Глава 1Предисловие.
Для тех, кто незнаком с древом Блэков:
Кассиопея, Поллукс, Дореа и Мариус Блэки — дети Сигнуса Блэка. Мариус — сквиб, его имя выжгли с древа, и о его возрасте мы можем только предполагать; в этом фике он самый младший из детей Сигнуса, ему девять.
Действие происходит в 1930 году.
Пока в гостиной горели свечи и камин, они притворялись взрослыми. Поллукс, приосанившись и вальяжно закинув ногу на ногу, сидел в кресле, сжимая в руках бокал вина: он, кажется, все-таки убедил отца в том, что уже может пить вино. Поллукс — выпускник Хогвартса, и этим бесил Кассиопею, пятикурсницу, до зубовного скрежета. Она подперла щеку рукою, стараясь не заснуть — от позднего часа и скучной беседы. Ее прическа грозила совсем рассыпаться, а глаза почти смыкались. Губы Сигнуса время от времени трогала еле заметная усмешка.
Все это было хорошо видно Мариусу, сидевшему под лестницей и старавшемуся не пропустить ни слова из уст отца и старшего брата. Дореа уже наверняка мирно спала и видела десятый сон, но ведь она-то девчонка! Пусть даже и старше его на целый год. К тому же, ей бы наверняка было страшно подслушивать такие
взрослые разговоры. И она бы все равно ничего не поняла. Неважно, что он, Мариус, тоже понимал довольно мало — но он просто знал, что говорят о чем-то неприятном. Для него — неприятном.
Поллукс указывал тонким пальцем на газету отца.
— Вы же знаете, что это мнение — очень распространенное, — говорил он, — и единственно правильное, я считаю. Нам известно, что творится в мире магглов. Все эти войны, политические интриги…
— Политика — такая проститутка… — устало перебил сына Сигнус, с ироничным одобрением глядя на него. Наверное, он им уже немного гордился. Поллукс был похож на того образцового представителя рода Блэков, что должен составлять основу всей магической аристократии. И свято верил в то, что эта самая магическая аристократия должна составлять основу всего магического мира.
— Несомненно, вы правы, сэр! А магглы уж слишком ею увлеклись — как женатый джентельмен способен увлечься продажной девкой. Я уверен, магглорожденные несут частичку разума своих родителей! Вы представляете, во что они могут превратить наше общество через пару десятков лет?
Сигнус причмокнул губами и поставил бокал на столик.
— К сожалению, — он как-то степенно-старчески вздохнул, — наше — именно наше магическое общество — уже не является настолько обособленным, чтобы…
Кассиопея подняла голову, пригладила растрепавшиеся черные волосы и, видимо, уже решила все же отправиться в свою спальню, но потом неожиданно передумала и осталась сидеть на месте, все так же вглядываясь в узор на обоях, который, благо, менялся каждый раз.
Мариус тихо выдохнул: если бы сестра пошла спать, она бы обязательно его заметила и сказала бы отцу. А ему хотелось послушать. Если честно, Мариус даже не знал, зачем. Только на ум приходила странная фраза: «Врага надо знать в лицо». А еще ему иногда снилось, что мама — там уже не мама, там уже леди Виолетта Блэк — стояла у фамильного гобелена и медленно подносила палочку к его имени. Потом Мариус просыпался, но сердце все равно сжималось от тревоги.
Это, конечно, ничего не должно значить, но…
Мариус очень часто боялся. Хотя тот, самый первый страх, разумеется, не мог ни с чем сравниться. Ничто не могло сравниться с боязнью полной тишины и полной пустоты.
То, самое первое «Акцио», произнесенное тихо, робко и с опаской, — и после которого
ничего не произошло. Возможно, палочка Кассиопеи — а тем более украденная! — могла его не слушаться; возможно, заклинание было произнесено как-то не так, как надо… Но больше Мариус не пытался. Он слишком боялся того, что второе «Акцио» точно так же пропадет втуне. И третье, и четвертое. А потом собственная палочка просто станет ему не нужна.
Разумеется, Дореа будет его дразнить. Она едет в Хогвартс, а он — нет. Но это было, наверное, не самым ужасным. Самым ужасным был тот сон, который все чаще и чаще снился Мариусу. Мама с палочкой, выжигающая его имя на древе; отец, Поллукс и Кассиопея — с разочарованными и брезгливыми лицами; Дореа сначала с выражением триумфа на лице, а потом — страшного понимания. Младший брат больше никогда не вернется.
— …вот именно! — Поллукс вскочил, его глаза лихорадочно блестели, грудь возбужденно вздымалась. — Вот именно! Нам нужно собственное общество! Общество, полностью свободное от влияния извне! Общество, в котором политика будет не шлюхой, а аристократкой, леди! Если мы сохраним в себе чистую магию, у нас никогда не родится сквиб. У нас не будет нищих и бродяг. У нас все будут счастливы.
До этого тихо дремавшая Кассиопея будто очнулась. Она несколько изумленно и чуть насмешливо посмотрела на брата, а потом тихо произнесла:
— Нас очень мало. Настоящих чистокровных волшебников. Это значит, что кровосмешение в таком обществе неизбежно. И рождение сквибов — тоже.
Поллукс немного нервно дернул уголком рта и нарочито медленно опустился обратно в кресло, затем взглянул на сестру, как на сумасшедшею. Растрепанная и такая… несгибаемая в своей правоте Кассиопея выглядела настоящей ведьмой. С большими карими глазами и черными волосами.
— Ты же знаешь, что наша кровь другая. И ведет она себя… — начал он.
— Это ничего не меняет. У магглов рождаются, — ее голос чуть дрогнул, — уроды, у нас — сквибы.
А она потом добавила совсем по-девичьи:
— К тому же, это жутко противно… Брат и сестра…
— Браки между неблизкими родственниками существовали всегда, и выродков — по крайней мере, у нас — пока еще не было.
Поллукс скорчил гримасу легкого отвращения и брезгливости при слове «выродки» и хотел сказать что-то еще, но тут Сигнус поднялся со своего места и громко кашлянул. Мариус вздрогнул.
— Таким разговорам не место в нашем доме. Думаю, вам обоим стоит разойтись по своим спальням. .
И снова глаза Кассиопеи совершенно по-ведьменски блеснули. Она встала со своего стула, поправила складки на юбке и как будто бы с вызовом взглянула в глаза отцу.
— Не место? А как же…
Кажется, ее внимание привлек какой-то шорох. Мариус замер. Она не услышала, не услышала, не услышала… Кассиопея на мгновение обернулась, ее взгляд встретился со взглядом Мариуса; его щеки вспыхнули огнем смущения и внезапного страха. Он решил, что иметь сестру-ведьму,
такую ведьму, — тоже очень страшно.
— …как же тот сквиб, который родился лет пятнадцать тому назад у Краучей? Кажется, в том доме тоже было не место для таких разговоров. Это ведь может случиться с каждым.
Напряженные плечи Сигнуса внезапно расслабились. Он еле слышно выдохнул и со странной смесью нежности и недовольства взглянул на дочь. Поллукс, похоже, оставался единственным в гостиной, кто совершенно ничего не понимал.
— Что ты хочешь этим сказать? Может быть, мать этого ребенка гульнула с магглорожденным или полукровкой — и вот результат. У чистой крови нет изъянов.
Для Мариуса эти слова прозвучали как оправдание и как приговор одновременно.
— Да, конечно, — тихо прошептала Кассиопея. — У чистой крови нет изъянов.
Она резко развернулась, смахнув подолом юбки чью-то палочку, лежащую на низком столике. Стоящие там же бокалы чуть дрогнули и тонко задребезжали. Палочка покатилась по полу, и оказалось прямо под лестницей, у руки Мариуса.
Сигнус казался очень мрачным после слов Поллукса. Он взял со столика полупустой бокал и пригубил из него вино.
— Как думаешь, — задумчиво произнес он, глядя на сына, — ребенок-сквиб может своей жизнью оправдать проступок матери?..
Лицо Поллукса вмиг из самоуверенно-спокойного стало недоумевающе-растерянным; Кассиопея чуть усмехнулась — так, что никто, кроме Мариуса, этого не заметил.
Он сжал в руке упавшую палочку — неизвестно, чью, — и крепко зажмурился. Тишина становилась густой и вязкой, как мед, казалось, ее можно было потрогать рукой. Поллукс с отцом молчали, их лица были одинаково растерянными. Сигнус, кажется, уже жалел о недавно сказанном, а Поллукс все еще думал над ответом. Или над тем, зачем отец задал этот вопрос.
Мариус весь вспотел, пижамная крутку липла к спине, а палочка стала скользкой на ощупь от влажных ладоней. Почти на секунду ему показалось, что ей противно находится у него в ладони — или, может быть, ладони Мариуса противно держать эту палочку.
Его глаза были все еще закрыты, и он не знал, заметил ли кто-нибудь его присутствие в гостиной. Может, они поэтому молчат? Хотя нет, если бы заметили, наоборот — подняли бы крик… Губы Мариуса беззвучно шевелились, но все никак не мог произнести одно-единственное нужное ему слово. Одно-единственное слово, которое решит все. Его ценность, его жизнь, его дом — по-настоящему все.
«Ак…»
Тишина внезапно лопнула с громким хлопком; заговорил Поллукс.
— Я думаю, отец… Каждый должен оправдывать свое существование, даже сквиб, и… — он запнулся — видимо, обдумывая дальнейший ответ.
«…цио»
И снова все стихло. Все молчали, и даже, казалось, воздух, заполняющий комнату, замер. Ничего не двигалось. И все предметы также оставались неподвижны. Мариус почувствовал, как его глаза становятся влажными.
«Акцио!» — шепнул он.
Ничего.
«Акцио!»
«Акцио!»
«Акцио, дементор тебя дери!!»
Мариус даже не думал, что способен кричать. Заклинание было произнесено громко, с выражением, как надо — но оно пропало, увязло в царящем молчании, застряло там, как муха в паутине.
И вдруг все обернулись. Обернулись и посмотрели на него. В глазах отца Мариус видел ожидание и надежду, в глаза Поллукса было недоумении, Кассиопея смотрела с сочувствием. Она сжала губы в белую ниточку; кажется, у нее на лбу и над губой выступили блестящие бисеринки пота. Все ждали, когда он, Мариус, что-нибудь скажет или сделает.
В горле встал комок, слезы уже застилали глаза. Он понимал, что «пожалуйста» — абсолютно бесполезное слово. Равно как и «простите». И уж тем более «я не виноват».
— Акцио, — произнес он, и кирпичная стена тишины всей своей тяжестью обрушилась на него. Казалось, сейчас она погребет его под своими руинами, и это будет куда легче, чем мама, стоящая у фамильного гобелена…
Никто не заметил, что Кассиопея сжала в кулаке свою собственную палочку, которая до этого мирно лежала в ее спальне.
Отголоски этого последнего, губительного «Акцио» все еще отдавались в его голове. Каждый уже решил для себя, что все — это конец. Кассиопея прикрыла глаза и слегка дрогнула.
И тут бокал вырвался из рук Сигнуса и медленно полетел к Мариусу.
Кассиопея устало пошатнулась и упала в кресло.
Fin
