Глава 1
Говорят, бывают дни, когда просыпаешься совершенно другим человеком. Бывает, что пережитые события вызывают значительные изменения в душе.
Что ж, значит, в моей жизни таких дней было много.
* * * * *
Три года назад…
Кабинет Дамблдора.
- Мисс Уизли следует немедленно отправить в больничное крыло, - категоричным тоном говорит Дамблдор. – На ее долю выпало слишком тяжелое испытание. Ни о каком наказании и речи быть не может. Волшебники гораздо старше ее бывали обмануты Волдемортом.
Он подходит к двери и открывает ее.
-Джинни нужен сон и еще, пожалуй, чашка горячего шоколада, - добавляет он к уже сказанному и подмигивает мне. Говорит еще что-то, но я не слышу. Мама берет меня за руку и увлекает в больничное крыло. Папа идет следом за нами.
Весь путь до больничного крыла мы проделываем в молчании. Я машинально переставляю ноги, и стараюсь не думать ни о чем. Боль то накатывает, то стихает, и я то замедляю шаг, то двигаюсь быстрее.
Вот и больничное крыло.
Мадам Помфри встречает меня, и, вручив полотенца и чистую пижаму, отправляет в ванную. Мама хочет пойти со мной, но я отказываюсь.
В ванной я сбрасываю мокрую перепачканную одежду, наливаю полную ванну горячей воды и усаживаюсь в нее.
И только тогда даю волю слезам.
Что же ты со мной сделал, Том?
Или мне следует называть тебя Волдемортом? Нет, наверное, мне будет трудно отвыкнуть звать тебя Томом.
Беру с полочки над ванной губку, намыливаю ее и начинаю яростно тереть руки, лицо, тело… Грязь, в которой я вымазалась в подземелье, уже сошла. Но почему-то кажется, что ее стало еще больше. По лицу текут слезы, смешанные с мыльной пеной, которая щиплет глаза, отчего слез становится только больше.
Когда я была маленькой и плакала, например, от ушиба, то мама обычно просила меня успокоиться и показать, где болит. Но я не могу успокоиться.
Я не знаю, где болит…
Проклятый Том, ты меня насквозь видел, и пользовался этими знаниями. Ты изучал меня с каким-то жадным любопытством, читал меня, как раскрытую книгу, в которой и страниц-то было не так-то много. Да, понимаю, изучить меня полностью было легче легкого, я сама позволила тебе сделать это.
Как же умело ты притворялся моим другом… А мне так хотелось, чтобы хоть кто-то обратил на меня внимание и выслушал рассказ о моих горестях.
Да, спутать понимание с сопереживанием очень легко. И я попалась на твою удочку.
Ты прекрасно меня понимал, Том, но совершенно мне не сочувствовал.
Горести…Какая ерунда – подержанные учебники и потрепанная мантия. Гарри, не обращающий на меня внимания…
Проклятье, ну как я могла быть такой глупой…
Отчаяние постепенно проходит, уступая место злости. Я должна вырвать из памяти все, что было связано с присутствием в моем разуме Тома, должна раздавить, растоптать и навсегда избавиться от этих воспоминаний.
Да уж, я нашла себе внимательного слушателя.
Том, ты был так вежлив, так учтив, так внимателен…
Ты впитывал каждое мое слово.
Не слишком ли большую цену я заплатила за возможность быть выслушанной, за возможность получить сочувствие, которое, к тому же, оказалось фальшивым?
Рассказывала о старых мантиях, о том, как девчонки смеялись над моими поношенными туфлями, о том, как близнецы дразнят…
А в итоге моя собственная душа оказалась в твоей власти, Том , и еще повезло, что она вернулась ко мне обратно.
Как будто дом, где я всегда жила, оказался надолго захвачен незнакомыми и неприятными людьми, а когда я все-таки смогла вернуться обратно, то едва его узнала. Все перевернуто вверх дном, кругом груды мусора, а в комнатах – голые полы и запах нежилого помещения.
От этого ощущения трудно будет отделаться. На то, чтобы расставить все по местам и привести все в прежний вид, уйдет немало времени.
Ну почему я сразу не почувствовала угрозу, исходившую от этого чертового дневника? Позволила чужому злобному разуму проникнуть в свой, позволила использовать себя. Ты заглянул в мою душу с жадным любопытством, примерно с таким же, с каким кошка заглядывает в птичье гнездо. И за то, что я делала, когда ты мной управлял , я никогда себя не прощу.
Выбираюсь из ванны, вытираюсь большим полотенцем, а затем вглядываюсь в свое отражение в зеркале над раковиной.
Лицо ужасно бледное, под глазами черные круги. Мокрые волосы облепили щеки.
На лбу глубокая царапина. У мадам Помфри хорошие лекарства, наверное, и шрама не останется.
Отрадно сознавать, что у меня не будет шрамов хотя бы снаружи.
Натянув пижаму, возвращаюсь к мадам Помфри.
Мадам Помфри укладывает меня в постель и поит снадобьями, а затем вручает громадную кружку горячего шоколада.
Кружка такая большая, что я с трудом удерживаю ее обеими руками . Я пью шоколад маленькими глоточками, мне вовсе не хочется его пить, но я пью – ведь, в конце концов, этого от меня и ждут. Кружка приятно согревает мне руки, шоколад такой густой и ароматный, и я делаю вид, что мне нравится его пить. Я стараюсь сосредоточиться на мысли о питье, потому что, когда я отвлекаюсь, мне начинает казаться, что шоколад сейчас выплеснется из кружки густой тяжелой волной и накроет меня с головой. И я не смогу дышать.
Я ставлю кружку на прикроватную тумбочку и накрываюсь одеялом до подбородка, с трудом преодолевая стремление накрыться с головой.
Говорю родителям:
-Отправляйтесь домой, я посплю, а утром со мной все будет в порядке, - стараюсь вложить в свой тон побольше убедительности.
Мама с отцом выжидают, пока я засну. А я не могу заснуть, я даже глаза боюсь закрыть. Но я все-таки прикрываю глаза и притворяюсь спящей. Родители выжидают несколько минут и уходят, тихонько прикрыв за собой дверь.
Я одна. Наконец-то. Мадам Помфри нет, наверное, ушла к себе.
Веки смыкаются, и я перестаю бороться со сном.
Утро.
Слух улавливает приглушенные звуки из коридора – школа живет своей обычной жизнью.
А моя жизнь больше не будет обычной.
Приоткрываю глаза.
Возле моей кровати сидят Фред и Джордж.
Пытаюсь притвориться спящей. Не хочется мне пока ни с кем разговаривать…
Кого я пытаюсь обмануть?
-Эй, Джи-Джи, просыпайся, хватит притворяться. Мы же знаем, что ты не спишь.
Джи-Джи…
Кто это? Что, разве здесь есть еще кто-нибудь?
А потом вспоминаю. Джи-Джи – это я. Так меня звали братья и родители. В детстве.
Очень давно.
Еще несколько дней назад.
Но это милое и ласковое детское прозвище больше не подходит мне.
Том, если бы ты мог видеть меня сейчас, ты бы обрадовался. Я знаю, для тебя было удовольствием наблюдать, как рушится чья-то вера. Все равно во что – в себя, в друзей, в справедливость.
Наверное, ты мог бы жить, питаясь только этим.
* * * * *
Полгода назад…
Последний день рождественских каникул.
Папа прибыл из больницы. Он совершенно здоров. Одновременно с радостью меня охватывает чувство вины.
Потому что в Рождество в больнице Святого Мунго я видела родителей Невилла Лонгботтома. Они сошли с ума от пыток много лет назад. Невилл приходит к ним, а они не узнают своего сына.
Глупо, конечно, но я почему-то чувствую себя виноватой. У нас все в порядке, мы радуемся, а Невилл так и будет еще много лет навещать родителей в больнице и смотреть в их пустые глаза.
Папа вернулся, и мы все идем в кухню. Там профессор Снейп вроде бы разговаривает с Гарри. Гермиона присоединяется к нам.
Дверь открывается, и перед нами предстает немая сцена – Снейп и Сириус стоят друг против друга с поднятыми палочками, а Гарри пытается растащить их в стороны.
Лицо Сириуса искажено яростью, а на лице Снейпа – маска холодного презрения.
На вопрос отца, что же все-таки происходит, Сириус, тяжело дыша, отвечает:
- Просто разговор между двумя старыми школьными друзьями.
Снейп разворачивается на каблуках и удаляется.
На пороге кухни он бросает :
-Понедельник, Поттер, в шесть часов.
И, одарив нас всех еще одним ледяным взглядом, уходит.
Не слушая, что там говорят Сириус и родители, я выхожу из кухни и отправляюсь в нашу с Гермионой комнату. Почему-то увиденное на кухне сильно меня задело.
Не секрет, конечно, что я терпеть не могу Снейпа, этого ядовитого гада. В его словах всегда столько злобы , что мои однокурсники шутят, а не плюет ли он в котел, когда в зелье требуется добавить яд болотной гадюки. Смешно.
Нет, причина не в Снейпе.
Сириус. Причина в нем.
Летом, когда наша семья впервые приехала в его дом, Сириус показался мне угрюмым и мрачным, и немного оттаял только тогда, когда увидел Гарри.
А в Рождество Сириус стал совсем другим – гостеприимным хозяином, весело шутил за столом, и вообще вел себя как человек, в жизни которого впервые за довольно долгое время наконец появилось хоть что-то хорошее.
И я знала, что именно.
У него был роман с Тонкс. За праздничным столом они сидели рядом, и я позавидовала Нимфадоре – Майкл никогда на меня так не смотрел. Никогда в его взгляде не возникала такая беззащитная нежность.
Вот, наверное, почему я так разозлилась из-за этой нелепой стычки Снейпа и Сириуса на кухне. Зная Снейпа, можно утверждать, что спровоцировал ссору именно он. Просто захотелось поразвлечься или сорвать на ком-то свое дурное настроение.
Ну как Дамблдор может доверять этому чудовищу? От Снейпа буквально исходят волны холода и злобы, и , если долго находиться с ним рядом, начинает знобить. С ним страшно встречаться взглядом – его глаза затягивают в свою черную глубину, где нет ничего, кроме холодного любопытства, примерно такого, с каким он на уроках испытывает действие сваренных нами ядов на подопытных лягушках. Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я несправедлива к Снейпу. Не знаю. Но думать о нем мне совершенно не хочется.
Неужели он не видел, что ему в один миг удалось разрушить то, что создавалось целых полгода? Что Сириуса снова захватили мысли о собственной бесполезности для Ордена, что его снова терзает бессильная ярость, которой даже невозможно дать выход?
Я заставляю себя выйти к ужину, но после него с огромным облегчением вновь возвращаюсь в комнату. Мне нужно побыть одной. Ложусь на кровать и незаметно для себя засыпаю.
Утро. Все суетятся, укладывая вещи.
Хвалю себя за предусмотрительность - свой чемодан я собрала еще вчера.
Это хорошо, потому что сейчас мне совершенно не хочется принимать участие в общей суматохе.
Зато мне хочется думать о Сириусе и смотреть на него, ни на минуту не отрывая взгляда. Не знаю, что на меня нашло.
На лице Сириуса застыло выражение мрачной решимости. Что ему Снейп наговорил?
Он не сводит взгляда с Гарри. Что ж, так даже лучше, потому что так Сириус не заметит, что я все время смотрю на него и жадно ловлю каждый его жест.
Сириус. Еще одна напрасная жертва этой проклятой войны.
Он сбежал из Азкабана, но по-прежнему находится в тюрьме. В своем доме, каждая секунда пребывания в котором причиняет ему боль. Я прекрасно понимаю, каково ему. Но здесь он в безопасности. Ради Мерлина, только бы он выдержал это заточение, только бы не сорвался.
Вот подошло и время прощания. Мы вернемся в Хогвартс на автобусе «Ночной рыцарь». Мама обнимает нас всех – Рона, близнецов, меня, Гермиону и Гарри.
Сириус прощается с Гарри.
Мы выходим на улицу в сопровождении Тонкс.
Это был последний раз, когда я видела Сириуса. Таким он и остался в моей памяти, стоящим в прихожей своего мрачного дома, который он так сильно ненавидел, но не мог покинуть.
После рождественских каникул во мне что-то неуловимо изменилось.
Немного позднее я поняла, что именно.
Гарри я когда-то давно поклонялась, как кумиру, сейчас и вспомнить смешно. Майкл нравился мне, с ним приятно было проводить время. Но не более того.
У меня не было никого, кому я могла бы довериться, я вообще не любила разговаривать с однокурсницами на такие темы. Когда я ничем не была занята, я только и думала, что о нем, перебирала в памяти тысячи мелких воспоминаний, повторяла про себя все те малозначащие слова, которыми с ним обменивалась.
Я училась, ходила на квиддичные тренировки, на встречи «А.Д.» , иногда по выходным гуляла с Майклом в Хогсмиде. Я не порвала с Майклом – в конце концов, он-то ни в чем не был виноват. Я старалась быть обычной ученицей четвертого курса, но получалось не слишком-то хорошо. Еще немного, думала я с сожалением, и я превращусь в Лунатичку Лавгуд, спящую на ходу.
И очень трудно было притворяться перед всеми, что я все та же, что и раньше. Но я старалась, поэтому никто ничего не заметил. Семестр тянулся очень медленно, и все оставшиеся до летних каникул месяцы воспринимались мной как досадное препятствие, на преодоление которого придется потратить много сил.
У меня не было чувства ревности к Тонкс. Потому что она подходила Сириусу куда больше. И самое главное – ему было с ней хорошо.
Земля под ногами как будто утратила свою прочность, и мне казалось, что стало трудно ходить. Квиддичные тренировки были для меня отдушиной – в воздухе я чувствовала себя гораздо свободнее.
Лето приближалось. Последняя учебная неделя уже отчетливо казалась мне лишь дорожкой к тому моменту, когда я наконец смогу посетить дом 12 на Гриммолд-плейс.
* * * * * *
Десять дней назад…
Больничное крыло.
Моя щиколотка уже почти в порядке. Во рту противный вкус костероста.
Я сижу на краешке кровати Гермионы. Рядом кровать Рона. Невилл, Луна и Гарри тоже здесь.
Гермиона читает вслух «Пророк».
Слава Мерлину, статья длинная, и все увлечены ею, так что я могу на время перестать следить за выражением своего лица .
Несколько дней назад мы, все шестеро, едва не погибли. Богиня, прявшая нити наших судеб, сгребла их в горсть и заметалась в поисках ножниц. Но нам повезло – она их не нашла. Может быть, до сих пор ищет.
Я не могла не отправиться в Министерство вместе с Гарри, не могли и остальные. Вот только причины на это у нас, думаю, были разные.
Сириус…
Гарри рассказал вчера , как он умер. Я знаю, что Гарри тоже больно, может быть, даже больнее , чем мне. Ему причиняет боль каждое слово, когда он говорит о своем крестном. Поэтому я стараюсь не задавать вопросов.
Сириус упал в эту кошмарную Арку.
После слов Гарри мне показалось, что я отчетливо слышу жутковатый смех Тома.
Ну что ж, Том, думаю, если бы ты мог за мной сейчас наблюдать, ты бы порадовался.
Мой мир снова рухнул.
Надеюсь лишь, Том, что радость, которую ты испытываешь при виде чужих страданий, постепенно накапливается в тебе, и когда-нибудь ты ею отравишься.
* * * * * * *
Сегодня…
Обед. Я вяло ковыряю вилкой бифштекс.
Домашние оживленно переговариваются.
Через пару недель можно будет забрать Гарри и привезти к нам.
Дом Блэков теперь пустует. Хотя нет, там же остался Кричер. Теперь все так, как ему давно хотелось.
И портрет сумасшедшей миссис Блэк. Чудесная компания.
Хоть для кого-то конец этой истории был счастливым.
Мама говорит, Тонкс плакала в больнице. Сириус, я ведь даже поплакать о тебе не могу. Хочется, а слез нет. А может быть, и хорошо, что слезы на застилают мне глаза.
Мне хватит сил на то, чтобы жить дальше.
Я не изменю своего решения никому не рассказывать о том, что чувствовала к тебе.
Пусть это будет моей тайной. Это ведь, наверное, единственное, что у меня осталось в память о тебе.
Это единственное, что я решила непременно сохранить.
Я сказала друзьям, что мне нравится Дин Томас.
Должен же пятнадцатилетней девушке хоть кто-то нравиться, а Дин Томас ничуть не хуже других.
Ты сердишься где-нибудь там, Сириус? Знаешь, твоя смерть, пусть косвенно, но все-таки кое-что изменила в этом мире. Министерство наконец раскрыло глаза и соизволило заметить Волдеморта. Только потому, что этим самым Волдемортом буквально помахали у них перед носом.
Передвигаю еду по тарелке. Есть не хочется, но в нашей семье не принято отказываться от обеда. Поэтому я сижу за столом, не слушая ничьих разговоров, и притворяюсь, что ем.
Обычная жизнь нашей семьи и ежедневные дела не помогают отвлечься. Весь день происходящее кажется мне каким-то расплывчатым, нереальным, словно его скрывает туман. Голоса родных доносятся как будто издалека. Мной давно владеет странное безразличие ко всему, и я уже почти ничему не удивляюсь. Дни похожи один на другой, и это тоскливое однообразие затягивает в себя, как трясина. Наверное, ко всему можно привыкнуть, даже к постоянному чувству опасности.
Сириус, ты не слышишь сейчас моего зова. А даже если бы и слышал, ты не смог бы вернуться из той пустоты, в которой ты пропал навсегда, провалившись в эту чертову Арку.
А в голове все кружатся и кружатся слова из песни, случайно услышанной в прошлом году в маггловской части Лондона :
It could be sweet
Like a long forgotten dream…
Да, все могло бы быть прекрасно. Если бы ты был жив, Сириус.
В моей памяти все звучит и звучит тягучий, словно бесконечно усталый женский голос.
Все могло бы быть прекрасно.
Но уже не будет.
