Hi, Daddy!

Глава 1

Название: Hi, Daddy!
Тип: гет
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Роуз Уизли/Невилл Лонгботтом
Жанр: романс
Саммари: малышка Роуз тайно влюблена в спокойного, радостно и виновато улыбающегося ей профессора травологии, по совместительству – близкого друга семьи. Она и подумать не могла, что, преодолев магический и маггловский барьер совершеннолетия, случайно обнаружит неопровержимое доказательсто того, что он... ее отец?!
Предупреждения: аццкий флафф и бидон розовых соплей




Hi, Daddy!


- Какие планы на четырнадцатое февраля? – спросил Рон, потягиваясь в уютном плетеном кресле. Ох, ну вот – вроде бы и до старости еще далеко, а суставы уже музыкально скрипят, как проржавевшие качели на заднем дворе.
- Гарри предлагает собраться у Невилла, - ответила Гермиона, впечатывая исходящую паром подошву утюга в безобразную складку на новенькой мантии Хьюго. У нее всегда отлично получалось очистительное заклинание, а вот с глажением дела обстояли куда хуже – мелкие морщинки на ткани не поддавались магическому воздействию, поэтому бесполезным взмахам волшебной палочки она предпочитала обычный маггловский утюг. – С тех пор, как умерла Ханна, он совсем сдал. Ну, ты же знаешь – из дома его силком не вытащить, с головой ушел в научную работу. Не понимаю, почему они с Ханной... Я хочу сказать, - если бы у него были дети, он, безусловно, не чувствовал бы себя таким несчастным.
- Не уверен, - пробормотал Рон, покосившись на Роуз, которая сидела прямо на ковре, скрестив ноги, и преувеличенно внимательно разглядывала альбом со старыми колдографиями.

Дочь не разговаривала с ним уже около месяца, а он решительно не понимал причин такого поведения. Будь Роуз чуть младше – и возникшую ситуацию можно было бы благополучно списать на кризис подросткового возраста и махнуть рукой на все эти странности, но буквально на прошлой неделе ей исполнилось восемнадцать, и холодная игра в молчанку настораживала и обижала Рона.

Что ж, возможно, он не был лучшим в мире отцом. Все люди родом из детства – Молли всегда отдавала некоторое предпочтение Джинни, и уязвленное в прошлом самолюбие Рона не позволяло ему уделять дочери столько же внимания, сколько он уделял Хьюго. Ну и потом, с сыном у них было так много общего: они смотрели одни и те же передачи, ходили на квиддичные матчи, с гиканьем летали на метлах на заднем дворе, воротили нос от солонины и до жути боялись пауков. Но он же старался, ей-Мерлин, изо всех сил старался ни в чем не обделять Роуз, выправившуюся в изящную тонкокостную статуэтку с ласково-лазуревыми глазами Молли, он хотел стать ей надежным другом и защитником. И до поры до времени все было нормально... Нет, своенравная Рози, характером пошедшая в Гермиону, бывало, и дулась на него, и громко хлопала дверьми, и спорила с ним так отчаянно, что у нее начинали – совсем по-Роновски – пылать уши, но у них никогда не доходило до столь серьезных конфликтов. Обычно примирение происходило уже на следующий день, за обеденным столом – отходчивый Рон как ни в чем не бывало просил дочь передать ему кусок хлеба или ломтик ветчины, а Роуз говорила, что если он по-прежнему не будет ограничивать себя в еде, то к пятидесяти годам раздуется, как гигантский рыжий клубкопух.

Но на этот раз Роуз была непреклонна, решительно пресекая все неуклюжие попытки Рона сделать шаг ей навстречу. В чем же он так провинился перед дочерью?
«Может, ляпнул что-то, не подумав? – предположил Гарри, введенный другом в курс семейной проблемы. – С тебя станется...»
Однако Роуз уклонялась от разговоров, а на носу был день святого Валентина, - они непременно должны помириться, дабы не портить праздничное настроение себе и окружающим.
Рон свел брови к переносице. Кажется, в Хогвартсе за Рози ухлестывал Мэтью Томас, нахальный сынок Дина... Впрочем, она как-то упоминала и о Джонатане Вуде, и еще о... позвольте, как же его звали? После пары мучительных попыток вытащить из памяти имена и образы дочериных ухажеров Рону пришлось признать, что он совсем ничего не знает о личной жизни Роуз. Видимо, истинность фразы, в сердцах брошенной ему Гермионой во время какой-то перепалки, нашла свое подтверждение в этом конфликте – ему следовало бы побольше интересоваться делами дочери. Рон виновато моргнул.
- Слушай-ка, Рози, - бодро сказал он. – А с кем ты будешь отмечать Валентинов день?
- Ни с кем, - буркнула Роуз, практически не разжимая губ. Она быстро собрала с пола старые колдографии, вложила их в пухлый альбом и проворно выскочила за дверь, не оставив Рону ни единого шанса на продолжение разговора.

Влетев в свою комнату, Роуз запечатала дверь заклинанием и ничком повалилась на диван. Хотелось плакать; но слезы уже не выкатывались наружу, а жгли глаза изнутри. Невилл однажды сказал, что так бывает, когда горе, подобно вулканической лаве, застывает в груди камнем и никак не может расплавиться обратно, чтобы просочиться сквозь веки. Он рассказывал, что нечто подобное он чувствовал после битвы за Хогвартс. Тогда не плакал почти никто. Но то было общее горе, и люди находили утешение в том, что эта боль была поделена на равные части между всеми. Роуз же страдала одна.
Выудив из-под подушки колдографию, она вгляделась в лица двух самых близких мужчин. Один из них – с детскими, застенчивыми ямочками на пухлых щеках, с небрежно зачесанными на высокий лоб волосами, с легкой сединой на висках,был профессором Лонгботтомом, другой – пламенно рыжий, как она сама, по-юношески нескладный и длинноносый – ее... отцом. По крайней мере, она была твердо убеждена в этом семнадцать с половиной лет.

Невилл ласково смотрел на Роуз с колдографии. Невилл... До недавнего времени – дядя Невилл, профессор Лонгботтом, сэр. У него была замечательная улыбка – неловко спрятанная в подрагивающих уголках губ, и смущенная, – словно он всегда вынужден был оправдываться перед людьми за свою природную неуклюжесть выросшего медвежонка Тэдди.

Роуз и сама не знала, в какой момент ее чувство к Невиллу переплеснулось за грань родственной теплоты. Возможно, это случилось, когда папа пригласил его в гости на Рождество, и он осторожно перевязывал сломанный стебель маминой магнолии, разговаривая с ней как с человеком, ласково уговаривая ее потерпеть, а Роуз наблюдала на ним в дверную щель; или же это произошло, когда задира Хью дразнил ее, потому что она плакала из-за мертвого птенчика, вывалившегося из гнезда, а Невилл мягко объяснил, что плакать в такие моменты - вовсе не стыдно. Или когда ей однажды не хватило места за столом, а он посадил ее на колени, и сердце Роуз сладко замирало, когда теплый, с мягкой ямочкой подбородок Невилла касался ее макушки. А может быть, решающую роль сыграл тот факт, что Невилл всегда общался с ней на равных, как со взрослой... Как-то он сказал ей, что у нее красивое цветочное имя, а он очень любит розы.

Зато Роуз прекрасно помнила свое первое признание в любви. Она впервые ехала в Хогвартс и стояла на перроне в компании Ала и Джеймса Поттеров – хорошенькая, счастливая, в тщательно выглаженной, легкой, как облачко, мантии. Папа отпустил пару несмешных шуток в адрес молчаливого, худенького до хрупкости Скорпиуса Малфоя, а тетя Джинни, задорно улыбнувшись будущим первокурсникам, весело сказала старшему сыну:
- И не забудь передать Невиллу, как мы его любим!
- Господи, мам! – заартачился Джеймс. – Как я могу сказать профессору, что его кто-то любит!
- Да брось, ты ведь прекрасно знаешь Невилла!
Джеймс шумно вздохнул и закатил глаза.
- Ну да, вне школы. А в Хогвартсе он – профессор Лонгботтом. Я же не могу заявиться на травологию и сказать, что мы его любим!
- Я скажу ему, тетя, - вмешалась Роуз и, проигнорировав удивленный взгляд Джинни, проворно вспорхнула на ступеньку вагона.


Пара травологии закончилась, и малыши-первокурсники высыпали из огромной теплицы, как горошинки из стручка. Роуз подошла к профессору, заботливо стирающему земляные крошки с широких листьев мандрагоры, и долго смотрела на его профиль, на седину, нахально пробивающуюся сквозь мягкую россыпь русых волос, на длинные – совсем-совсем девчоночьи! – ресницы.
- Профессор Лонгботтом, сэр, - тихонько позвала она и, набравшись смелости, потянула преподавателя за рукав мантии. – Дядя Невилл...
- Мисс Уизли? – Невилл снял с рук кожаные перчатки и ласково смотрел на нее, часто моргая и щурясь от по-летнему слепящего солнца. – Что такое, Рози? Ты не поняла материал?
Роуз покачала головой.
- Тетя Джинни просила передать, что... не знаю, как бы это сказать...
- Ну, говори, как скажется, - подбодрил ее Невилл.
- Я вас люблю! – выпалила Роуз.
Профессор оторопел и заморгал еще чаще.
- Это тетя Джинни просила передать? – сконфуженно спросил он.
- В общем, да, - затараторила Роуз. – И тетя Джинни, и дядя Гарри, и папа с мамой... они просили передать это от всех вместе, но от каждого по-отдельности, как будто они говорят каждый за себя, обращаясь к вам лично... вот я и сказала... в общем, вы поняли!
- Я ничего не понял, - признался Невилл, виновато улыбнувшись, а Роза, подхватив школьную сумку, выбежала на улицу.

Он понял, понял! – иначе почему он так покраснел, почему он сжал перчатку в кулаке так сильно, что у него побелели костяшки пальцев?

Потом были годы учебы. Роуз флиртовала с Хогвартскими мальчишками, ходила на бал под ручку с симпатичным рэйвенкловцем Метью Томасом, целовалась под омелой с ужасно серьезным капитаном гриффиндорской команды по квиддичу Хэнком Бутом, но самым волнующим и приятным воспоминанием был добрый, чуть виноватый взгляд профессора травологии, которым он смотрел на нее, когда они сталкивались в коридоре или во дворе. Каждый раз эти несколько секунд делали ее сумасшедше-счастливой, и можно было думать о взгляде Невилла до следующей встречи.

Когда Роуз благополучно перешла на седьмой курс, в госпитале Сент Мунго тихо скончалась от запущенной сердечной опухоли Ханна Лонгботтом. Невилл ходил по школе как тень, с серым лицом, по-стариковски шаркая по полу старомодными ботинками с истертыми носами. Все больше времени он проводил, закрывшись в Хогвартской лаборатории, в течение летних каникул практически не выходил из дома, а вскоре и вовсе уволился из Хогвартса, занявшись составлением нового учебника травологии на дому.

Первое время Уизли навещали Невилла все вместе, но родителям вскоре пришлось отказаться от частых визитов к другу: мама работала над серьезным научным проектом, а Кингсли Бруствер, выразительно маякнув густой бровью, деликатно сказал отцу, что частые отлучки с работы не делают чести начальнику отдела магических происшествий и катастроф.
Хьюго же предпочитал проводить время в компании шустрого фантазера Ала, нежели за чашкой горького кофе в молчаливом доме дяди Невилла. Только Роуз, решительно отодвигая в сторону все прочие дела и наступая на горло аккуратно записанным в ежедневнике планам, забегала к профессору дважды в неделю. Он ссутулился, постарел, потускнел глазами, и все-таки его еще по-детски пухлощекое лицо необычайно оживлялось при виде Роуз. Они сидели на продавленной цветастой софе Августы и подолгу разговаривали о травологии, растениях магических и маггловских, о знахарских способах лечения. Софа была старая – в самом ее центре имелось небольшое углубление, в которое непременно сползал скромно сидящий с краю. Можно было уютно устроиться на новеньком канапе попугайской расцветки, подаренным Луной, или на стульях в столовой, но и Невилл, и Роуз предпочитали старушку-софу, отзывающуюся недовольным кряхтением на любое движение и заставляющую их тесно прижиматься друг к другу боками.

Месяц назад Невилл показывал Роуз недавно приобретенную им энциклопедию целебных растений и трав. Его пальцы ласково скользили по страницам – отдаваясь любимому занятию, он самым чудесным образом терял всю свою неуклюжесть. Роуз любовалась мягкой грацией его рук, с удовольствием внимала его негромкому низкому голосу.
- Взгляни-ка, Рози, - сказал Невилл, указывая на очередную картинку: тонкий стебель широколистного растения был унизан снежно-белыми цветами-чашечками. – Это Lilium convallium. Знаешь, я очень люблю этот цветок.
- Я тоже... люблю, - тихо отозвалась Роуз. Книга в руках Невилла нервно подпрыгнула, отзываясь на дрожь его пальцев; профессор опустил голову и виновато улыбнулся.
- Я старый и глупый брюзга, - сказал он, глядя в пол. – Старый, глупый, неповоротливый, надоедливый брюзга.
- Но это же неправда, - возмутилась Роуз. – А вы... разве вы перестанете любоваться этим скромным цветком, если края его лепестков покроются темной кромкой перед тем, как завянуть и высохнуть на солнце? Вы, наверное, подумаете, что он стал еще лучше, потому что одел золотой ободок.

Прибежав домой в преотличнейшем настроении, Роуз едва не растянулась в прихожей, зацепившись ногой за ручку старого чемодана, который стоял на полу, улыбаясь раззявленным ртом.
- Черт, - выругалась она и, потирая ушибленный о стену локоть, наклонилась посмотреть, что за вещи были весьма неаккуратно свалены в потертую дорожную сумку, явно предназначенную на выброс. Из-под внушительной горы сломанных игрушек и старой одежды выглядывала толстая тетрадь, надписанная аккуратным маминым почерком. Роуз взяла ее в руки, пролистала – это были старые конспекты до древним рунам – и недоуменно пожала плечами. Мама не имела привычки выбрасывать свои школьные пергаменты и тетради, скорее всего, это дело рук Хьюго или отца. Лили Поттер как раз усердно занялась изучением рун на последнем курсе – она хотела стать языковедом, и Роуз прихватила тетрадь с собой в комнату, чтобы передать кузине при встрече. Когда она взбегала по лестнице, из тетради выпорхнул сложенный вдвое лист. Это было какое-то письмо, написанное маминой рукой. Проклиная собственное любопытство и нещадно ругая себя за неспособность его подавить, Роуз разгладила морщинистый пергамент и, воровато оглядевшись по сторонам, принялась за чтение.

Дорогой Н-л.!
- писала мама, -
Я должна кое в чем тебе признаться. Разумеется, я могла бы никогда не раскрыть тебе этой тайны, может статься, что я так и не отправлю этого письма, но мне станет легче, когда я напишу об этом. Да, наверное, мне станет легче.
Месяц назад у меня родилась дочь. Я знаю, что тебе очень понравилась моя Роуз, я и назвала ее так только потому, что ты всегда очень любил это ароматно-цветочное имя. Я прошу извинить меня за то, что не сделала тебя ее крестным отцом – я знала, что ты хотел... Но этого не нужно, мой славный, мой хороший, не нужно. Ты и есть ее отец. Ты – отец Роуз.
Прости.
Мы с тобой постарались забыть то происшествие почти годичной давности, но простить саму себя я не до могу до сих пор. Как могла я, замужняя женщина, позволить себе... Ты не виноват. Виновата я. Когда скрывать мое положение стало невозможным, Рональд, конечно, догадался, что будущий ребенок не от него. Видишь ли, у него не могло быть детей по физиологическим причинам, разумеется, никто из наших друзей об этом не знал, мы даже собирались взять ребенка из приюта. Однако Рональд нашел в себе силы простить меня, да и тебя заодно,и категорично заявил о том, что ребенок будет принадлежать ему. Так лучше, мой хороший. Ты ведь тоже думаешь, что так лучше, правда? Я знаю, ты не станешь со мной спорить, ты никогда не был таким жестоким и эгоистичным, каким может быть Рональд.
И еще мне хочется, чтобы ты знал – какую-то часть своей жизни я любила тебя.Тебя нельзя не любить – тебя, такого светлого и солнечного, такого грустного и радостного, такого обычно необычного и настояще настоящего.
Ты – как твой любимый ландыш, такой же скромный и неприметный, но удивительно милый, неизменно притягивающий к себе взгляд, храбро цветущий под неласковым весенним солнцем. Прости.

~~*~~*~~

Сомнений быть не могло. Теперь было совершенно понятно, что письмо, так и не дошедшее до адресата, выбросила именно мама, предварительно вложив его в старую школьную тетрадь по рунам – она прекрасно знала, что в доме не найдется ни одного человека, которого заинтересуют ее конспекты. Роуз прикрыла глаза, горевшие, как в огне. Она чувствовала себя так, будто только что получила быстрый, выверенный удар в солнечное сплетение, заставляющий жадно хватать ртом воздух. Ее правильная, честная, никогда не терпевшая фальши и лжи мама предпочла избавиться от своего прошлого, небрежно швырнув его в старый чемодан, которому предстояло отправиться на свалку.

Что же вы наделали, родители? Эх, родители, родители... Как же так? А ты... отец? Рональд Уизли, жестокий и эгоистичный? Разве можно теперь, как раньше, вприпрыжку вбежать в гостиную и прокричать привычное и радостное: «Привет, папочка!»?

Роуз считала отца виноватым гораздо в большей степени, чем мать. Как он мог отпустить свою женщину к чужому человеку пусть даже на короткое время, как он мог не догадываться об их связи, и – как он смел распоряжаться не своим ребенком, не своей дочерью? Нет, она не могла сказать, что все эти годы он относился к ней плохо или пренебрежительно – отец нещадно баловал ее сладостями, игрушками и неплохими деньгами на карманные расходы, в случае ссоры он всегда старался прийти к примирению первым, расспрашивал ее о школьных делах и водил в парки аттракционов, но, Мерлин! – он же всегда отдавал явное, ничем не прикрытое предпочтение Хьюго! Своему родному сыну Хьюго. Выходит, спустя всего год с небольшим магическая медицина шагнула вперед, и отец все-таки смог зачать ребенка. То, что Хьюго – родной сын отца, становилось понятно с первого взгляда: они были похожи, как пара вишен с дерева, растущего в их дворе. Правда, Хьюго был темноволос, а вот Роуз, походившей лицом на мать, достались яркие, почти рдяные локоны, но это ровным счетом ни о чем не говорило – ее бабушка-маггла тоже была рыжей, а гены – штука хитрая и непредсказуемая.

Так, быть может, именно эти самые гены столь сильно влекли ее к Невиллу, самому близкому ей после матери человеку?

Ровно месяц Роуз изливала свое горе бархатной подушке с красивым вензелем «Р.У», и в ее голове медленно зрело решение. Она не станет ничего говорить матери, и тем более - ...Рональду. Но она скажет Невиллу. Невиллу, дяде Невиллу, профессору Лонгботтому, сэру... Отцу.


Роуз никак не могла отдышаться, стоя возле домика Лонгботтомов, хотя она не бежала сюда со всех ног, а аппарировала к самому крыльцу. Она понятия не имела, с чего начнет разовор, но сейчас перед ней стояла еще одна проблема – как обратиться к Невиллу? Профессор? Сэр? Дядя? Все не то, не то, не то. Но не может же она, в самом деле, войти в дом и сказать нервным, по-подростковому ломающимся голосом: «Здравствуй, папа!», встретить Невилла фразой, которую она изо дня в день, на протяжении семнадцати лет, говорила Рональду Уизли?

Роуз зажмурилась, проглотила застрявший в горле наждачный ком и, досчитав до десяти, позвонила в дверь, но тут же испуганно отдернула руку, получив весьма ощутимый удар током. Кнопка звонка сиротливо болталась на двух оголенных разноцветных проводках.
«В этом – весь Невилл, - с нежностью подумала Роуз. – Тетя Ханна всегда ругала его за несобранность.»
И только сейчас она заметила, что дверь в дом была приоткрыта. Роуз укоризненно покачала головой. Ради Святого Мерлина, Не-е-е-е-вилл! Конечно – можно годами не вспоминать о двери, когда ты проникаешь в собственное жилище через камин, но нельзя же списывать со счетов обычных маггловских воришек и преступников?

Дом был глух и пуст, и когда Роуз нерешительно произнесла «Hello?», ей ответило ее собственное эхо. Сердце противно дернулось, и нехорошее предчувствие гадко лизнуло внутренности.
Роуз металась из комнаты в комнату, пока не застыла на пороге маленькой спальни. Невилл лежал на кровати; его рука, свесившаяся с пологого края, дрожала мелкой ознобной дрожью, а к покрытому испариной лбу прилипли русые пряди волос.
- Невилл, - взвизгнула Роуз и, упав на колени перед кроватью, забрала его горячее лицо в свои ладони. – Невилл, что ты? Родной, родной, родной...
Она беспокойно оглядела комнату в поисках воды, и ее взгляд упал на непочатую бутылочку зелья против лихорадки, на которой уверенным почерком известнейшего колдмедика П. Патил было выведено: «принимать дважды в день».
- И, конечно, не пил зелье, - пробормотала Роуз, уткнувшись носом в пухлую, пылающую жаром щеку профессора, а потом шумно всхлипнула и стала покрывать быстрыми поцелуями лицо Невилла, попадая мокрыми от слез губами то в лоб, то в дрожащие веки, то в нос, то в колючий подбородок.
Невилл приоткрыл затуманенные болезнью глаза.
- Рози, Рози... – прошептал он, нащупывая ее пальцы и накрывая их своими. – Это ты, Рози? Ну что же ты плачешь?
- Ты... то есть... сэр... вы сами говорили, что плакать не стыдно! – задыхаясь, сказала Роуз. – Я думала, что вы умерли! У вас...
- Какая ерунда, - мягко перебил ее Невилл. – С чего бы мне умереть? Захворал немного, это да...
- У вас дверь не заперта!
- Возможно...
- И звонок бьется током!
- Я все время забываю его починить...
- И вы... вы забыли принять лекарство!!! - отчаянно крикнула Роуз.
- Верно, - согласился Невилл. – Дай-ка его сюда. К послезавтра я должен быть в форме. Ты уже знаешь, что все собираются у меня на день святого Валентина?
- Мне все равно, - безучастно произнесла Роуз. – Это не мой праздник. Вообще-то я пришла поговорить. Это очень важно... сэр.
Невилл выжидающе смотрел на нее, а она, как назло, не могла выдавить из себя ни слова.
«Ну давай же, давай, размазня! – Роуз мысленно обругала саму себя. – Все так просто – только три слова! Три коротких паршивых слова: В ы м о й о т е ц.»
- Подожди-ка, я, кажется, понял, о чем ты хочешь поговорить, - неожиданно произнес Невилл. – Тебе, конечно, нелегко начать такой разговор, поэтому начну я. Рози, Рози, я ведь не ошибусь, если скажу, что ты чувствуешь ко мне что-то большее, чем симпатию, подобную дочерней?
Роуз вздрогнула, как от пощечины.
- Вы не понимаете! – резко сказала она. – Я не о том... Если и так, то это ничего, совсем ничего не меняет!
- Ну почему же, - тихо сказал Невилл, разглядывая ромбики на стеганом одеяле. – Видишь ли, Роуз, я... как тебе сказать... мне безумно стыдно перед Роном и Гермионой, но я... Это все неправильно, конечно, я был твоим учителем, я тебе почти что дядя, но тем не менее я... Мои слова, разумеется, ни к чему тебя не обязывают, и ты можешь считать их бредом больного, выжившего из ума профессора, только...
- Хватит! Замолчите! Не хочу ничего слышать! – завизжала Роуз, вскакивая с кровати. – Вы же ничего не знаете, так замолчите, замолчите, замолчите!
- Что я должен знать? – устало морщась, спросил профессор.
- Н...ничего, - колючий комок снова стал царапать горло, и неожиданно вылился из глаз потоком слез. – Я не могу! – жалобно прорыдала Роуз. – Я напишу вам, ладно? Я вам все напишу! Завтра или послезавтра!
- Но послезавтра же день святого Валентина, - беспомощно произнес Невилл.
- Плевать! – крикнула Роуз, бросаясь прочь из комнаты.

~~*~~*~~

«Здравствуй, папа!
Да-да, твое зрение тебя не подводит, так же как меня – моя рука, держащая перо. Невилл, дядя Невилл, профессор Лонгботтом, сэр, ты – мой отец.
Я случайно узнала о вашей с мамой связи из ее письма, которое она так и не решилась отправить тебе. Она скрыла от тебя тот факт, что я – твоя дочь. Твоя, а не Уизли. Ты можешь себе представить? Моя честная, святая мать! Но ты должен знать правду.
Мерлин, мне так плохо, что, наверное, я больше никогда не смогу заплакать. Для того, чтобы покончить с собой, нужно быть сильной духом, по-настоящему сильной духом, такой, как ты... папа. Поэтому я просто уеду из города. Передам тебе это письмо и уеду. Не переживай за меня, я не пропаду. Ты же знаешь, что я способная волшебница.
Я обязательно должна уехать, по-другому нельзя. Потому что я люблю тебя, Невилл, и ненавижу тебя, папа. За то, что ты никогда уже не станешь просто Невиллом.
Твоя дочь Роуз.»

~~*~~*~~

- Ну где же Рон? – Гермиона нервно поглядывала в окошко, в честь праздника задрапированное ярко-розовой марлевой тканью. – Невилл, он говорил тебе, что задержится?
- Нет, - Невилл пожал плечами. – Не переживай, это наверняка из-за камина... Сегодня с самого утра проблемы с каминной сетью, может быть, сейчас он как раз налаживает линию...
- Или покупает себе красный галстук в сердечко по случаю, - хихикнул Хьюго. – О, мам, смотри, дядя Гарри с ребятами! Пойду поздороваюсь!
- Я тоже пойду, - извиняющимся тоном сказала Гермиона. – Может быть, он с Гарри успел связаться, надо узнать... Если через пять минут Рон не объявится, думаю, нет смысла откладывать праздничный ужин. Позови меня, когда надумаешь накрывать на стол, я помогу с оформлением.
- Я вас догоню, - крикнула Роуз вдогонку матери и брату и повернулась к Невиллу. – Это вам. То, что я обещала.
Невилл растерянно посмотрел на белый конверт, вложенный ему в руку.
- Я должен прочитать это сейчас?
- Как знаете, - Роуз пожала плечами и поспешила присоединиться к веселой компании Поттеров.

- Гермиона, может, я тебе должен нерушимую клятву дать о том, что я и в самом деле не знаю, где сейчас Рон? В десятый раз повторяю – я не знаю! – сердито воскликнул Гарри, но задорные искры в его ярких глазах говорили об обратном.
- А я уверена, что знаешь!
- Ну хватит, хватит, лучше помоги Луне и девочкам развесить лампочки... Да вот он, твой Рон! Живой и, по-моему, даже очень здоровый.
Гермиона грозно сдвинула брови, явно намереваясь отчитать мужа за опоздание, но едва она успела открыть рот, как раскрасневшийся, запыхавшийся Рон радостно затараторил, наспех приглаживая растрепавшиеся волосы:
- Уфф, достал! У Лаванды сестра работает в новом книжном на Диагон-аллее... Вот, милая, держи! – он протянул Гермионе какой-то маленький сверток. – Это подарок! Поздравляю с днем святого Валентина!
- Рон, ты даже подумал о подарке? Ну... надо сказать, мне очень приятно, - Гермиона пыталась справиться со скользкой шуршащей оберткой.
- Воообще-то я всегда делаю тебе подарки, - сказал Рон.
- Только после моих бесконечных напоминаний о предстоящем празднике.
Наконец оберточная бумага поддалась, затрещала, расползлась по швам, и Гермиона вытащила из свертка дамский роман в глянцевой обложке.
- Что это? – спросила она, неожиданно густо побагровев. – Где ты взял эту гадость?
- Говорю же – в новом магазине на Диагон-аллее, - Рон подмигнул Гарри; друзья с огромным трудом удерживались от того, чтобы не покатиться со смеху. – И это вовсе не гадость. По крайней мере, в школе ты так не считала и даже... ха-ха... цитировала оттуда куски.
- Я? Цитировала куски? Оттуда? – Гермиона чуть не захлебнулась от возмущения. – И у тебя есть доказательства?!
- Еще какие! – Рон выудил из кармана пиджака старую открытку-валентинку и, встав в позу, прочел в нос, - «Мне хочется, чтобы ты знал - я люблю тебя, Рон.Тебя нельзя не любить – тебя, такого светлого и солнечного, такого грустного и радостного, такого обычно необычного и настояще настоящего. Ты – как цветок-ландыш, такой же скромный и неприметный, но удивительно милый, неизменно притягивающий к себе взгляд, храбро цветущий под неласковым весенним солнцем.»
Роуз замерла с открытым ртом, а Гермиона попыталась выхватить из рук мужа компромат.
- Рон, отдай, - жалобно попросила она, когда ни одна попытка отъема валентинки не увенчалась успехом. – Ты не должен был это узнать... Как ты узнал?
- Ну... если честно, мне Лаванда сказала, когда я советовался с ней, что подарить тебе на день святого Валентина, - со смехом сказал Рон. – Они с Парватти как-то заметили, что ты тайком читаешь их книжку и даже выписываешь оттуда куски...
- Как они могли заметить? – воскликнула Гермиона. – Я же накладывала на книгу специальные чары!
- Никогда не считай себя умнее других, - назидательно проговорил Рон и звонко поцеловал жену в щеку.
- Я и не... Рон! Ты же знаешь – я никогда не умела говорить красивых слов, а тебе они нравятся. Поэтому мне пришлось взять их из этой, с позволения сказать, книги, вот и все...
- Нет, не все. Ну признайся, что читала этот романчик от корки до корки – я, кстати, вовсе не считаю, что женщины не должны читать таких вещей. По-моему, это нормально. Это и есть самая настоящая книга для легкого чтения, в отличие от краткой магической энциклопедии, которую ты изучала на первом курсе.
Гарри взял из рук Гермионы книжку.
- «Садовник Нейл и его Роза», - прочел он и закашлялся, маскируя смешок. – Лаванда сказала, что когда родилась моя племянница, ты горячо настаивала на имени Роуз именно потому, что так звали дочь твоей любимой главной героини.
- Чушь!
- Переписывала текст...
- Я не переписывала, - сердито возразила Гермиона. – Я просто хотела скопировать кусок письма из книги с помощью одного заклинания, но в это время услышала голос Лаванды в коридоре, разволновалась, и заклинание сработало не так, как нужно, скопировалась целая страница, да еще и моим почерком. Я давно уже выбросила эту галиматью. Знаете что? Давайте считать, что вы ничего не знаете. И, между прочим, Гарри, это совсем не смешно.
- А по-моему, очень даже, - весело сверкая глазами, сказал Гарри.

Рон перевел взгляд на дочь и заискивающе улыбнулся. Неужели даже в праздник она не захочет разрушить эту проклятую стену, ни с того ни с сего выросшую между ними? Неужели...

- Привет, папочка! – завопила Роуз, кидаясь на шею ошеломленному Рону. Немного поболтав в воздухе ногами, она громко чмокнула отца в гладко выбритую розовую щеку, разжала объятья, сорвала со стены красное сердечко-валентинку и, расталкивая локтями попадавшихся на ее пути гостей, бросилась к окну, возле которого стоял понурый, сгорбившийся Невилл с нераспечатанным письмом в руках.

The end.