Глава 1
Глава 1. Рождение эльфа.
1967.
… Кончились муки и стихли крики, и жаркая, влажная тишина, в самом сердце которой, в подвале, на жесткой серой подстилке, неподвижно лежало маленькое истерзанное тело, начала растекаться, расползаться в стороны – так же, как расползалось по серой подстилке темное кровавое пятно. В тишину просочился шепот.
- Уродец… Эддаи…
- Эддаи, живой… Она выживет?
- Вряд ли… Какое несчастье… Эддаи, и родился в такую ночь, в полнолуние…
- В грозу… Что будет с нами, кто видел это? Это большая беда…
… Большой, но выстроенный очень просто и не блещущий красотой пропорций каменный загородный дом, стоящий в стороне от шоссе и железной дороги, среди на редкость малопривлекательных, однообразных пустошей, был погружен в темноту и, казалось, спал, несмотря на то, что над пустошами вот уже три часа бушевала сухая гроза. Раз за разом она заливала стены дома бледным дрожащим светом, словно водой из гигантского котла, и как будто пыталась проникнуть в глухую тьму внутри дома – но все напрасно: высокие окна, которые можно было разглядеть при свете молний, были все до одного закрыты сплошными деревянными ставнями без каких-либо прорезей или щелей, и похоже было, что только эти ставни, содрогающиеся при каждом раскате грома, видят, какая страшная эта гроза, которая все не кончается и все никак не разродится дождем.
В самом доме, за одним из этих наглухо закрытых окон, действительно не обращая на грозу никакого внимания, спал волшебник.
Внизу, в глубоком подвале, откуда наверх не доносилось ни единого звука, в два часа пополуночи родился домашний эльф.
Редкое и значительное событие.
Поскольку, как известно, домашние эльфы, создания выносливые и обычно долгожители, в самом деле могут верно служить хозяевам сто и даже двести лет (говорят, случалось, что и больше, но достоверных свидетельств этому нет), но так и не принести потомства, ибо крайне редко образуют пары, способные к воспроизведению. Кроме того, даже забеременев, самки часто разрешаются мертворожденными или неполноценными особями, которые погибают в течение нескольких часов. Рождение домового эльфа предвещает важную перемену в жизни семьи владельца, рождение неполноценного или мертвого домовика – знак опасности, грозящей этой семье.
*
…Спустя четыре дня, в полночь, домашний эльф Вишши пришла и уселась, прижавшись к стене, на полутемной лестнице, ведущей в хозяйскую спальню. Она принесла с собой два потускневших серебряных подсвечника из библиотеки, и принялась чистить их, дожидаясь хозяина. Время от времени она тихонько всхлипывала. Она чувствовала себя невыносимо скверной. Два дня после родов она ничего не делала – в глазах у нее было темно, в голове мутилось, а руки не желали исполнять даже самую простую работу. Третий день она провела, рыдая над новорожденным и ожидая, что он вот-вот умрет. И еще… она не рассказала хозяину сразу… почти обманула его. Хотя ее эддаи – это знак судьбы для хозяина. Непонятный знак – ведь эддаи все еще жив…
Примерно через час снизу послышались шаги. Вишши торопливо поднялась и сунула подсвечники в большой карман на фартуке. Хозяин.
Бросив немного удивленный взгляд на фигурку эльфа, прижавшуюся к стене, он собирался пройти мимо, но она сделала шажок к нему и что-то пискнула.
- Что тебе? – спросил волшебник.
Давясь слезами, Вишши доложила хозяину о родившемся эддаи, то есть уроде-эльфе, похожем на человека.
- Уродец? – переспросил хозяин, тонкие брови его дрогнули и почти сошлись на переносице. – Хм… Ну да, это более чем вовремя…
- Я виновата… Я так виновата, хозяин! – зарыдала Вишши.
- Ты? – хозяин посмотрел на нее с каким-то странным выражением. – Может быть, и ты… Теперь иди. В следующий раз, если ты не расскажешь о чем-нибудь вовремя, я выгоню тебя… на свободу.
*
… Вишши много плакала над своим несчастным детенышем. Когда она ударялась в слезы, эддаи тоже принимался кричать – громко и отчаянно. Но сам по себе он плакал немного, и не стонал, как обычно постоянно стонут маленькие эльфы. Вишши немногих из них - точнее, всего двоих - приходилось видеть, потому что рождение эльфа – это удивительное событие, можно сказать, чудо. Но она знала, что первые несколько недель эльфийские дети лежат почти без движения, не открывая глаз, и тихо стонут, как от беспрерывной боли. Эльфы не тревожатся – так бывает всегда. Потом у детенышей открываются глаза, они начинают сами есть – а поначалу не хотят, и их приходится принуждать, иначе они могут погибнуть от голода – быстро начинают ходить и говорить, растут и учатся управлять своей магической силой, так что в возрасте одного года юный эльф обычно уже приступает к несложной работе.
А ее детеныш был совсем другой.
Прошел ноябрь, и декабрь уже подходил к концу, а он не то что не ходил, но даже еще не выучился ползать. Зато он научился показывать ей, своей матери, как он любит ее и как рад быть с ней вместе. Он улыбался ей, и часто одного этого хватало, чтобы мигом высушить слезы Вишши, а иногда он принимался смеяться – чего с эльфами почти никогда не бывает – и тогда она чувствовала такое счастье, что могла забыть обо всем – и спасибо другим эльфам, которые в такие моменты возвращали ее на землю. Потому что она забывала и о работе.
Даже счастье хозяина, воспринимая которое, она дрожала от наслаждения, как любой домашний эльф, не доставляло ей такого блаженства…
Днем Вишши не удавалось бывать с младенцем подолгу – он оставался в подвале, в своем узле из тряпок. Сначала он, в основном, спал, только иногда тихо возился, потом полюбил ползать по всему подвалу и копошиться в старье, составлявшем имущество Вишши. Она прибегала по нескольку раз на день, но ненадолго, и вскоре опять мчалась к работе – и все же, будь это эльф-младенец, ей приходилось бы тратить на него куда меньше времени, которое она должна бы целиком отдавать дому хозяина, а не отвлекаться то и дело … но насколько больше времени и сил потребовало бы человеческое дитя! Ей приходилось растить человеческих детей, она знала…
Время, украденное у хозяина… Она ненавидела себя за это! Она не жалела ни об одной минуте… Она любила своего эддаи.. Что ж, что он, кажется, совсем еще ничего не понимает… Что ж, если и через два, и даже через три года он еще не станет взрослым!..
По ночам, в то время, когда раньше она ложилась спать, она брала на руки эддаи и качала его, и думала… Это неправильно, но он совсем не собирается умирать, нет, эддаи, ее маленькое чудовище, ее уродец, становился с каждым днем все сильнее и прекраснее. Она гадала, каким может вырасти эддаи. Никто не смог бы рассказать ей – ведь эддаи никогда не вырастают…
Он был похож на дитя волшебников – такое же плоское, круглое лицо, маленькие и продолговатые глаза, такое же круглое тельце, такие же толстые ручки и ножки. И – волосы, мягкие золотистые волосы на большой, тяжелой голове…
*
… Еще через месяц ночью в дом пришла древняя старуха-эльф. Она отыскала в подвале Вишши и сказала:
- Твой эддаи не умер. Раз он будет жить, нужно дать ему имя.
- Имя? – растерялась Вишши. – Я не знаю, как его назвать…
- У тебя есть время подумать, - усмехнулась старуха.- Найдутся и советчики, дай срок. В новолуние, когда на небе только звезды, мы совершим обряд. Я приду за день и помогу тебе подготовиться. Ты знаешь, кто я?
- Ты… да, Старейшая…
Известно, что домовые эльфы, давая имя младенцу, исполняют сложный ритуал, смысла которого они не знают. Тем не менее, в нем угадываются отголоски некоего культа стихийных сил, отдаленно напоминающего тот, которому следуют и в некоторых древних волшебных семьях.
… Хоровод эльфов кружился все медленнее, огненный круг в середине его разгорелся так, что ревущее пламя поднималось, как показалось Вишши, к самому небу. В самом центре, окруженный двумя кольцами – пляшущего пламени и пляшущих эльфов, в красной глиняной лодочке лежал ее эддаи.
От пения, от огня и ветра, от заклинаний и от того, как щемило сердце, когда, будто отвечая обряду, в небе время от времени ярче и крупнее становились звезды, по щекам у Вишши давно уже струились, не переставая, слезы.
Хоровод перестал кружиться, стоящие в кругу, разомкнув руки, теперь словно пританцовывали на месте.
В огненный круг вошла Старейшая.
- В прежние, давно минувшие времена, - заговорила она, - выжившему эддаи всегда давали имя, где было бы два звука: «э» и «л». Так поступим и мы теперь, удостоившиеся чести увидеть невиданное, почти забытое. Еще скажи мне, мать эддаи, как зовут его отца?
Вишши не удержалась и всхлипнула. Она не хотела говорить о…
- Как зовут его отца? – медленно и громко повторила Старейшая.
- Локи…
Ей показалось, что Старейшая вздрогнула.
- Скажи, - голос старухи, однако, звучал твердо, когда она продолжила говорить. – Нашла ли ты имя для своего эддаи? Если да, мы дадим ему два имени.
- Нет, - тихо ответила Вишши. – Я не нашла.
- Тогда, - старуха взяла младенца и подняла его к небу на вытянутых руках, - Под звездами и перед лицами эльфов я даю тебе, эддаи, сын Вишши и Локи, только одно имя - Элки.
* * *
1997г.
Было раннее утро, такое раннее, что июльское солнце успело подняться над домами по нечетной стороне проезда Прайвет-Драйв в городке Литтл-Уингинг ровно настолько, чтобы осветить одни только совершенно одинаковые покатые крыши домов, стоящих на четной стороне того же проезда. Таким образом, все, что приходилось ниже, оставалось пока в густой тени, казавшейся еще гуще, если вы переводили взгляд с ослепительных крыш на сумрачные первые этажи, гаражи и палисадники, или, например, пытались рассмотреть, что происходит с крыльцом дома №4 – невысоким, аккуратно обрамленным цветущим душистым горошком – как пытался это рассмотреть неряшливо одетый черноволосый подросток в очках, или, скорее, юноша лет шестнадцати, просто небольшого роста и щуплый, подходивший со стороны Кресчент-Роуд.
С крыльцом было что-то не так. Несмотря на изгороди и душистый горошек, юноша в очках еще издали разглядел, что на погруженном в тень крыльце будто бы виднеется нечто еще более темное, что-то большое и бесформенное, и его это определенно встревожило – время от времени он останавливался, привставал на цыпочки и, щурясь, вглядывался в загадочное пятно.
Постепенно он все ускорял шаги, и вдоль соседнего забора уже почти бежал, то и дело хватаясь за свои очки, подпрыгивающие на переносице.
Распахнув незапертую калитку, он пролетел еще шага три и, вдруг вскрикнув, застыл на месте, будто ударился обо что-то грудью.
На крыльце, занимая его все целиком, лежал на боку огромный черный пес. По дорожке к дому и по двум ступенькам крыльца шла цепочка следов от мокрых и грязных собачьих лап, хотя дождя в окрестностях не было уже давно.
Юноша в очках медленно сделал еще два шага и словно споткнулся о влажный отпечаток лапы на крупном песке. Это была не вода и не грязь. Это была кровь.
Хватая ртом воздух, он двинулся к дому.
Через несколько секунд колени его громко стукнули о камень ступеней, а руки утонули в пыльной горячей черной шерсти.
Закрыв глаза, подросток молча ткнулся в собаку лицом, по которому потекли слезы. В ушах у него шумело…
Он не увидел и не услышал, как пес проснулся и взвизгнул – он просто в какой-то момент сообразил, что в пальцах зажаты уже не клочья грязной шерсти, но такие же пыльные складки ткани, а голова упирается а костлявое, но вполне человеческое плечо.
- Сириус, - прохрипел он, не открывая глаз.
- Я спешил, как мог, - сказал знакомый резкий голос, - Я спешил, Гарри…
Солнце теперь заливало сад так отчаянно, словно взялось его переполнить и выплеснуться через край.
Конец первой главы.
