Глава 1- Ты сегодня придёшь?
У неё глаза цвета ранней осени. Густо-зелёные, тёплые и грустные. Они смотрят с обидой ребёнка, перед которым только что завял большой красивый цветок. Со смиренным укором собаки, которую собираются оставить на улице.
Добрая моя. Смелая. Верная.
- Обязательно, Лил. Я обязательно приду.
Она проводит маленькой рукой по моим волосам, приглаживая вечно торчащие бунтарские вихры, и устало смотрит на то, как я повязываю карминовый шарф.
Встревоженная, неизвестно чем озадаченная, она в который раз с плохо скрытой надеждой повторяет:
- Я пойду с тобой, - сдвинув тёмно-рыжие брови, сосредоточенно закусив губу - точь-в-точь как ребёнок, возомнивший себя взрослым, - аврор я или нет?
- Аврор ты или нет, мне безразлично, - я с трудом застёгиваюсь - петли мантии слишком малы для пуговиц, заботливо пришитых моей магловской тёщей, - для меня имеет значение лишь то, что ты женщина... Моя маленькая женщина, - я улыбаюсь, а она обиженно хмурится, - которая не должна шляться неизвестно где по ночам, выслеживая мнимых врагов магического населения Британии.
- Значит, шляться неизвестно где по ночам - это твоя привилегия? - она морщится, и веснушки на носу тут же приближаются друг к другу.
Хотя нет, никакие это не веснушки. И при чём тут вообще весна? Я точно знаю: это брызги сентябрьского солнца на лице и плечах моей осенней девочки. Осенюшки.
- И, знаешь, ты опять-таки не прав... Враги не мнимые...
- В таком случае тебе тем более следует оставаться дома.
- Может, и тебе? - раздражённо, скрестив руки на груди.
- Лил, - я наклоняюсь и целую жену в нос, который она тут же сердито морщит, - ты отказываешься понимать разницу между мной и тобой. А она существенна. Пожалуйста... Ради меня... Оставайся дома.
Она опускает голову и кивает собственным мыслям - наверное, пытается убедить себя в том, что стены дома смогут защитить её лучше, чем собственный муж. Впрочем, вряд ли у неё это получится.
- Пообещай, что вернёшься и расскажешь, в чём же наша разница.
Она поднимается на цыпочки... От её губ, горячих, мягких, суховатых, пахнет тёплым деревом и печёными яблоками.
Вот как, оказывается, может пахнуть осень.
Мы пьём какао в гостиной Люпинов, болтая, звеня чайными ложками и глядя, как стекают по стёклам капли утреннего августовского дождя. Четверо мальчишек и одна девчонка - уже не дети, но ещё и не взрослые.
Сириус - волнистые тёмные пряди, пушистые брови, нагловатая улыбка и девичье смущенье в уголках губ. А глаза - синие, как море, и добрые, как у щенка. Этот мальчишка смеётся громко и заразительно, а дерётся яростно и безумно. Он рассказывает анекдоты с нехорошим подтекстом, развалившись на диване и положив длинные ноги на колени Ремуса.
Хозяин дома сидит в кресле и задумчиво глядит в свою чашку.
- Что-то интересное, Рем? - Сириус склоняет лохматую голову над кружкой друга. - Планктон?
- Планктон в какао? - я вскакиваю со своего места и выхватываю чашку из-под самого носа Ремуса. - Это неслыханно! Может, позовём корреспондентов?
- Нам так не хватает Ксена Лавгуда... - Сириус обречённо качает головой, задыхаясь от смеха. - Где же ты, Ксенофилиус, морщерог моей души? Или как там...
- Морщерогие кизляки, неуч, - смеётся Ремус, - Джеймс, верни мне мой... Планктон...
Мгновение - и начинается погоня. Я с кружкой какао, поднятой высоко над головой, скачу, подобно помешавшемуся третьекурснику, вокруг стола. Ремус беззвучно бегает за мной по мохнатому ковру, хищновато улыбаясь. Оленёнок и волчонок.
Мальчишки, не желающие становиться мужчинами.
- А что сейчас с Ксенофилиусом, кстати говоря? - высокий мелодичный голос девочки звенит сквозь мужской смех, и все тут же оборачиваются к Лили.
Ремус отнимает у меня, наконец, свою злополучную чашку и возвращается в кресло.
- Говорят, он занялся типографским делом, - неуверенно отвечает он, глядя, как капризный летний дождик размазывает по стеклу свои пресные слёзы. Сириус тихо хихикает и получает в ответ неодобрительный взгляд Люпина. - Не стоит смеяться.
Если мы когда-нибудь и повзрослеем, то первым из нас, скорее всего, будет Ремус. Долговязый, длинноносый мальчишка с шафрановыми глазами, переполненными отблесками старого золота и тёплой, мягкой, хотя и чуть колючей, словно уютный шерстяной свитер, печалью. Светлая, добрая печаль брошенного ангела на лице, выбеленном болезнью. Только вот совсем не аристократической.
На коленях Питера, притихшего в углу дивана, лежит увесистый альбом - колдографии родителей Ремуса. Я искоса рассматриваю улыбающихся с сепийных снимков Джона и Лув. Джон Люпин - темноволосый, улыбчивый и лукавый, со щегольски завитыми усами и бородкой клинышком. А Рем похож на мать: тот же плавный овал лица, те же губы, та же обаятельная улыбка и волнистые светло-каштановые волосы. От отца ему достался смешной длинный нос и высокий рост.
- Она обладала редкой красотой, - мягко говорит Лили, ласково проводя ладонью по плечу Ремуса, - которую ты унаследовал.
Ремус сдавленно улыбается и кивает в ответ.
- Лув... - Питер указывает коротеньким пальчиком на одиночную фотографию матери Ремуса. - Она была француженкой?
- На четверть. По отцовской линии, - немедленно отзывается Люпин, поднося чашку к губам так, что кончик длинного носа почти окунается в горячее питье. - В девичестве - Лув Бланш... А в папе тоже есть часть французской крови. А вот мне ничего, кроме фамилии, от французских предков не досталось...
- Не надо прибедняться, Рем, - улыбаюсь я. - А как же твой изысканный вкус и мушкетёрское благородство?
- Ага, а ещё истинно французская страсть и патологическая скупость, - смеётся Сириус, с удовольствием глядя, как друг краснеет. - Не прикидывайся порядочным сдержанным англичанином, лягушатник!
Рем смеётся, суетливым жестом убирая со лба спутанную светло-коричную чёлку.
Чёрный свитер, чёрные манжеты из-под узких рукавов - Ремус до сих пор носит траур по матери. И снаружи, и, судя по всему, внутри.
Моя маленькая осень с россыпью крошечных осиновых листиков на лице облизывает чайную ложку, вымазанную вишнёвым вареньем, и я замечаю, как травянисто-зелёные глаза наполняются влажным блеском. Она ловит взглядом мою случайную улыбку и снова поворачивается к Люпину.
- Они, наверное, очень любили друг друга, - тихо говорит Лили, пытаясь скрыть возникшую в голосе дрожь.
Сумерки сгущаются, укутывая полупустой дом Люпинов в плед из вязкого тумана. Краски вечера с каждым мигом становятся насыщенней, проникая расплавленными тенями в комнату. Я закрываю глаза, и мне кажется, что я вижу дом откуда-то свысока, наблюдая за друзьями сквозь ставшую вдруг прозрачной крышу. Пятеро друзей - пять светлячков на дне серебристо-синей звенящей вечерней тишины.
- Почему? - Ремус поднимает свои вечно трагически-изогнутые, как у Пьеро, брови.
- Такие дети, как ты, рождаются только у тех родителей, которые любили друг друга, - она кладёт руку на колено мальчика, игнорируя изумлённый взгляд Сириуса. - Лув гордилась бы тобой...
- По твоей теории, дорогая, - усмехается Сириус, - я вообще урод...
Ремус поднимается из кресла и подходит к окну.
- Да, конечно. Родителям со мной очень повезло, - с горьким сарказмом отвечает Рем. - Они делали для меня всё, что могли, а я был готов загрызть их в каждое новое полнолуние...
- Всё, что могли, говоришь? - Сириус рассерженно смотрит на отвернувшегося друга. - Тогда почему они не стали анимагами, как и мы? Мы досконально изучали анимагию ради тебя, когда нам было по шестнадцать лет, а твои родители - взрослые волшебники...
Я раздражённо смотрю на Сириуса, и он замолкает. Ремус тоже молчит, застыв у подоконника, а Питер уже несколько минут отрешённо рассматривает колдографию Джона в альбоме. Я чувствую, как моё сердце болезненно сжимается: бравый мужчина с бойким выражением лица, запечатлённый на колдографии, совсем не похож на нынешнего Джона Люпина с тусклыми глазами и сутулой спиной, постаревшего, седобородого и вечно пьяного. Я видел его с утра: он, как и прежде, уезжал из дома перед ночью полнолуния... Как раз тогда, когда приехали мы, чтобы последний раз провести ночь полнолуния вместе с Ремом.
Ремус оборачивается и тут же перехватывает мой сочувственный взгляд.
- Да, сейчас он совсем не такой, - грустная улыбка белого клоуна-мукомола, тёплый блеск глаз. - Он обещал быть с ней до самого конца и не терять голову, если она уйдёт первой... Второе обещание не сдержал.
Рем снова отворачивается к окну.
Я точно знаю: его сердце похоже на фонарь. Если сердце Сириуса - рубиновая звезда в оправе из фамильного серебра, благородная и горячая, моё сердце - крохотный золотой снитч, раскрыть который может лишь тот, кто прикоснулся к нему первым, а сердце Питера - невзрачное гнездо жаворонка, в котором ещё не вылупились из своих яиц крошечные звонкие птенцы, то сердце Ремуса - небольшой уличный фонарь, шестигранный, украшенный металлической ковкой в стиле рококо... Тёплый. И в любое время суток излучающий мягкий янтарный свет. В любое время суток греющий каждого, кто подойдёт к нему... А когда Рем грустит, фонарь начинает гаснуть. И то, что фонарь этот пока ещё не погас - заслуга маленького храброго создания, чьё сердце напоминает ещё не раскрывшийся бутон осенней кремовой лилии.
- Дождь закончится минут через двадцать, - мальчик с сердцем-фонариком, наконец, решается заговорить. - Скоро тучи разойдутся, и выйдет луна... Если мы хотим успеть в рощу до того, как я превращусь, нам нужно поторапливаться.
Спустя пятнадцать минут мы уже направляемся к роще, перемешивая ногами грязь на размокшей дороге и пытаясь засчёт тонких осенних плащей спастись от разъярившегося под конец ливня. Я сжимаю горячую мокрую ладонь Лил в своей руке - вокруг продолжает сгущаться темнота, но когда её растворит лимонно-жёлтый лунный свет, я должен буду быстро превратиться и увести Лили как можно дальше от Ремуса.
Жёлтый круг появляется из-за облаков, не дождавшись окончания грозы. Нам остаётся идти всего несколько метров до рощи. Меня не приходится долго ждать: мгновение спустя я уже перекидываюсь и спешу скрыться в чаще, стараясь на ходу не сбросить Лили, маленькую приятную тяжесть, усевшуюся на мою спину. Мы останавливаемся возле "дубового островка", как любит называть это место Сириус. Чёртов латентный романтик. В этом месте, если быть откровенным, нет ни капли романтики, зато есть довольно надёжное место: дуб с просторной расщелиной в стволе, где мы могли бы уместиться и вчетвером.
Лил с неуверенным видом соскальзывает с моей спины - тёмно-рыжие волосы промокли насквозь, с замёрзшего от быстрой езды румяного лица стекают капли дождевой воды. Она нерешительно смотрит на расщелину в дереве, потом на меня. В этой темноте я не могу разглядеть, что выражают её глаза, но я почти уверен: она смотрит на меня с лёгкой укоризной.
- Ты не забудешь меня тут?
Ох, и любит же Лили Эванс говорить глупости. И почему так устроена эта девчонка? То она говорит цитатами из энциклопедий, то мелет абсолютнейшую чепуху. Сириус был прав. Я - вляпавшийся в несносную девушку Джеймс Карлус Поттер. И, что ещё хуже, не желающий из этой несносной девушки выляпываться.
В ответ я касаюсь носом её мокрой щеки. И скрываюсь, как можно скорее. Чтобы не видеть вымокшей под дождём девушки и её умоляющих глаз.
Я иду по лесу вслед за своими четвероногими друзьями. И мне кажется, что каждую минуту я слышу её жалобный голос. Она зовёт меня... И только раздражённый предостерегающий взгляд Сириуса, в котором ясно читается сказанное им недавно: "Сама напросилась, сама пусть и сидит теперь в дупле", мешает мне развернуться и пойти за ней.
Ремус бежит впереди, постоянно озираясь и принюхиваясь - горящие медовые глаза, время от времени встающая дыбом серебристая шерсть. Иссиня-чёрный Сириус с неловко устроившимся между его ушей Питером, виляя пушистым хвостом и постоянно отряхиваясь, бегает от меня к Рему и обратно. Жаль, мне редко удаётся увидеть самого себя... Наверное, в виде оленя я куда красивее, чем в обычном, человеческом обличии...
- Джеймс...
Мягкий, тихий, робкий голос. И утробный волчий рык в ответ.
Мне не пришлось за ней идти. Она сама пришла за мной...
Сириус мгновенно оказывается рядом с оскалившимся Ремусом, преграждая ему путь к девочке. Каким бы ироничным ни было его отношение к Лили, он никогда не даст ей попасть в беду. Он мастерски отвлекает волчонка от потенциальной добычи и уводит его как можно дальше в лес. Я никогда не мог понять, как ему такое удаётся.
Лили, оправившись от испуга, тут же бросается ко мне и крепко-крепко обнимает меня за шею. Я медленно перекидываюсь обратно, стараясь не оттолкнуть её от себя.
- Я думала, что ты не придёшь, - шепчет она, задыхаясь от шока и быстрой ходьбы и глядя на меня снизу вверх огромными испуганными глазами. - Мне стало страшно... Чёрт, Джеймс, как же мне было страшно...
Последние капли дождя упали на усыпанную листвой землю, и где-то высоко над кронами могучих деревьев расступились клубящиеся тучи. Тысяча звёзд на одном-единственном островке неба - яркие и тусклые, мерцающие и застывшие чёткими картинками на чёрном полотне, жемчужно-белые, лазуритово-голубые, кварцево-розовые и хризолитово-зелёные, - осветили лицо Лили Эванс. Поблескивающая, ещё влажная от дождевых капель кожа, мокрые тёмно-каштановые ресницы, посветлевшие фисташковые глаза, неяркая, но тёплая улыбка...
- Глупая моя, - отвечаю я, стараясь, чтоб усмешка моя не прозвучала насмешливо, - храбрая моя гриффиндорка...
- Я знаю, тебя не было всего пятнадцать минут, но я подумала, а вдруг... - запинаясь, затараторила девчонка, краснея от смущения.
- Да как я мог тебя оставить? Я всегда с тобой.
Она тут же замолкает, вглядываясь в моё лицо до смешного серьёзными и чуть подозрительными глазами.
- Честно?
- Честно-честно.
- Как папа и мама Ремуса? До самого конца?
- Как Лув и Джон. Вместе. До самого конца.
Клубящиеся чёрные тучи расходятся. Звёзды, обитающие на прохладном шёлке неба, с неподвластной для земных жителей высоты смотрят на Джеймса и Лили.
Он приходит под утро. Как всегда, устало снимает шарф и вешает мантию на литой крючок в прихожей, а потом проходит в спальню, где я сижу, скрестив ноги и глядя, как за окном разгорается прозрачно-серебряный рассвет. Я помогаю стянуть ему тесный колючий свитер - Джеймс смотрит на меня с сарказмом, ожидая услышать от меня традиционное: "Зато в нём тепло". Вместо этого я провожу ладонью по гладкой коже худой груди - горячая. Не замёрз. Слава Мерлину.
Минуту спустя он уютно ложится рядышком - я утыкаюсь в его шею, он кладёт руку на мой уже чуть округлившийся живот. Никакого секса - люди хотят спать.
И почему он стал превращаться в оленя? По-моему, он самый настоящий львёнок с растрёпанной чёрной гривой и песочными глазами, храбрый и безрассудный. Забывчивый. И чуточку бестолковый. А сейчас - ещё и сонный. И сын у него будет точно такой же.
Джеймс улыбается во сне, и я невольно улыбаюсь в ответ.
Ты, наверное, думаешь, Джеймс Поттер, что я забыла про твоё обещание. Но я помню и точно знаю: мы с тобой всегда будем вместе. Всегда-всегда.
До самого конца.
