Глава 1Зов жизни. Часть 1.
Маленькая вазочка, неосторожно задетая, падает со столика в прихожей. Толстый мягкий ковер заглушает звук, не давая ему нарушить тишину предрассветного часа. В гостиной — неподвижный прозрачно-синий полумрак. Казалось, что даже плюшевое семейство кошек на диване тоже спит, пусть и с открытыми глазами. Только две фигуры быстро проскальзывают наверх.
- Давно он уснул?
- Два часа назад. Он отсыпается днем, но...
- Он очень мал. Надо...
- Мы ничего не можем сделать, пытались ведь.
Тихий шепот в утренней молочной мгле смолк. Женщина прошла на кухоньку, а мужчина замер над детской кроваткой. Трехмесячный малыш сладко спал, заботливо укрытый одеялом. Его отец медленно погладил мальчика по голове, по пушистым волосикам цвета спелой ржи. Обычно малыш походил на свою мать, но в эти дни он становился копией отца. Вот только в отличие от родителя, ребенок выглядел здоровым и румяным, тогда как рука мужчины резко выделялась мертвенной бледностью. Одна из разноцветных птичек, вышитых на одеяльце, сонно оглянулась и снова спрятала голову под крыло.
Женщина вернулась, неся в руках большую чашу. Муж улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ. Несколько картинно протянув ему напиток, она отошла к окну, слепому, как и все окна на рассвете.
Мужчина маленькими глотками выпил древнейшее зелье для восполнения сил: теплое молоко с медом и травами. Бережно отставив чашу на тумбочку и скинув широкий плащ, он надел тонкие брюки и подошел к замершей жене.
- Все закончилось, - сказал он, обняв её за плечи. - Отдохни.
- Ты говоришь это каждый раз, - она прижалась к нему спиной, не отрывая взгляда от окна.
Какое-то время они стояли молча. За стеклом клубился легкий голубоватый туман, будто выползший из густого леса. Дымка уже заволокла большой луг между опушкой и обрывистым холмом, на котором росли несколько елей. За холмом начинался маленький садик, в котором пока успели вырасти только цветы. Саженцы ясеней и каштанов почти полностью были скрыты лилиями, ирисами и анютиными глазками, ведь деревца посадили всего пару месяцев назад... Луна зашла, и в прозрачном небе исчезали одна за другой звезды.
Молодая женщина слишком долго смотрела на эту ставшую привычной картину. Мужчина осторожно поднял руки и задернул шторы, потом повернулся к жене лицом и убрал за ухо малиновую прядь её волос.
- Что случилось, Дора? - тревожно спросил он.
- Я просто подумала... Может, аконита хватит? - под бирюзовыми глазами темнели круги, говорящие о бессонных ночах.
Ремус едва сдержал болезненный стон. Чуть сжав руками её плечи, он тихо вымолвил:
- Тогда твоя твердость спасла нас от большой ошибки. А теперь твердым вынужден быть я. Тед не должен играть волчьими зубами. Его должны баюкать руки, а не лапы.
- Едва он подрастет, как узнает все. Мы не сможем ему солгать.
- Да, узнает. И мы все ему объясним. Но сейчас он маленький, и его отцом должен быть только человек. Любимая, мы же все обговорили...
Дора кивнула, но потом громко прошептала, прикрыв глаза:
- Он уже слышит тебя, Рем. Слышит
тебя, ты понимаешь? Он знает твой голос.
Ремус, услышав это, непроизвольно сполз на пол, уткнувшись лицом в её живот. Тонкие пальцы Нимфадоры слегка подергали его за шевелюру:
- Перестань так делать.
Он поднимается со слегка виноватым видом, и они крепко прижимаются друг к другу.
...Нет большего счастья, чем засыпать, обняв любимого человека. Тедди тихонько сопит за специальной перегородкой, его родители, держась за руки, вскоре тоже засыпают безмятежным сном. Из-за штор, нежно улыбаясь, выглядывает золотисто-розовый рассвет.
***
Детская коляска не спеша катится по тротуару. Нимфадора, жмурясь от яркого летнего солнца, запускает руку в прическу, на чью яркость и степень растрепанности в разные стороны не смогли повлиять даже замужество и рождение ребенка. Тедди в первые минуты же прогулки возмущенным писком потребовал извлечь его из средства передвижения и сейчас довольно агукал на руках у отца. Довольный тем, что на министерской научной станции временный простой и можно лишний день провести дома, Люпин едва сдерживал широкую улыбку. Пользуясь пустотой улочки, он крепко-крепко обнял Дору за талию.
- Смотри, не урони Тедди, - заметила она, «случайно» задевая Ремуса бедром. К сожалению, из-за поворота появилась маленькая группа подростков и Люпину с Дорой пришлось поспешно принять вид добропорядочной пары на семейной прогулке по улице маленького добропорядочного британского городка. Одна из девочек, вся в черном, буквально пробежала мимо Рема.
- Ты ей нравишься, я заметила, - Нимфадора картинно прищурилась в сторону мужа. - И твоя индейская рубашка не при чем.
- Моя бледная кожа нравится, - ответил Люпин, чуть посуровев. - Глупенькая девочка. Откуда такой интерес к замогильному? Неужели в шестнадцать лет ничего, кроме вурдалаков, не может интересовать?
- Просто эта девочка видела их только в кино, к своему счастью. В этом плюс и минус мировоззрения не-волшебника...
Когда они вернулись к своему маленькому дому, выделявшемуся новизной на фоне опрятных, но стареньких коттеджей, Тедди проголодался. Дора сидела в кресле в их молодом садике и кормила причмокивающего малыша, напевая ему песенку. Ремус растянулся на сочной изумрудной траве у её ног. Он смотрел, как с течением песни выпрямляются и удлиняются взъерошенные волосы Доры, приобретая волшебный розовый оттенок облаков на рассвете, и думал, что сейчас она просто запредельно прекрасна. Петь песни сыну он не умел, даже колыбельные, зато обожал разговаривать с ним, не заботясь, что понять его Тедди сможет не скоро. Тонкс же пела малышу очень часто, сама получая от этого удовольствие. И как же Люпин хотел, чтобы оставалось именно так!
***
… Это обнаружилось в первое же полнолуние после рождения Теда. Не взирая на идеально сваренное лекарство, Ремус покинул дом. Когда он вернулся, больной и изможденный, то увидел не менее измученных Дору и Андромеду. Оказалось, что маленький Тедди кричал все три ночи, не переставая, стоило взойти луне. Посеревшая во всех смыслах любимая, плохо скрываемая ярость в глазах её матери. К счастью, самое страшное подозрение — что ребенок родился оборотнем — отпало. Но все равно, если бы война не заслоняла многие проблемы, Рем, как он сам думал, умер бы от отчаянья. Война окончилась победой, но в семье Люпин продолжалась своя постоянная битва.
В эти вечера Нимфадора старалась уложить сына спать пораньше. Потом они с Ремом сидели на кухне, освещенной садящимся солнцем. Сидели молча, но молчание было спокойным. Дора всегда давала мужу кубок с Аконитовым зельем из своих рук, а он всегда благодарил её. Это было похоже на древний ритуал, когда женщина провожала мужчину на войну или на охоту. Люпин ненавидел оба этих слова, но был вынужден признать, что они подходят к его положению. Каждый раз — война, если не с зовом крови, который усмиряется зельем, то с зовом животной стороны, влекущим в глубину леса, где ещё живет волчья стая. Они едва не отказались от покупки дома в этом месте, но поняли, что от судьбы не уйдешь. Зато с ней можно бороться.
Колыбель Ремус вырезал сам, а привязывали её к большой лапе старой сосны они с Дорой тоже всегда вместе. Восход луны пара встречала на том заросшем лугу, сидя обнявшись в высокой траве. Один раз они целовались до тех пор, пока Рем не порвал жене губу клыками. И все это время они не говорили другу другу ни слова. Ещё будет время, потом, через три ночи; будут разговоры, любовь и смех, теплое медовое молоко вместо обжигающего и горького Волчьелычного зелья. А сейчас — прочь, прочь от любимой женщины, прочь в лес, подальше от жены и сына, который не должен видеть своего отца таким...
Гигантский волк скрывался в чаще, обернувшись на опушке, чтобы бросить на женщину печальный и извиняющийся взгляд. Нимфадора знала, что он никогда не перестанет извиняться перед ней, сколько бы раз она не говорила ему «все равно». Так же как и она во время трансформации всегда будет стоять на пределе досягаемости страшных когтей, чтобы он, в свою очередь, не говорил ей.
Молодая женщина возвращается в дом, но скоро снова выходит из него. На её руках - ребенок, уже начинающий беспокоиться во сне. Вместо легкого платья, разрисованного собственноручно, на Нимфадоре серебристо-серый плащ с капюшоном. Сейчас лето и ночи теплые, но так уютнее. Если ночь сияет синим и серебряным, если небо усыпано сверкающими звездами, то плащ светлый, цвета ивовой коры, а если низко стоят тучи и дует ветер, то тело скрывает черная летящая материя.
Первое время они пытались оградить Теда от лунного света, думая, что так проблема решится, но тщетно: малыш захлебывался таким отчаянным плачем, едва только по времени наступал восход луны, что сердце Доры разрывалось на части, а Ремус едва не обрывал оковы в подвале.
Кто подсказал им решение, они не помнили. Вполне возможно, что это была Андромеда, позабывшая далеко не все, о чем рассказывали в семье Блэк.
...Нимфадора поднялась по крутому склону холма, бережно положила сына в колыбель, качавшуюся между могучими старыми елями, и, превратив корягу в подобие сиденья, села рядом. В лунном свете переливались капельки вечерней росы, выпавшей на длинные малахитовые иголки. Бело-голубые лучи скользили по фигуре женщины, чьи волосы мягкой розовой волной лежали на серебристом плаще, и по крохотному личику малыша, горько плакавшего и ворочавшегося, несмотря на нежные прикосновения и слова мамы.
Вскоре Доре показалось, что она сидит так уже очень долго, что утро уже не наступит, что она будет вечно качать колыбель, сидя не в уютной комнатке, а между угольно-черными стволами елей. Конечно, три ночи пройдут, и на исходе последней, под взглядами гаснущих звезд, она будет мчаться навстречу волку с огромными янтарными глазами, а он будет также бежать к ней, на ходу меняя очертания и взвывая от боли, пока, наконец, человеческие руки не обхватят её. Бескровные губы будут шептать её имя, а её губы будут целовать его шрамы... Трава укроет их, а обильная утренняя роса и первые лучи солнца — окончательно очистят.
Но это будет после, а сейчас Нимфадора смотрит на лес, хорошо видимый с песчаного обрыва холма, и ждет. Высокий волчий вой проносится над лесом, устремляясь по древним тропам к Луне, вслед за ним раздаются и другие. Собаки в этом городке не смеют и тявкнуть в лунные ночи, ведь здесь лесами правят их старшие братья, да и все равно их никто и не расслышал бы сейчас. Мелодия, нестройная для человеческого уха, звучит все сильнее, но это всё не то... Слезинка, чуть посверкивая, скатывается по щеке Нимфадоры, когда в ночное пение вплетается новый голос. Каждый раз это происходит в последнюю минуту, когда мальчик уже начинает терять силы от плача, полного тоски, раздирающей маленькое сердце. И каждый раз Тедди узнает его, выделяет из полусотни других голосов раньше матери. Повышаясь и понижаясь, этот вой вплетает в волчью песню свои «слова». Для молодой женщины они свои, для Тедди — свои, ведь он перестает плакать.
Тот голос смолкает на какое-то время, но малыш уже успокаивается и улыбается матери, склоняющейся к нему. Они сидят так ещё два или три часа, пока мальчик не уснет, а вой снова и снова доносится из чащи, обращенный не к Луне, а к ним...
Он не решается выйти из леса, но осторожно подходит к самой опушке, чтобы услышать смех малыша и ласковые напевы женщины, принесенные ароматным луговым ветром. Зов жизни, каждый раз возвращающий из лап дикой ночи. А его зов успокаивает страх маленького мальчика, дитя любви. Крепкая, очень крепкая цепь, протянута между двумя мирами. Нимфадоре все время мерещится, что Ремус стоит рядом с ней, за ближайшей елью. Луна больше не пугает, побежденная зовом жизни, колыбель качается...
