Все, что было

Глава 1

Название: "Все, что было"
Автор: Almond
Бета: Нимфадора
Тип: джен
Рейтинг: PG
Жанр: драма
Саммари: Посвящается Baffi. Вторая часть трилогии "Эра Мародеров". История одного предательства.
Дисклаймер: Все принадлежит Дж. К. Роулинг

Стучат,
Лапки паучьи стучат,
Как набат…
«Никто не должен прийти», Fleur

Тусклое пятно света от уличного фонаря ложится на серый, в разводах потолок, создавая иллюзию присутствия большого, расплывшегося паука.
Этот паук неотступно следит за ним.
И так каждую ночь. Шестнадцать лет. Он живет здесь месяц, паук следит за ним, а он весь этот месяц следит за Нюниусом. Хотя нет… Он следит за Снейпом.
В принципе, такое занятие для него определилось уже давно. Сколько? Шестнадцать лет. Так много… Или мало, если учесть, что из этих шестнадцати он двенадцать лет провел в нечеловеческом обличии.
Что-то звякнуло. Нюн… Снейп, должно быть, принимает гостей.
Пожалуй, пора спускаться вниз.
Кто это пришел? Интересно…

***
— Питер, поторопись, мы опоздаем!
— Уже иду. Сейчас… Мам, а где мой коричневый жилет?
— Он в стирке, я потом тебе его пришлю. Пойдем, уже четверть одиннадцатого!
Аккуратно причесанный мальчик лет одиннадцати спустился по лестнице, волоча за собой огромный кожаный чемодан. Пыхтя и отдуваясь, он прошел мимо невысокой полной женщины, направляясь к двери в гостиную. Возле кирпичного камина его ждал, заложив руки за спину, краснолицый крупный мужчина.
Он молча оглядел мальчика, потом взглянул на женщину:
— Он готов?
— Да.
— Прекрасно.
Мужчина повернулся и пошел к входной двери. Мальчик потащил чемодан следом за ним, а женщина поправила волосы, оглядела напоследок комнату и вышла, закрыв за собой дверь.
Вскоре на вокзале «Кингс Кросс» появилась семья из трех человек — крупного краснолицего отца, невысокой полной матери и аккуратно причесанного сына лет одиннадцати, волочащего за собой огромный кожаный чемодан.

***
Когда все это началось?
Пожалуй, тогда, когда они узнали, что Ремус — оборотень.
Он помнил ту ночь. Их наказали, и они допоздна остались в Зале Почета начищать наградные кубки. У Ремуса был болезненный и бледный вид. Он то и дело ронял кубки и тряпки, а потом, став уже совсем белым, сполз вдоль стены на пол.
Ремус вообще был ни при чем — это Джеймс и Сириус взорвали ту навозную бомбу прямо в Большом Зале. На спор, конечно. Рыжие Пруэтты утверждали, что «грязь» от бомбы не долетит до слизеринцев, а Джеймс и Сириус заявили, что долетит.
Питер тоже был ни при чем. Однако Филч решил загрести всю мародерскую компанию. А Ремусу уже несколько дней нездоровилось. Он только на днях приехал от своей захворавшей матери и с тех пор тоже был болен. Так с ним случалось каждый месяц — мать болела и сам он тоже. До сегодняшнего дня они не обращали на это внимания.
Но сейчас, в эту лунную ночь, когда только два дня назад ушло полнолуние, Ремус бредил. Он говорил о густом, забивающем нос, запахе травы, говорил о нестерпимом, выжигающем все вокруг лунном сиянии. Говорил о демонах, которые его окружают всякий раз, когда он остается с этим сиянием наедине… А потом он хохотал и, скаля зубы, кричал, что этих демонов он убивал, душил, разрывал на куски и съедал. Он всегда оказывался сильнее их.
Они смотрели на его белое, покрытое бисеринками пота лицо, на его закатившиеся глаза, на хищный оскал, который чудовищно не вязался с Ремусом — добрым, умным, начитанным мальчиком, смотрели и чувствовали омерзение, желание стукнуть его чем-нибудь тяжелым, чтобы он так не скалился.
Они молча ждали, пока он придет в себя. Затем осторожно помогли ему встать. Джеймс с неохотой предложил отвести его к мадам Помфри, но Ремус, ни на кого не глядя, слабо мотнул головой в ответ.
Ребята повели его к выходу из Зала Почета, по дороге отпихивая ногами кубки и баночки с чистящим порошком. Пошли по залитым лунным сиянием коридорам, и лицо Ремуса казалось застывшей маской в этом лунном свете. Все напряженно молчали, словно шли с похорон.
Поднявшись по лестнице до своей спальни, ребята посадили Ремуса на его кровать и стали снимать мантии, готовясь ко сну. Джеймс и Сириус украдкой бросали на Ремуса виноватые взгляды, как будто они подсмотрели что-то постыдное, что-то, совершенно не предназначенное их взгляду.

Питер смотрел на Ремуса открыто. Определенно, это болезнь. И нужно лечение, потому что так же определенно — Ремус опасен. Он требует крови, он жаждет ее, это понятно, если вспомнить этот его ужасный хохот. Нужно рассказать отцу — может, он знает, что это за напасть.

Ремус поднял голову и увидел, как все они тут же отвели от него взгляд. На его лице отразился страх. Он вновь опустил голову, обхватил ладонями голову и тихо сказал:
— Не надо…
Столько отчаяния было в этих словах, что ребята одновременно вздрогнули.
Сириус быстро спросил:
— О чем ты, Рем?
Ремус не отвечал.
Через некоторое время он поднял голову. В его, казавшихся прозрачными, глазах отразился лунный свет.
— Вы боитесь меня? После того, что вы видели… Вы боитесь меня? — его голос дрогнул.
Джеймс и Сириус переглянулись.
Потом Джеймс пожал плечами и преувеличенно бодро сказал:
— Мы все поняли, Рем. Эти твои поездки к матери. Раз в месяц. И то, что ты расклеиваешься до и после этих поездок. И твой слегка усталый вид все время. Мы поняли.

Что они поняли? Питер удивленно переводил взгляд с Джеймса на Сириуса. Он-то ничего не понял.

— И что? — спросил Ремус жадно.
— И ничего, — грустно улыбнулся Сириус. — Это нормально — как, бывало, говаривал мой дядюшка Альфард, получая ежедневно письма с гноем бубонтюбера после того, как он однажды у нас на обеде назвал мою маман истеричной магглоненавистницей. Правда, Ремус, нормально все. Теперь, по крайней мере, у тебя пропала необходимость скрывать это от нас.

О чем это они? Они что-то поняли, чего он не понял...

Ремус недоверчиво оглядел друзей.
— Я опасен, вы понимаете?
— Ну и я опасен, когда меня кто достанет, — зевнул Сириус.
— Да не переживай ты так, Рем! Что-нибудь придумаем, — подбадривающе кивнул Джеймс. — Где наша не пропадала! Прорвемся!
Ремус робко улыбнулся. В его глазах читалось такое облегчение, что стало жутко. Он посмотрел на щербатую луну в окне и мягко сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Я оборотень, у которого есть друзья…
Немного помолчал и тихо добавил:
— Забавно, правда?
— Еще как! — ухмыльнувшись, подтвердил Сириус.
Напряжение ушло. Ребята больше не чувствовали себя скованными рядом друг с другом.

Оборотень?! Но ведь это… Питер оглядел друзей, которые снова буднично принялись за свои дела. Ведь это…
Это нормально.

Через неделю Джеймс и Сириус стащили из библиотеки книгу об анимагии, и они стали учиться. То, что считалось сложным и требующим огромных усилий, нервов и способностей, для Джеймса и Сириуса таковым не оказалось. Они восприняли это, как новую шалость, шалость выучиться чему-либо запретному. Наверное, поэтому им далось это так легко. А Питер старательно повторял за ними, перенимал все те верные приемы, которые они находили интуитивно. И у них получилось.
Вот тогда-то все это и началось — с приобретения им второй анимагической натуры. Да, тогда…
Где-то глубоко в душе пряталось мерзкое знание того, что ЭТО началось гораздо раньше. Может, и с рождения... Но он твердо решил считать, что анимагом для него было лучше не становиться.

***
— А ты что тут делаешь? — мальчик с круглыми очками на тонкой переносице удивленно смотрел на аккуратно причесанного парнишку, который стоял, прижавшись спиной к стене.
Рядом с мальчиком в очках находился его друг. Он, услышав вопрос, отпрянул от приоткрытой двери и повернулся, чтобы посмотреть с кем разговаривает друг. Ребята только что смогли сбежать от Филча и теперь прятались в школьной каморке для метел.
— А вы — что? — вопросом на вопрос ответил аккуратно причесанный парнишка, осторожно, бочком, отодвигаясь от них подальше.
— Ну, вообще-то, Джеймс тебя первый спросил… — протянул второй мальчик, у которого были длинные темные волосы. — Ты ведь, кажется, Петтигрю?
— Да, — ответил парнишка.
Потом немного помолчал, мыском ботинка стуча по своей школьной сумке, лежащей возле него, и тихо сказал:
— Я прячусь от Филча. Случайно прищемил миссис Норрис хвост. Не заметил, что она крадется за мной, и шарахнул дверью от всей души…
— А зачем миссис Норрис надо было красться за тобой? — мигом переспросил Джеймс. — Она ведь просто так ни за кем не ходит… только когда дежурит.
— А вы-то сами что тут делаете? — с вызовом сказал Петтигрю.
— А мы тут, как и ты, прячемся, — улыбнулся длинноволосый мальчик. — И тоже от Филча. Правда, не из-за его кошки, а из-за того, что мы случайно сбросили на него мешок с водой. Случайно, — повторил он, подмигивая мальчику в очках. — Ну, так что? Куда ты полез, что миссис Норрис пришлось следить за тобой?
Петтигрю оглядел мальчиков и, решившись, сказал:
— Я хотел написать на его списке запрещенных предметов, что он — болван, и его самого нужно запретить.
— О! Наш человек! — воскликнул длинноволосый мальчик.
Джеймс засмеялся.
А Петтигрю продолжал оправдываться:
— Он просто так наорал на меня позавчера… Дождь был. Мы все промокшие, в грязной обуви, пришли от мадам Хуч и запачкали ему полы… вас, кстати, там не было.
— Ну, мы решили еще полетать, — махнул рукой Джеймс. — Под дождем вообще классно летать. Ну так что, Петтигрю, давай, знакомиться. Джеймс Поттер.
— Сириус, — сказал длинноволосый мальчик, потом повернулся к другу.
— Джеймс, он с нами на одном курсе. Зачем ему твоя фамилия, если он и так знает?
Джеймс пожал плечами.
— Ну, знаешь ли, я вот, например, его фамилию с трудом вспомнил. Мы же учимся только вторую неделю. Вдруг он не знает?
— Я вас знаю, — сказал Петтигрю. — Джеймс Поттер и Сириус Блэк. Я всех с нашего курса знаю.
— Вот видишь? — обратился Джеймс к Сириусу. — Все-таки наша слава бежит впереди нас!
Он рассмеялся, потом взъерошил волосы и несколько смущенно спросил у аккуратно причесанного мальчика:
— А все-таки… Как тебя зовут?
— Питер Петтигрю.


***
Ему нравился этот пацан и в то же время раздражал. Иногда он еле сдерживался, чтобы не сделать что-нибудь, например, укусить его или разорвать ему все простыни.
Это все, на что он был сейчас способен.
А с другой стороны приятно, в конце концов, что есть кто-то, кто о тебе заботится. Пацан, правда, часто на него орал, но, по крайней мере, он не забывал кормить.
Раздражало его то, что пацанская забота о нем как-то уж слишком… Рон слишком привязывается. Почти как к любимой вещи относится…
Хотя, это он зря — пацан так относится ко всем, кого любит. Любовь у него подразумевает заботу и ответственность за любимых. Это душевное качество раздражало Питера. И трогало одновременно.
Он этого не понимал. У каждого свои хлопоты, своя жизнь. Зачем же вмешиваться и брать на себя еще обязательства — думать, переживать, волноваться, заботиться о ком-то? Если этот кто-то вряд ли отблагодарит, выразит восторг… хотя бы просто заметит заботу. Обычно подобное вызывает одну единственную реакцию — недоумение, ну а в крайних случаях — раздражение.
С Питером вот так чаще всего и происходило. И скажем: даже преобладало над неуместным чувством умиления.
Он этого не понимал, и от этого, кстати, раздражение только возрастало.
Впрочем, пацан был нужен. И не только потому, что он считался домашним питомцем Рона, не только потому, что Рон его кормит, даже не потому, что Рон обеспечивает ему идеальное прикрытие и возможность надежно и в относительной безопасности быть в курсе всех событий магического мира — нужных событий, жизненно важных для него. Если, не дай Мерлин, он оплошает… или, того хуже, вовремя не узнает…
Пацан был нужен, потому что не дает Питеру забыть, кто он. Вот в этом и вся суть его необходимости — такая обыкновенная, может, даже низменная суть. Рон не позволяет до конца, до бездны, из которой не возвращаются, пропасть в этом… Не дает этой его сущности полностью завладеть им. А он в ней уже восемь лет… и ничего, пока держится. Он еще помнит себя.
Питер не знал тогда, что это будет сложно… что это будет больно… Да какая разница — знал он или не знал! Тогда у него и выбора-то не было...
И теперь он живет… он привык, конечно… он не жалеет… так лучше и даже комфортней жить… разум только сохранить нужно. Чтобы выжить потом, когда господин вернется.
А Рон не давал крысе завладеть Питером до конца. Почему? Этого он не знал, да ему и не было интересно. Главное — результат. А результат налицо — он всегда помнил, кто он. Его память и разум моментально взвивались из бездны, становясь ясными и четкими, стоило только пацану назвать его Коростой.
Наверное, это отрицание. Крысу можно звать Коростой. Его — нельзя.
У него есть имя. И он его помнит.

***
— Что забыл, Нюниус?
— Не твое дело. У меня здесь свои дела.
— Что-то твои дела в последнее время постоянно связанны с нами и, что характерно, когда нас уже нет рядом. Следишь за нами, да?
— Мне до вас дела нет. И на вас, и на ваши дела мне плевать с Астрономической башни. Вот только…
— Да, Нюниус? Что, нас ждет сейчас эпохальное откровение? Ты, наконец, признаешься в чем-то? Если в том, что ты — дебил, то, поверь, нужды в этом нет. Мы и так знаем.
— Да пошел ты, Блэк! Знаешь, все ваши идиотские выходки еще куда не шло… Но вы замышляете что-то совсем уж скверное. Ваш зачуханный друг Люпин раз в месяц куда-то пропадает. И самое примечательное — пропадает, когда на небе полная луна.
— Ах, вот оно что… Ну и что ты удумал на этот счет, а, Нюниус?
— Полная луна, Блэк, полная луна! Думаешь, я не догадался?
— Ну конечно, догадливый ты наш, ты догадался… И что? Поделился уже с кем-нибудь?
— Я еще не убедился до конца. Но ты не волнуйся, как скоро, так сразу. Сообщу Дамблдору и...
— И окончательно опозоришься, грязнуля. Мне даже жаль тебя. Твоя грандиозная догадка состоит в том, что Ремус… Что?
— Он — оборотень! И не надо мне заговаривать зубы. Я знаю, и ты знаешь. Вы все… вы все, мародерские придурки, знаете. Таких кретинов еще поискать надо! Водиться с оборотнем! Несомненно, чтобы прибавить себе крутизны, да, Блэк?
— Конечно. Это и правда было бы круто. Жаль, что это лишь твой вымысел.
— Это правда! Ну, разумеется, ты будешь прикрывать своего дружка. Что тут с тобой говорить... Дай пройти!
— Подожди. Я могу доказать, что то, что ты тут наговорил… наговорил, кстати, явно в бреду… неужели у вас, на Слизерине, так плохо следят за оборотом травки? Так вот, все это — плод твоего обкуренного сознания. Это неправда.
— Доказать? Сейчас полнолуние, и Люпина в школе нет. Уехал к больной мамаше, как сказала МакГонагалл…
— Что, уже у МакГонагалл допытывался?
— Не перебивай! Так вот, его в школе нет, а сейчас полнолуние. Тут и дебилу, как ты только что мило выразился, ясно, что его увезли из школы, чтобы он мог переждать это время дома, а не пожрать тут всех учеников.
— Ты ошибаешься. Он не покидал школу.
— А вот теперь, Блэк, докажи, если сможешь.
— С удовольствием, грязнуля. Знаешь, ты точно убедишься в своей неправоте. Пойдем со мной.
— Я не такой дурак, чтобы куда-то с тобой идти! Говори так.
— О, разумеется, ты не дурак… Ну хорошо, слушай. На территории Хогвартса, рядом с Запретным лесом, растет дерево — Гремучая ива.
— Давай, рассказывай мне об окрестностях Хогвартса, как будто я сам их не знаю. Что, гидом затесался? Причем тут Гремучая ива?

— А притом, что под ней есть лаз… Нюниус, если пойдешь им, то точно все узнаешь. И убедишься, что ты ошибся. Крупно ошибся.

***
Нельзя сказать, что она ему прямо-таки сразу понравилась. Пирра не была красавицей в классическом понимании. Она была милой. У нее были волосы цвета спелой пшеницы и большие серые глаза. Она умела смеяться весело, заразительно — так, что было приятно смотреть, как она смеется. Она была умна.
И она любила его. По крайней мере, искренне считала, что любит.
Они стали встречаться, когда он учился на седьмом, а она — на пятом курсе. Он тоже искренне думал, что любит ее.
Тогда он еще не знал, что любить он не может. Любить самозабвенно, светло, не требуя ничего взамен, а счастливо довольствуясь тем, что объект твоей любви просто есть на этом свете. Быть счастливым только оттого, что твоя любовь дышит, смотрит на небо, ходит по траве — оттого, что она существует. Как любили друг друга Джеймс и Лили. Но так, как они… они любили так…
Это было неправильно. Они любили друг друга неправильно. Не по-настоящему. Или… он ошибается. Опять.
Но их нет, а он есть, и поэтому можно спокойно считать, что его мнение вернее их мнения… Он живет, а где они со своей настоящей любовью? Нет и не было. Не было никогда. Как и не было той девочки с пшеничной косой — Пирры… Пирры Морган, кажется…
А то, что было — это обман. Он всегда присутствовал в его жизни и окутывал его паутиной, как паук. Паук и сейчас с ним.
Он давно уже все решил. Решил дружить с пауком.

***
В полутемном вестибюле притаилась большая потрепанная крыса, которая, с необычным для крысы выражением мрачной задумчивости на мордашке, сидела возле самого торца двери, прямо на полоске света, пробивающегося под дверь в вестибюль, и слушала шедший за дверью разговор. Ее внимание было так поглощено этим занятием, что она поначалу не заметила, как чудесная движущая лестница принесла в вестибюль гостя. Но когда тень человека перекрыла полоску света, крыса встрепенулась и поспешно юркнула в темный угол.
По вестибюлю быстро шла, тревожно прижимая к груди ладони, рыжеволосая девушка. Она остановилась перед дверью и, помедлив, стала прислушиваться к разговору за ней.
Громко раздалось:
— Вы посмотрите на Блэка! Его почтеннейшая семья отреклась от него! Он, имея такие блестящие задатки, сам же роет себе могилу! Пропадет! Я в этом уверен!
Девушка слушала, прикусив нижнюю губу.
— Он не сдаст, потому что вылетит из Хогвартса!
Девушка вздрогнула и отпрянула от двери, прячась в том же углу, где притаилась крыса, и чуть не наступив на нее при этом.
Дверь с грохотом распахнулась, и из комнаты быстро вышла строгая на вид женщина в прямоугольных очках. Ее губы были сжаты в узкую полоску, а руки скрещены на груди. Печатая шаг, она направилась к лестнице.
Следом за женщиной из комнаты выскочил невысокий, очень полный мужчина с пушистыми усами, который, бранясь, торопливо тоже торопился уйти и, вступив на лестницу, скрылся из виду.
Девушка тихо что-то пробормотала.
Крыса так удивилась услышанному от девушки и тому, что именно эта девушка сказала такие слова, что пискнула. Девушка подпрыгнула от испуга и выхватила волшебную палочку. Крыса замерла. Через секунду девушка выдохнула с облегчением и вернулась к прежнему занятию.
— Мы оба знаем, что вы меня все равно исключите! — слышалось из кабинета.
И:
— Сириус, я думаю, у меня нет выбора и…
Тут крыса опрометью бросилась к двери, не обращая внимания на девушку, а девушка, не обращая внимания на крысу, распахнула дверь и вбежала в кабинет, захлопнув ее перед самым носом грызуна.
Крыса не стала обижаться на такое хамство, а, привстав на задних лапках, стала слушать…
— Профессор Дамблдор, мне нужно с вами срочно поговорить…
Крыса взволнованно переступила с лапки на лапку.
Из кабинета вышел высокий длинноволосый подросток, угрюмо вздохнул и спустился по лестнице.
Крыса снова выбежала из своего укрытия…
— Я прошу вас, оставьте его в Хогвартсе…
Крыса оперлась лапками о дверь…
— Прекрасно, что у Сириуса есть заступники…
Крыса нервно чихнула…
— Сэр, а если я пообещаю, что Сириус больше не тронет Северуса Снейпа?
Крыса пораженно плюхнулась на заднюю часть тела, недоверчиво водя длиннющими усами…
— Могу. И я обещаю, ни Сириус Блэк, ни его друзья больше не обидят Северуса.
Выражение, застывшее на мордашке крысы, казалось, со всем возможным красноречием, кричало: «Да хватит врать-то! Это невозможно!», — когда она проворно отбегала от двери, снова прячась в темном углу.
Рыжеволосая девушка вышла из кабинета и направилась к лестнице.
Затем высокий подросток с печальным лицом вновь поднялся в вестибюль, подошел к двери и скрылся за ней.
И снова был разговор за резной дубовой дверью, а крыса с нетерпеливым любопытством слушала и слушала, о чем же говорят люди…
— Вы разрешаете мне остаться! Да! Я с друзьями буду!
Крыса неторопливо, можно сказать, степенно, отошла от двери, села на верхнюю ступеньку лестницы и стала обстоятельно и с удовольствием чистить мордашку передними лапками.
Все было хорошо. Друзья остаются вместе.

***
Темный Лорд умеет убеждать.
Раньше Питер в этом сомневался. Он был глуп и самонадеян. Темный Лорд умеет убеждать, и его убеждения — это истина. Чистая, изначальная, без всяких примесей, как драгоценный алмаз. Тут нет пустых рассуждений о сущности добра и зла, ведь и нет таких явлений как «зло», «добро»… Истина в этом.
Не существует ни добра, ни зла, ни всеобъемлющей веры людей, когда каждый думает, что уж он-то сражается за правое дело, выбрав либо одно, либо другое.
Существует только порядок. Закон. Сила, которая держит мир в равновесии.
Темный Лорд — это сила. Он — есть закон. И единственная его забота — это привести мир к упорядочению.
В конце концов, если возвращаться к привычным понятиям «добро» и «зло», «Бог» и «дьявол», «хорошее» и «плохое», «свет» и «тьма», «верное» и «роковая ошибка»… если возвращаться к этому, если задуматься над этим, то вывод один — Темный Лорд стремится к благу.
С его точки зрения — к добру.
Разве порядок в мире не есть высшее благо? Не есть добро для мира?
Поэтому не стоит говорить о добре и зле. Все едино.
Он долго этого не понимал. Его обманывали… нет, не обманывали… просто все они были слепы, все до единого, не понимали… И сейчас не понимают.
Но это их вина. Они глупы. Они борются с тем, с чем нельзя бороться, умирают за то, что является пустотой и ложью, они страдают ради света, которого и не существует … они живут для ничего. Для бессодержательности, для прозрачности, для невесомости, для пустоты.
Их — нет, если подумать.
А он нашел верную дорогу. Он вовремя встал на верную сторону. Он возвысился над ними. Он — слуга Темного Лорда. Он — в его свите.
И ему никогда не придется гибнуть за пустоту. Ему не придется становиться на пути сильнейшего. Ему не придется умирать, когда Темный Лорд станет господином мира.
Эта убежденность — все, что у него есть.

***
Семеро в кабинете трансфигурации.
На полу корчится худой, болезненного вида, подросток. Над ним стоят двое, в стороне от них шатен с ясными серыми глазами задумчиво смотрит в угол комнаты, где, опершись о стену, полулежит невысокий светловолосый парень — он без сознания, а с уголка его разбитых губ стекает тонкая струйка крови.
В беспамятстве находится и здоровый брюнет, лежащий на полу, раскинув руки. Рядом с ним стоит нахмурившийся, аккуратно причесанный подросток, но не смотрит на лежащего на полу, а глядит на дверь, нервно барабаня пальцами одной руки по плечу другой. Ему не терпится уйти.
Длинноволосый юноша — один из тех, кто стоял над худым подростком — тихо разговаривал с другим парнем, у которого были взъерошенные черные волосы и круглые очки на носу:
— Я не знаю, Сохатый. Женщины – кто их разберет…
— А что, ты больше ничего не видел? Может, он ей угрожал… запугивал как-то… А?
— Ну, он Эванс ненавидит, конечно, но угрожать ей не осмелился. По-моему, это Эванс что-то там перемудрила. Хотела, наверное, тебя позлить… или меня… Не знаю…
Сохатый смотрел прямо перед собой, напряженно о чем-то думая.
Затем его лицо озарила светлая радостная улыбка, он не замечал бледных встревоженных лиц друзей, как не замечал поверженных врагов.
Через некоторое время друзья, переглянувшись, двинулись к двери. Длинноволосый парень задержался, как-то странно взглянул на связанного заклинанием худого подростка, дернул подбородком и вышел из кабинета.
Когда он оказался в коридоре, аккуратно причесанный подросток обратился к нему с едва скрытой тревогой:
— Бродяга, они могут рассказать… и расскажут, конечно. Что будем делать?
— Пойдем и добьем, что еще, — Бродяга устал и был раздражен, а этот вопрос заставил его чувствовать себя еще более усталым и раздраженным. — Пит, давай потом, а? Пошли за остальными.
И он, не дождавшись ответа, поспешил за друзьями, уже завернувшими за угол.
Пит остался в одиночестве.
Он слегка испуганно оглядел закрытую дверь кабинета трансфигурации… Затем прикусил нижнюю губу, быстро оглянулся, тревожно наморщив лоб, словно пытаясь решиться на что-то, посмотрел на дверь еще раз и…
И встряхнул головой, отбрасывая мучившие его смятенные мысли.
Он быстрым шагом, почти бегом, отправился вслед за остальными.
Друзья что-нибудь придумают.

***
Гарри Поттер.
Вот, значит, какой этот мальчишка. Мальчишка, из-за которого он потерял все.
Он не думал, что судьба решит подшутить над ним, и он встретится с мальчишкой так рано… очень рано. Он бы предпочел просто наблюдать со стороны.
А пацан стал другом Гарри Поттера. Лучшим другом.
Мальчишка очень похож на Сохатого. И пацан — его друг. Преданный, верный, искренний. Друг, да…
Он был близко к Поттеру, очень близко… Господин будет доволен… Господин вернется и вознаградит…
Он был близко к мальчишке…
Но за мальчишкой приглядывает Дамблдор, мальчишка силен, а господин может еще не скоро вернуться. Убийство Гарри Поттера будет иметь страшные последствия. Резонанс во всем магическом мире. Даже гибель Джеймса и Лили с этим не сравнится. Опять всплывет все прошлое — все то, что было; начнутся разговоры, сутолоки… Опять вспомнят о нем.
Он не может рисковать. Он не может снова потерять все. Сейчас жить удобно и безопасно, и в конце концов…
В конце концов, он же близко к мальчишке. Все время. И он успеет, если надо.
Господин вернется, и Питер все решит тогда. А пока он будет близко к Гарри Поттеру.
Мальчишка очень похож на Джеймса.
Сохатый был бы счастлив знать, что у него такой сын.

***
Огонь. Горят дома, крохотный паб и бакалейная лавка, горят деревья, горят люди. Горит даже асфальт. Все наполнено диким пламенем и диким ужасом.
Посреди искореженной улицы стоит молодой мужчина. Его длинные темные волосы перепутались и свалялись от пота и жара, бледное лицо искажено в дикой гримасе, в широко распахнутых глазах танцует отражение пламени. Длинные тонкие пальцы до побеления костяшек сжимают волшебную палочку, которую он направил на невысокого, тоже каким-то чудесным образом невредимого среди охваченной огнем улицы щуплого парня с гладко причесанными волосами — даже сейчас они лежат безукоризненно аккуратно. Парень с ужасом смотрит на длинноволосого мужчину, не замечая буйства огня вокруг, сильнее сжимает волшебную палочку, которую прячет за спиной, и кричит срывающимся голосом:
— Как ты мог, Сириус! Лили и Джеймс наши… друзья.
Последнее слово он произносит едва слышно.
Сириус еще больше бледнеет, бледнеет до синевы, блики огня играют на его неузнаваемом лице, сейчас напоминающим гротескную маску, а в глазах плещется боль — безумная, ледяная, находящаяся за порогом состояния, когда человек еще помнит себя… боль убивающая.
Он делает неуверенный шаг к щуплому парню, и тот шарахается от него, торопливо что-то шепча.
Сириус, не отрывая взгляда от парня, поднимает руку к своему лицу — медленно, словно нехотя, его пальцы скручены судорогой —и проводит ногтями по щеке, оставляя глубокие следы, уже наливающиеся красным… Он сжимает руку в кулак, пальцы его сильно дрожат, он смотрит-смотрит на щуплого парня темным, застывшим, абсолютно пустым взглядом, а потом… потом откидывает голову назад и разражается громким хохотом. Лающим, страдающим хохотом, перебивающимся всхлипами, воем, нечленораздельными словами...
Сириус хохочет долго, он опустил обе руки, выронил палочку, хохочет через силу, хохочет с болью…
И он пропускает тот неуловимый миг, когда щуплый, аккуратно причесанный парень внезапно исчезает, тая среди огня.
На залитом пламенем асфальте остается лежать оторванный рукав от пиджака и окровавленный мизинец на нем.

***
Глупая, до чего же глупая женщина!
Ее сладкая, будто приклеенная, улыбка и крайне бессмысленное, просто идиотское выражение лица... Это все явно, однозначно и предельно ясно характеризовало Берту Джоркинс.
И многие на это покупались. Не принимали ее всерьез, отмахивались от нее с бесконечным: «А-а, она все равно ничего не поймет…», теряли последние крохи бдительности, расслаблялись и говорили, говорили, говорили, выбалтывая много чего полезного и интересного.
Берта всему этому старательно внимала и складировала полученную информацию на полочках своей памяти… чтобы потом использовать, конечно. И, конечно, не на благо проговорившемуся.
Берта Джоркинс хоть и была глупой, но это не делало ее менее ценной для господина, так как вдобавок она была и хитрой, и изворотливой, и феноменально любопытной. Неплохая смесь, правда? Гремучая… опасная, прямо-таки. И, в первую очередь, опасная для самой Берты, ибо такие часто попадают в истории, которые так же часто имеют плохой конец.
Вот и сейчас она попала. В историю.
Питер наткнулся на нее в дрянной албанской гостинице, он говорил с ней, он понял, что она полезна, и привел ее в сторожку лесника, в которой, конечно же, никакого лесника давно уже не обиталось…
И господин остался доволен. Очень доволен. Он сам так сказал.
Эта история Берты Джоркинс закончилась плохо. Самая плохая история ее жизни. И других больше не будет.

***
Большая потрепанная крыса обреченно смотрит, как к ней тянется большая ладонь, хватает ее под живот и поднимает в воздух…
Рыжий веснушчатый мальчик порывисто прижимает к груди крысу, торопливо выбегает из комнаты и вприпрыжку спускается с пятого этажа по длинной шаткой лестнице.
Лестница ведет прямо на кухню, загроможденную утварью, приборами непонятного назначения, до блеска начищенной посудой, ящиками с цветами и разномастными стульями. Посреди кухни стоит большой круглый стол, за которым сидит полная женщина с добрым заботливым лицом и водит пальцем по лежащей на столе раскрытой книге. В котле перед ней варится какое-то варево, которое весело булькает и пенится, хотя под котлом огня нет.
— Три поворота по часовой стрелке. Мелко нарезанный чеснок. Щепотка пыльцы с крылышек фей. Три поворота против.
Когда мальчик сбежал с лестницы, женщина не глядя указала половником на плошку с грецкими орехами и торопливо сказала:
— Рон, дорогой, почисть орешки. Сегодня к нам на обед… Оливковое масло — две унции. Тетушка Мюриэль прислала сову, она будет в семь, а я забегалась. Огонь убавить. Обед еще не готов.
— Мам, а школьные совы не прилетали?
— Пока нет. В Хогвартсе иногда путают даты. Сегодня шестнадцатое… Поздновато, конечно. Письма скоро-скоро придут, не волнуйся. Этот Август Паток советует класть пучок тимьяна, но, думаю, веточки хватит. Рон, тебе нужно будет купить новый котел и… да, еще палочку. Мантии Джинни стали коротковаты, нужно будет посмотреть новые. Перси… его сова великолепна, но, по правде говоря, ему бы тоже мантию… да, мантию, — женщина кивнула сама себе. — Фреду нужен новый котел, а Джорджу — ингредиенты для зелий. Книги всем…
Женщина говорила все тише и тише, лицо ее стало тревожным, она больше не читала книгу, а невидяще смотрела в котел, забыв о соблюдении рецепта.
Крыса, которую Рон положил прямо на стол, задумчиво глядела на предположенную ей четвертинку ореха. Есть, по-видимому, она не хотела, а то бы не морщила так пренебрежительно нос, когда Рон время от времени придвигал орех все ближе и ближе к крысе.
Наконец, орех был аккуратно положен крысе прямо на мордашку со словами: «Вот лентяйка, даже придвинуться и открыть пасть не может… На!»
Крыса с вселенской печалью взглянула на Рона, будто вопрошая: «Доколе?!», но тот, уже потеряв к ней всякий интерес, вдохновенно выдвигал догадки о достоинствах своей будущей волшебной палочки. Крыса села на задние лапки — конечно, орех с ее носа скатился — старательно провела лапками по мордочке, тяжко вздохнула, отвернулась и поспешила к краю стола подальше от Рона.
На столе лежала развернутая газета. Крыса пробежала прямо по ней, достигла края, остановилась, уже готовая к прыжку на пол… и тут замерла, присев в нелепой позе, судорожно прижав лапки к животу. Потом мотнула головой, вскочила и стремглав бросилась обратно к газете. Добежав до нее, она остановилась и уставилась на колдографию и текст:
«Первый в истории побег из Азкабана! Сбежал особо опасный преступник — Сириус Блэк, осужденный за убийство волшебника и двенадцати магглов. Будьте предельно осторожны! Если вы видели Блэка или знаете о его местонахождении, немедленно сообщите об этом в Министерство Магии! Ни в коем случае не пытайтесь задержать его самостоятельно!»
Крыса долго смотрела на колдографию, смотрела издалека, отскочив от нее на несколько дюймов, словно опасаясь, что газета на нее набросится. Вид у крысы был неважный. Вся она как будто сдулась и поникла, усы повисли, длинный лысый хвост обмотался вокруг лапок. И крыса мелко дрожала.
Она была до смерти напугана. Так напугана, что не обратила внимания на то, что Рон снова схватил ее под живот и засунул в рюкзак, чтобы пойти на озеро ловить головастиков.
Крысе в рюкзаке стало лучше. Пусть тесно, неудобно, по соседству холодная стеклянная банка… но лучше. Есть чувство безопасности, хотя и ложной.
Потому что теперь жить для него стало опасно. Он знал, что это время когда-нибудь наступит. Но не знал, что ему будет так страшно…
Пес уже вышел на охоту. Пес взял след.

***
Дальше было только хуже и хуже… И вот, случилось так, что хуже уже быть не могло.
Он не подписывался на это. Не подписывался!
Убийство Гарри Поттера — это то самое малое, на что он сейчас был готов.
Но не на это.
Ради господина он пойдет на очень и очень многое. Если господин велит...
Но сейчас господин просит так много… Он не хочет… не может… это ведь…
Это сделать нужно.
Он же однажды уже отрезал себе палец… почему бы теперь не лишиться руки? Ради своего господина.
Тогда он спасал свою жизнь, он жертвовал малым ради большего… ради себя. А сейчас… сейчас он должен пожертвовать, должен испытать боль ради господина. Ведь есть разница? Тогда было жизненно необходимо… А сейчас? Нет, разницы нет. Сейчас также жизненно необходимо.
Ради господина он готов на все.
И убить Гарри Поттера, и убить всех других, на кого господин укажет, и призвать бывших господских слуг, что чревато, потому что сейчас, имея новую сытую жизнь, они вряд ли с восторгом вернуться к старому… учитывая то, как эти трусы бежали с Чемпионата, завидев Черную метку.
Он готов смотреть и ухаживать за своим господином, даже если от одного вида того, во что господин превратился, хотелось немедленно бежать к раковине и долго-долго драить руки и лицо, чтобы стереть ощущение омерзения и страха. Он готов доить Нагайну, которую до ужаса боится, готов быть глазами и ушами господина, пока он так беспомощен.
И он готов совершить этот ритуал… Теперь готов.
Кость, кровь и… плоть. Он пожертвует ради господина.
Он хочет жить.

***
Темная грязная комната с облупленными стенами и располосованной и поломанной мебелью была полна людей.
И была ненависть.
Картина, полная сюрреализма: двое взрослых ненавидели троих детей, дети — взрослых, один — не человек — ненавидел и боялся всех. Его ненавидели тоже все, но дети пока еще об этом не знали.
Ненависть была разлита в воздухе, она щекотала ноздри едким дурманящим запахом, она была всюду и везде. Душа каждого находящегося в этой комнате все больше съеживалась и чернела, становясь уже не душой, а вместилищем темного и страшного… Дьяволу бы понравилось — слуга бы вышел идеальный из обладателя такой души.
И был разговор… Нет, не разговор, конечно же, а перепалка. В комнате, залитой ненавистью, ничего другого и не могло быть.

В углу на полу, прислонившись к стене, сидел человек, и вдоль его виска стекала алая струйка крови. Этот человек имел свои причины ненавидеть того, кто был в этой комнате в нечеловеческом обличии. И он ненавидел. Еще больше, чем все остальные. И он бы убил, не раздумывая. Но он был обезврежен заклинанием, да и не позволили бы ему это…
Но он бы убил...
И это было бы начало конца. Потому что никто не знает, как сложилось бы, если бы у господина был другой слуга.

Нескладный рыжий парнишка сжимал в руках отчаянно вырывавшуюся большую потрепанную крысу…
Бледный подросток с взъерошенными черными волосами направил волшебную палочку на изнеможенного, безумного вида мужчину, одетого в полосатую тюремную робу...
Вбежал высокий человек с лицом, которое казалось вечно усталым, с ранней сединой в каштановых волосах и разоружил черноволосого подростка, который не обратил на это внимания —он просто продолжал стоять, опустошенно глядя на мужчину в робе...
Ненависть клокотала. Черным удушливым дымом она обволакивала всех в комнате. Особенно темным пятно — средоточие ненависти — было около рыжего парня с крысой в руках.
Человек с седеющими каштановыми волосами выкрикнул заклинание, направив палочку на мальчика с крысой, и крыса упала с его рук, начав превращаться…
На коленях стоял щуплый человек с запавшими щеками и прилизанными жидкими волосами и затравленно оглядывал мужчин.
— Ремус, Сириус… Мои добрые друзья! — дрожащим голосом пробормотал он и медленно поднялся с колен, пригибаясь, словно желая казаться ниже…
— Ты предал их! Ты отдал их жизни Волдеморту!
— Я не хотел! Не хотел... Меня заставили… Обманули… Я никогда не был таким же сильным, как вы!
— Они умерли, слышишь?! Он убил их из-за тебя. Ты знал, что он их убьет, и ты все равно сказал о них Волдеморту.
— Я не…
— Ты уже год до этого служил ему. Ты продавал их, продавал всех нас. Год! Ты…
— Сириус, Сириус, ну как ты не поймешь? Он сильнее, чем мы, намного сильнее. Его мощь огромна, власть над тьмой безгранична. Мы не можем сражаться с таким противником... Это просто самоубийство! Нельзя вставать у него на пути. Это бесполезно!
— Бесполезно, говоришь?! Бесполезно?! Ты — дерьмо, Пит! Вонючий, никчемный кусок дерьма. Нет здесь бесполезного. Ты мог спасти несколько невинных жизней. И это польза. Самая большая ценность в мире. Жизнь. Но тебе этого не понять, ты же дерьмо. Ты никогда не был другом. У тебя не было друзей, у тебя ничего не было. Только ты сам. И нет для тебя никого важнее себя. Ты умрешь.
— Ты… Вы не можете… — прошептал щуплый человек, икая и пятясь назад, к стене…
— Вы поменяли Хранителя и не сказали об этом мне? — спокойно спросил Ремус Сириуса, засучивая тем временем рукава.
— Да. Прости, — Сириус помолчал. — Мы думали…
Ремус его прервал:
— Вы думали, что оборотень может предать. Ладно, все нормально, — он улыбнулся одними губами. — Я же тоже верил, что это ты убил Поттеров.
Они секунду смотрели друг другу в глаза, потом Сириус хмыкнул, повернулся к Питеру и тоже засучил рукава.
Питера била крупная дрожь, он в отчаянии оглядывал комнату, ища пути к спасению…
Питер метнулся к детям, к каждому из них, и начал горячо просить, умолять их защитить его. Рыжий паренек отодвинулся от него с отвращением, девочка с пышными каштановыми волосами испуганно отскочила к стене, а черноволосый мальчик был в таком состоянии шока, что просто стоял и смотрел, как перед ним беснуется щуплый мужчина с жидкими прилизанными волосами.
От мальчика Питера оттолкнул Сириус, с ненавистью шипя:
— Да как ты смеешь просить и говорить что-либо Гарри?! Ты убил его родителей!
— Пожалуйста… нет… не убивайте меня…
Ремус и Сириус с окаменевшими лицами подняли палочки еще выше, и в их глазах застыло одинаковое выражение мрачной решимости. Ненависть в комнате сгустилась до того, что казалось — ее можно разрезать ножом… И к ней примешалось напряжение, напряжение жесткое, звенящее, когда внутренние барьеры уже преодолены, решение уже принято, все то, что противилось этому решению, смято, и наступил тот краткий миг, после которого следует поступок... И чем страшней решение, тем короче этот миг.
Потому что уже нельзя бояться, что духу не хватит, бояться, что передумаешь, бояться, что ты не сможешь сделать то, что сделать нужно. Страшно сделать, до ужаса страшно, но нужно. Пусть даже это «нужно» разрушает тебя.
И когда страшные слова были уже готовы сорваться с губ Сириуса и Ремуса, Гарри, с белым как мел лицом, встал между ними и Питером, защищая его.
— Он заслуживает этого! Он заслуживает смерти!
— Вы не станете его убивать! Мы отведем его к Дамблдору, и Петтигрю отправят в Азкабан.
— Гарри, он убил твоих родителей.
— Я знаю. Но вы не убьете его.
— Спасибо, спасибо! Я не стою этого… спасибо, — запричитал Питер, обнимая колени Гарри.
— Прочь от меня! Я сделал это, потому что мой отец не захотел бы, чтобы его лучшие друзья становились убийцами из-за такого, как ты.
Питер, сидя на полу, закрыл голову руками.

Это неправда. Это все происходит не с ним. Этого ничего не было. Не могло быть, потому что это так плохо.
Его бывшие друзья встретились, они объединились и Гарри… И он. Они не понимают… Друзья на другой стороне. Это непривычно. Это так непривычно… Все оказалось по-настоящему, все оказалось страшно. Он не представлял себе, что так непривычно и страшно — быть по другую сторону, сейчас, так явно… Они всегда сражались вместе… а теперь друзья сражаются против него.
Этого не было. Никогда не было открытой борьбы, открытой ненависти между ними…
Они не правы. Они все не правы! Они хотят его убить! Знать это страшно… и больно. Так явно знать — больно. Двенадцать лет он особо над этим не задумывался, а сейчас… сейчас — страшно.
Они не правы, они не правы, они не правы!
«Ты должен был умереть, но не предавать! Как мы бы все умерли за тебя!»
Это неправда. Он знает, что это неправда, Темному Лорду нельзя противиться…
Друзья хотят его убить …
Они — враги.

***
Осторожно, не спеша. Двигаться вдоль стены. Палочку — повыше, шаг — потверже.
Дверь. Крепкая, из толстых дубовых досок, обитых серебряными пластинами. Надежная, замка нет. Он и не нужен — заклинания прочно ее держат.
Ближе, ближе…
Он осторожно приложил ухо к двери. Дверь — толстая, плохо слышно, о чем за ней говорят… Говорят, и говорят оживленно. Не разобрать.
Так… твердым и громким голосом:
— Отойти от двери! Я вхожу.
Тишина за дверью. Тишина. Ему страшно. Он не должен бояться этих людей. Они — побежденные, они — безоружные. Они — ничтожные…
Ему страшно.
Он произносит заклинание и отворяет дверь. Темно и тихо. Страшно. Нужно войти. Почему тихо? Шаг в темноту.
На него с обеих сторон накидываются, выкручивают ему руки, пытаются сбить его с ног… отнимают у него волшебную палочку.
Один кричит другому:
— Свет, Рон!
Раздается щелчок, и камера озаряется неярким сиянием, исходящим от странного предмета в руке Рона.
Рон и Гарри.
Остальные сбежали. Как? Это неважно… Важно то, что сбежали.
И теперь его накажут.
Эта мысль захлестывает его и придает сил. Он с усилием освобождает из захвата руку и хватает Гарри за горло.
Серебряная рука необычайно ярко блестит в неярком сиянии.
Гарри отчаянно вырывается, но… мальчишка не сможет. Питер сильнее. Рука у него наделена мощью господина.
Рон бьет его, пытаясь освободить Гарри. Он давно не видел Рона… пацан подрос.
Рука сжимает и сжимает горло Гарри. Он убьет Гарри Поттера, и господин вознаградит Питера. Он не будет его наказывать, он ценит своего слугу.

Серебряная рука сжимает горло Гарри. Он цепляется за ее запястье, пытаясь убрать от себя, но безуспешно…
Глядя на Петтигрю поверх их рук, Гарри хрипло кричит:
— Я же спас тебе жизнь!
Питер вздрагивает.

«Я же спас тебе жизнь!»
Это было… было!
Мальчик не позволил Сириусу и Ремусу убить его. Мальчик подарил ему пять лет жизни… пять лет служения… пять лет памяти… того, что у него еще есть.
Память.
Он так похож на Джеймса… так похож на Джеймса… друга…
Он не может еще раз убить друга.

Эти мысли еще не успели пронестись в его голове, а серебряная рука уже отпустила Гарри.
Питер смотрел на Гарри зло и потерянно.
В следующий миг серебряная рука потянулась к горлу Питера и принялась душить его.
Рукой владела темная сила ее дарителя. А этот даритель никогда не прощает. Рука сжимала горло сильней и сильней, Гарри и Рон повисли на ней, пытаясь спасти Питера.
Бесполезно.
Питер сполз по стене, его глаза были выпучены, он хрипел.
Рука сжимала горло…
Потом он закрыл глаза.

***
— Зачем ты ее все время с собой таскаешь, Бродяга?
— А что? Классная вещь, между прочим. Пит нам ее всем дал почитать. Хочешь, бери.
— По-моему, книг и в Хогвартсе предостаточно. Да и не горю я что-то желанием читать романы — будь они маггловские, будь они маговские.
— Это очень-очень… Это замечательная книга, Джеймс.
— Мама уже давно дала мне ее читать… когда мне еще одиннадцать было. Сказала, что на маггловской литературе нужно от маговских трактатов отдыхать. Этот роман — самый мой любимый, кстати.
— Да уж, Пит… Нашел ты себе союзника. Бродяга у нас вот любит читать романы, нет, чтобы лишний раз учебники полистать.
— Вот как раз таки учебники я листаю, Лунатик. А романы и приключения надо ЧИТАТЬ. Это, знаешь ли, и гимнастика для ума, и средство для укрепления боевого духа. А также пища для размышлений о странностях человеческой души.
— Ты что, и в этом романе нашел странности человеческой души?
— Смейся, Джеймс, смейся, но я дело говорю. Вон, Пит кивает, он тоже согласен.
— Может, объяснишь нам, темным, подробности, а не будешь с Хвостом обмениваться загадочными взглядами?
— Это надо читать. Займитесь чтением, друзья!
— Золотые слова, Сириус! И услышать такое из твоих уст… Да-а, день был прожит не зря…
— Ладно, не ной. Короче, насчет психологии, авантюр, превратностей истории и ландшафта Франции сами тут все прочтете, а я скажу, что мне больше всего понравилось. Мне понравились девиз и то, что герои списаны с нас.
— Да, Бродяга... Герои списаны с нас французским магглом за сто лет до нашего рождения… Классная шутка.
— Но, Пит, они ведь правда похожи на нас! Конечно, у них приключения были такие… знаете, с большим размахом, на международном уровне, можно сказать. Но у нас же все впереди! Мы их догоним и перегоним! Я — это, д’Артаньян, Пит у нас — Портос, Ремус — Арамис, ну а Джеймс — Атос.
— По-моему, у нас уже есть вполне приличные прозвища. Я так понимаю, это главные герои? Ну и почему такое распределение имен?
— Бродяга, давай я скажу! Значит так, Рем… Ты — Арамис, потому что он такой же меланхоличный, умный, и за всеми приглядывает. Он потом станет священником. Ты, конечно, не станешь, но все равно забавно. Сохатый — Атос, потому что безнадежно влюблен… правда, у того любовь была несчастна… да и по характеру вы мало схожи… но это идея Бродяги тебя Атосом заделать, пусть он сам тебе и растолковывает. Он — д’Артаньян. Я, кстати, и не сомневался, что он так скажет. Это ж самый главный герой. Самый деятельный, самый храбрый, самый веселый. Вот. Ну а я — Портос, потому что, по-видимому, много ем… и неплохо пою.
— Пит, хватит прикалываться! Хотя поешь-то ты действительно неплохо! Помнится, мадам Помфри решила, что в палате банши завелась — ты там весело проводил время, исполняя собственно сочиненные куплеты, когда нечаянно наколдовал себе когти десять дюймов длиной… Помнишь, нам еще пришлось тебя тащить в больничное крыло тайными коридорами, чтобы никто из других факультетов не видел? А Помфри, помнишь, еще хотела обряды какие-то по изгнанию банши совершать? Как же мы ржали тогда... А Портос ты, потому что самый добродушный из всех.
— Добродушие Хвоста вошло в легенды…
— Сохатый, твой сарказм не уместен. Так вот, я — д’Артаньян, ты — Атос…
— Засыхающий от любви.
— Ремус — Арамис…
— Священник… недурно…
— А Пит — Портос. И наш девиз…
— «Меньше мозгов и больше проказ!»?
— Ха! «Один за всех, и все за одного!»
Молчание.
— А что… неплохо. Правильный девиз.
— Ну да, я же говорю! Классный девиз!
— И общим подсчетом голосов — принято! Отныне девизом Мародеров считать: «Один за всех, и все за одного!»
— Только надо говорить хором.
— Ну, давайте, парни, хором…
— Запоем!
— Рем, прекрати! Портишь торжественность момента, священник ты наш. Так хором…
— ОДИН ЗА ВСЕХ, И ВСЕ ЗА ОДНОГО!

***
Питер закрыл глаза навсегда.
Паука больше нет.
Всего, что было — нет...

________________________________________

«…гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок…»
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»