Глава 1- Любовь? Это какая, когда держатся за руки? Нельзя всю жизнь держаться за руки, потому что рано или поздно руки затекут. Такая любовь всегда кончается, - сказал он, спрыгивая на песок. - Когда-нибудь да кончится. По-другому не бывает, иначе мы все поумирали бы. Но важнее любви то, что остается после нее.
(с) Януш Вишневский.
В субботу она бросила курить, наконец-то вышла к озеру и насыпала горсть овса в покосившийся скворечник. Аллея между акациями совсем заросла – и она вдруг невольно вспомнила, что давным-давно не поливала яблони. Что-то заставило ее поднять голову – может быть, отдаленное ощущение присутствия кого-то, похожего на тебя. В облачном спокойном рыжем небе клин журавлей чертил линии. Она опустила глаза и наткнулась взглядом на свою ладонь. Линии на руке точь в точь совпадали с теми, другими линиями от крыльев журавлей. Она снова посмотрела в божественную рыжину, потом – опять – долго рассматривала ладонь. Ей показалось, что через сплетение суставов, вен и сухожилий можно легко изучить примятую к черной земле сырую траву. Было очень тихо.
Издалека, с холма, донесся чуть дрожащий, едва слышный отзвук, почти недоступный человеческому уху – такой звенящий вздох любви раздается, когда в конце свидания румяная девушка кладет на стол изящную серебряную ложечку и поднимает прекрасные, полные затаенной надежды глаза. Но это был не вздох – это колокола старой церкви пробили полдень.
И почему-то только сейчас, после этого заупокойного солнечного звона, она вдруг снова все вспомнила. Вспомнила и обшарила взглядом берега как будто бы в поисках давным-давно пропавшей вещи, и через мгновение, с трудом удерживаясь от того, чтобы не упасть на приозерный песок коленями и не пошарить рукой, нашла то, что искала. Следы. Шесть или семь отпечатков лап на мокром от дождя песке.
Следы были совсем свежие.
Она шумно втянула воздух, поправляя подол платья, подняла глаза и несколько минут смотрела на небо, щурясь от света, потом – на колокольню церквушки, отсчитывающей удары до начала Страшного Суда. Оставалось еще много времени, но следы на песке безошибочно подсказали: Страшный Суд Андромеда Тонкс будет ждать совсем не здесь.
Нужно исповедоваться. Эта мысль звенела в голове гораздо громче колоколов. Исповедоваться обязательно, но по детской привычке неуверенного подростка она все время подбирала слова, которые скажет падре. И все никак не могла выбрать нужные, придумать что-то такое, что можно было бы рассказать. Но суеверная Молли (вот уж кого никогда не сочтешь религиозной), едва узнав о всех этих случаях, беспрекословно велела пойти в церковь, и в глазах у нее был ощутимый физический страх.
В глазах Андромеды страха не было. Странно, но она почти ничего не боялась – испуг прошел стороной даже тогда, когда она первый раз увидела следы на песке. Собак в округе не было, а следы были крупные, и бросались в глаза навязчиво – кто-то намеренно оставлял ей эти символы, диктуя последние сообщения азбукой тела.
Но Молли о следах она не сказала – паззл бы сложился в одну картинку, Молли бы сразу все поняла и никогда не пустила бы на озеро. А здесь так хорошо. Так тихо…
Было и еще кое-что, кроме следов, то, после чего Молли велела немедленно пойти к падре. Рев мотоцикла. По ночам она просыпалась от этого рева, вскакивала на кровати и долго всматривалась в гудящую черноту за окном. Звала Тедди, все время забывая, что он стал совсем взрослый и приедет вместе с Мари-Виктуар только на выходных. Но мотоцикл ревел так громко и так знакомо, что Меда быстро забывала Тедди – забывала, чтобы вспомнить что-то совсем другое.
А еще были сигареты. Разбросанные по дому пачки сигарет – и марка была совсем непривычной, такие не выпускают, казалось бы, уже тысячу лет. И неизвестно как появившийся на кресле мотоциклетный шлем, а потом – пустая чашка с остатками чая в гостиной. Странно, ведь Меда вот уже много лет пьет только кофе, да и чая в доме нет.
Но она все поняла. Кто-то приходил. Кто-то бывал в доме, пока она спит.
Кто-то приходил за ней. Каждый день. Постоянно.
Кто-то так не хотел ее отпускать. И она тоже не отпустила – до сих пор.
…В зеркальной глади озера отразились большие синие глаза. Глаза в дымке спокойного ожидания.
Исповедоваться. Все верно. Молли сказала, что это единственный способ избавиться от привидения. Андромеда кивнула, поблагодарила, вышла; а уже потом, подходя к дому, позволила себе кривую блэковскую усмешку: как же, привидение, держи карман шире.
Тот, кто оставлял эти символы, вовсе не был привидением. Привидение – это душа, испуганная неизвестностью и пожелавшая вечно ходить по кругу. Человек, погибший больше двадцати лет назад, никогда не выбрал бы такой судьбы. Он просто умер; умер и вернулся, чтобы предупредить ее. Наверное, он до сих пор о ней заботился – с той же нежностью, с которой она желала ему спокойной ночи, засыпая над колыбелью Тедди много лет подряд.
Исповедоваться. Боже праведный, да ведь ей и впрямь нечего сказать. И ведь это грех – молчать в исповедальне перед ко всему готовым лицом падре. Падре, который спокойно кивнет и сохранит твою тайну с божественным смирением в глазах, да только у тебя совсем не осталось тайн. Разве что одна. Но ее ты не доверишь даже соратнику Господа.
Собачьи следы вели к заросшей аллее акаций. Она еще не проводила их взглядом, но уже чувствовала сердцем, как разбивается привычное одиночество. Она закрыла глаза.
Здесь должна была быть боль. В конце концов, люди всегда так много говорили о боли, боялись ее даже больше, чем темного туннеля с просветом вдалеке. Люди боялись слишком многого, и Андромеда тоже была среди этих людей. Спину внезапно прошибло липким, съедающим потом, пот потек по коленям, ресницам, ступням и весь кончился, но боль не пришла. Пришла невесомость.
- Я так и не смогла пойти к падре, - сказала она и опустила глаза на свои руки. Куда делись ее морщины, где все короткие точки пигментных пятен на бледных худых пальцах, отчего так гладко ее лицо? – Я так и не нашла про тебя никаких слов.
- Я останусь погибшей тайной, - заметил он тихо и улыбнулся, как прежде, по-собачьи скаля зубы, но добавить ничего не успел – она быстро приложила к его тонким губам ладонь и рассмеялась смехом семнадцатилетней девчонки.
- Возрожденной, Сириус. Моей возрожденной тайной.
Озеро всколыхнулось и смыло следы с речного песка, и звонарь на колокольне привычно отстучал бесконечный осенний полдень.
