Глава 1Небо заволокло тучными облаками; создавалось впечатление, что даже погода отказывала в сотрудничестве ЕМУ, будто она противилась ЕГО не предвещающим ничего доброго замыслам. По-осеннему прохладный ветер безжалостно продувал насквозь собравшихся палачей – так совсем недавно он стал называть своих коллег, своих приятелей. И от этого одного простого слова его пробирала до костей непростительная дрожь гадливости, вызванная невольным предательством своих товарищей. Он, правда, не хотел становится тем, кем стал, никогда не хотел. Еще в студенческие годы он прекрасно сознавал, что шпионы, как и предатели не бывают в почете ни у одной из заинтересованных сторон. Но потерять единственного человека, ради которого сам без раздумья пожертвуешь не только своей жизнью, но и всем, что родимо, что необходимо, без чего невозможно дальнейшее существование… Он совсем не был готов к такому повороту событий. Но еще горше осознания вероятной потери было знание того, кто именно поспособствовал этому – он самолично. Где-то поблизости тревожно ухнула сова.
Дома, мимо которых они безучастно, равнодушно проходили, горели люминистенцией, ярко, по-домашнему тепло, не обращая тревожного взгляда на торжественно шествующую процессию. Чем-то это напоминало абсурдный фарс: маски на лицах, тишина, пропитанная сосредоточенностью и напряженностью, тихие, спокойные жилища, озаренные светом и веющие уютом, темное, почти черно-синее небо без радостно полыхающих белыми, желтыми, алыми, голубыми цветами звезд, убогие ночные краски, что царствовали в это время суток, и слегка сгорбленные спины компаньонов, осознающих, что ЭТО – подлинно недостойное действо, испорченный акт великого театрального представления, в котором они всего лишь второстепенные актеры, неправдоподобно исполняющие собственные роли, и ЕГО ликование, никому не понятное и потому пугающее.
Собраться вместе, в стадо, а в предводители выставить наиболее безжалостного и безумного и отправиться убивать беззащитного младенца под девизом: «Да здравствует чистота и благородство крови!» - после такого у любого пропадет самоуважение, и никакие уговоры: «Он же полукровка!» - не помогут. Вот только все хотят сделать вид, что их не беспокоят этакие мысли… А может и вправду не беспокоят? Но тогда откуда же в их движениях: походке, жестах – появилась неуверенность, а их плечи непривычно опущены?
Ему так хочется цинично усмехнуться, как он привык за это время, но что-то не позволяет неприятно растянуть губы в родную гримасу. И он догадывается что, но только думать ему об этом не хочется.
Они подходят к высокому витому забору, чьи острия врезаются в ночную тьму жестко, грозно - угрожающе. А у него появляется чувство, будто они специально выстроились в авангардную шеренгу, чтобы защитить родовое гнездо. Пики нависают над торжественной процессией палачей, но те, словно не замечают их – знай себе шествуют за Господином. А он видит – ему становится жутко. Что-то есть в них такое.., настолько неправильное…нечто живое, из-за чего хочется развернуться и уйти прочь.
Они проходят через ворота, как козы, бредущие за козлом на заклинение тупо, безвольно, в рядок по двое. Сравнение ему не нравится, но оно слишком хорошо передает суть, чтобы к нему не прибегнуть. И теперь его губы трогает весьма неприятная ухмылка, быстро, впрочем, пропавшая. А он все только больше путается в себе.
Свет плавными дорожками изливается только из двух комнат, хотя в других домах иллюминация царствует над тьмой, затапливая ночь своим грязным больным цветом. И это должно спутать, смутить, словно там, внутри, происходит и впрямь нечто запретное, налагающее несмываемое пятно, темнейшую тень на благороднейших убийц. Но не путает и не смущает. А он снова усмехается быстро и зло. И теперь он что-то чувствует, смутно, неясно, но это предчувствие не сулит палачам ничего хорошего. И теперь впору злобно, отрывисто расхохотаться в лицо самоуверенным глупцам, решившим посягнуть на святость жизни невинного младенца – наследника и дитяти этого старинного могущественного дома, взрастившего многие поколения хозяев, защищавшего их от малейшей опасности, грозящей им. Принцип душа от души, плоть от плоти, кровь от крови был главенствующим в этом странном месте долгие столетия. От чего бы ему измениться?
Кровь…как о ней можно забыть? Ведь именно на ней, на крови, держится все благородство чистокровных семейств, но, кажется, они сами не помнят об этом. Только она даст защиту немощному старику, не разрешившейся плодом женщине, глупому ребенку. Она обережет их в опасности и приютит в горе и одиночестве, и спасет от неминуемой гибели – не даст умереть, сгинуть. И как, позвольте узнать, ОН собрался убивать мальчонку в таком случае? Или ОН не знает? Неужели даже не догадывается? Он со злорадным удовлетворением улыбнулся: «Да воздастся каждому за грехи его».
Каждый, кто в это время увидел бы ТАКУЮ улыбку последнего представителя рода Принцев, решил, что тот собрался разнести этот принесший столько несчастий и разочарований лично ему мир и насладиться болью и муками любого, кто когда-либо посягал на его честь и достоинство. А на самом деле он лишь предвкушал справедливое отмщение тем, кто хотел разрушить его собственный мир.
На мгновение он испугался: а вдруг это всего лишь плод его воображения, смягчающий всю тягость происходящего; вдруг ему только кажется, а на самом деле все будет иначе? Но дом, презрительно оглядывавший процессию свысока, успокаивающе моргнул светящимися теплым, уютным светом окнами. Но он сам уже не верил. Он уже давно никому, кроме себя, не доверял. Возможно, он мог бы научиться доверять Ей, но Она была так далеко…всегда далеко, даже когда близко. Сейчас в особенности.
Прежде чем ОН успел открыть дверь, в доме раздался шум странного происхождения, а затем вопли столь ненавистного им голоса: «Лили, хватай Гарри и беги! Это ОН! Беги! Быстрее! Я задержу его…» - и ему так сильно захотелось, чтобы Она успела последовать совету мужа, чтобы Она последовала ему. Но ОН уже широким, картинным жестом распахивал дверь – все давно было решено – и предвкушающая улыбка сатанински плясала на ЕГО лице, немедленно отражаясь в гримасах ЕГО последователей тем же чуждым и потусторонним мрачным сиянием.
- Avada Kedavra! – пара слов и тело здорового жизнерадостного мужчины повалилось, как мешок с картошкой, который притаскивал отец домой на своем горбу и сваливая в чулан, не особо заботясь о сохранности и целостности съедобных корнеплодов.
Сверху раздался скрип половиц, шум передвигаемой мебели. Его взгляд невольно зацепился за пару волшебных палочек, небрежно брошенных на цветных подушках дивана. Мерлин Великий, Она была безоружна. Но может…может это и к лучшему…
Движения его товарищей пропитались скованностью: скольким присутствующим старший Поттер приходился родственником до седьмого поколения? Одно дело убивать магглов, впервые увиденных, незнакомых; другое – двоюродного племянника или четвеюродного брата, которого помнишь еще крикливым младенцем, ползающим на четвереньках, мальчишкой, произносящим свой первый lumos, едущим в Хогвартс. Да, так-то, дорогие собратья, знайте, что в эту самую минуту вы предаете свою кровь, знайте и помните, вспоминайте в тайных кошмарах, от которых вас не спасут ни любящие руки жен, ни ласковые улыбки ваших сынов, ни магия родовых гнезд. Северус сардонически усмехнулся.
Крылья его носа трепетали в порыве ярости, а глаза сквозь прорези маски поблескивали агатовым сиянием зло и презрительно – опасно.
А ОН тем временем поднимался наверх по лестнице, слишком сильно скрипящей, покаркивающей, словно падальщики в преддверии пищи. Но кто ей был? А они, его верные, раболепствующие соратники, поднимались вслед за ним, ничего не замечал. Самолюбивые дураки.
Все двери были приветливо распахнуты перед незваными гостями, все, кроме одной. Неприятно посмеиваясь, ОН резко взмахнул палочкой, и комод с противным визгом отъехал в сторону, позволяя двери беспрепятственно раскрыться. Он обеспокоился: почему магия Дома позволяла ЕМУ творить все, что вздумается? Неужели он и впрямь ошибся в своих догадках и сейчас должно произойти непоправимое? Северус Снейп внутренне содрогнулся: он не мог позволить этому свершиться.
Она, его Лили, застыла холодной скульптурой перед колыбелью, вся бледная, взъерошенная, с блестящими ярко-зелеными глазами, выделяющимися на осунувшемся лице, полном решимости и непоколебимости стоять до конца.
- Прочь! Дай мне убить его! – Лорд как всегда лаконичен и предельно серьезен.
- Только не Гарри, пожалуйста, не надо! - вдруг попросила она, ломая в одночасье все его планы и надежды.
- Отойди прочь, глупая девчонка…Прочь…Лорд сдерживался – не кинул в нее сразу же последнее Непростительное. И один Мерлин знал, сколько терпения ЕМУ понадобилось, для этого, ЕМУ, кто уже давно привык немедленно, сию же секунду, брать то, что требовалась.
Северус понимал это как некто другой. Он кинулся, как коршун, рискуя получить crucio за самовольство, из сплоченного ряда ЕГО слуг к Лили и, крепко взяв ее за руки и обхватив за талию, поволок прочь. Она вырывалась из хватки и безумно молила: «Пожалуйста, только не Гарри…Убейте лучше меня, меня…» Такого пронзительного и отчаянного крика ему еще не доводилось слышать, хотя его мать часто умоляла отца не уходить от них, не бросать, валяясь у того в ногах. И Северус с болезненным отчаянием понимал, что ему не удержать эту дуру. Разве Она не чувствовала, что Дом не позволил бы ни при каком раскладе причинить вреда беззащитному мальчишке? Лили почти вырвалась из его рук, почти успела загородить собой сына, но ее откинул назад хлесткой пощечиной его товарищ.
- Идиотка, - прошипел Пожиратель голосом Люциуса.
А Avada Лорда уже неслась к младенцу.
Только затем, чтобы, долетев до колыбели идиотского красного цвета, повернуть назад и огромным кипящим зелеными молниями шаром врезаться в Волдеморта и пару его приспешников, имевших неосторожность подобраться ближе к своему Господину.
А в это самое время Дом, потратив накопленную за века магию, подаренную основателем рода Поттеров и впитанную при жизни от многих поколений потомков, обрушивался.
А безвольное тело Лили повисло у Северуса в руках. Грудь молодой ведьмы судорожно вздымалась при дыхании.
