отца, чтобы дал мне читать книги.
Кажется, я уже хотел попросить его об этом. Всё время забываю, когда он приходит.
Дверь закрывается с глухим щелчком — всё, заперта.
Сны рассыпаются несбывшимися мечтами.
Память о том, что было, возвращается, выжимая ложные видения о том, что не случилось и чего никогда уже не будет.
Впереди не осталось ничего, кроме ожидания, бессмысленного и бесконечного.
