Воспоминания

Глава 1

Воспоминания.

Я смотрел на нее и не мог понять, почему она говорит это. В голосе - ни слезинки. Сухая, жесткая констатация факта.
- Рон, прости, мне очень жаль…
Жаль… Жалость, смешное слово! Таким голосом невозможно кого-то жалеть. Таким голосом приговаривают к смертной казни. Таким голосом объявляют о войне. О смертельной болезни, которая уже вступила в фазу неизлечимости. Но никак уж не жалеют.
Но я молчу. Ничего ей не отвечаю, только опускаю глаза вниз, смотрю на полы наших мантий у нас под ногами. Я не хочу сейчас видеть ее лицо, ее глаза и смотреть, как шевелятся губы, вынося вердикт.
- Ты должен понять, что мы с Гарри любим друг-друга… Пожалуйста, Рон, поверь, я не обманывала тебя все это время, я правда сначала думала что…
Я верю, что ты меня не обманывала. Такие как ты не умеют обманывать. Такие добрые, чистые, такие которые остаются в сердце навсегда, как уродливый шрам, который никогда не исчезнет и не зарастет.
- Мы должны расстаться Рон. Прости, если я причинила тебе боль.
Мантия напротив меня всколыхнулась - она подняла руки к лицу. Я, наконец, решаюсь взглянуть в ее глаза, как жертва глядит обреченным взглядом в глаза палачу. Такие же какие были, когда мы еще любили друг друга. Карие, с маленьким, крохотным ободком зеленого цвета по краю. Наполненные слезами. А голос все равно тверд, точно она отвечает трансфигурические формулы на уроке.
- Я понимаю, Гермиона, - это все что я могу выдохнуть, глядя в эти глаза. А после этих слов, точно опомнившись, пришла невыносимая боль. Я не хочу тебя оставлять! Я, черт возьми, я… Но я уже стою на воображаемом эшафоте. Шансов нет. Никаких. Остается лишь подождать пару минут и казнь свершится. А потом уйти, как и положено.
К нам спешит третья фигура. Пословица не врет, третий всегда лишний. Только третий сейчас я.
- Что-то случилось? - спрашивает Гарри. Он становится позади Гермионы и обнимает ее за плечи. Какая она все-таки хрупкая… Мои глаза сталкиваются с глазами моего лучшего друга. За два года он сильно возмужал, и появилось что-то во внешности, что-то особенное, подчеркивающее его избранность. Может та усталость во взгляде?
- Нет, - шепчет Гермиона, которая уже не контролирует свои слезы, и те текут по щекам крупными каплями, - Я все объяснила…
Гарри заботливо целует ее в щеку. Не оглядываясь на меня. Впрочем, что я?.. я уже умер, пару секунд назад. Умер для них обоих и для себя.
- Я могу идти?- спрашиваю я любезным тоном, от которого они оба вздрагивают, - Боюсь, трансгрессия займет много сил.
- Да, конечно, - опять Гарри. Гермиона тихо плачет на его плече.
- Желаю удачи. Прощайте.
Я отворачиваюсь и делаю шаг. Трансгрессировать из этого места сложно, но у меня хватает сил с первого раза это проделать. Пара секунд, протискиваясь сквозь узкую трубку, и вот местность вокруг уже другая. Невдалеке на холме мой старый дом, Нора. Давно же я его не видел. Думаю, мама сейчас дома… Если конечно она не на могиле отца и Джинни, каждые выходные она просиживает на кладбище почти весь день. Говорит, что так ей проще смирится.
А я до сих пор не могу позабыть этот миг. Полгода назад, стычка Пожирателей Смерти и Ордена Феникса. Джинни сразу после совершеннолетия вступила в круг сопротивления, не боялась сражаться даже в самых опасных условиях. Родители гордились ей, хотя сначала грозились запереть дома, что бы она не принимала участия в этих вооруженных кровопролитиях. Но она отстояла свое мнение, Джинни всегда способна была вырваться из-под контроля.
Тогда это был специальный рейд, Пожиратели нагрянули в Гринготс, за чем-то весьма ценным. Десять Авроров оказали им сопротивление, вполне достойное, отбить атаку почти удалось, если бы не нагрянул сам Вольдеморт с Люциусом Малфоем. Позже какой-то уцелевший трус разразился целой статьей о «Доблести Авроров Министерства» в Пророке. Там говорилось о том, что Джинни не подумав кинулась на них в атаку и продержалась довольно долго, отбивая атаки и разя Импендиментой Пожирателей…
Ее убил сам Вольдеморт. В тот миг, когда она прикончила Беллатрикс Лейнстрандж. А следом полегли и остальные. Я помню, как мы, тогда еще все вместе: Я, Гарри и Гермиона явились на похороны. Я помню их только обрывками. Гарри клялся отомстить за нее, упав на колени на холодную могильную плиту. Гермиона давилась слезами на моем плече. А мне в этот миг просто хотелось умереть, потому что пустота в груди после смерти Джинни давила не хуже крестража-медальона. Единственного пока обнаруженного нами осколка души Вольдеморта.
Отец погиб еще раньше, почти, после того как мы отправились на поиски. Об этом мы узнали из все того же Ежедневного Пророка. «Смерть при невыясненных обстоятельствах» указывала пометка внизу крошечной статьи.
Я уже не чувствую боли. Просто...просто остались воспоминания, которые с каждым шагом давят невидимым грузом на плечи. Как жаль, что дома нет думоотвода, который может избавить от этих мыслей.
К черту! Я яростно пинаю ногой ком земли, который отлетает в сторону на пару метров и исчезает в кустах, пока я спускаюсь с холма.
Есть и другие способы забыться... Но не сейчас, Рон, не сейчас, сам знаешь, что будет...
Я уже на пороге. Открываю хлипкую калитку, ступаю во двор, тут все, как и раньше: беспорядочно засаженный цветами сад, в котором с тихими шлепками и шорохом носятся неугомонные садовые гномы, курятник, пристройка, в которой отец проводил свои опыты с вещами магглов... Все лишь...запущено. Точно тут никто и не живет.
Дверь. Только занеся руку, я понимаю, насколько это будет сложно. Постучать, дождаться шагов в коридоре, щелканья замка и, наконец, увидеть ее лицо. А как найти слова? Ведь после того, как она выпустит меня из объятий, после слез и нервных всхлипываний, она обязательно спросит «Почему?», а что я отвечу?..
«Потому, что мне стало невыносимо плохо среди тех, кто считался самыми надежными людьми в моей жизни? Потому, что я отчаялся? Потому, что просто сбежал, не сумев вынести тяжести этого проклятого слизеринского медальона, что каждую ночь воскрешал в памяти все те моменты, в которых вы погибаете, один за другим?..»
- Кто вы?! Что вы делаете возле моего дома, отвечайте!
Я не нарочито медленно обернулся, так вышло само по себе.
Мать стояла у калитки, сжимая в руках волшебную палочку. Лицо у нее было перекошено от ужаса, она целилась кончиком палочки мне в грудь.
Она постарела. За полгода, после смерти Джинни она точно сдала на десяток лет. Лоб прочертили морщины. А волосы точно облили ржавой водой – они потускнели и приобрели неприятный желтоватый оттенок, такого с ней не было никогда раньше.
Я взглянул ей в глаза.
- Мама, это я, Рон.
Она сощурилась, не опуская волшебной палочки.
- Я не шучу, еще секунда и я применю обездвиживающее заклятие!
- Мама! Ну, это же я, Рон, ты что, меня не узнаешь?
Она глубоко вздохнула, продолжая держать меня на прицеле, но руки у нее дрожали, а глаза бегали, она переводила взгляд с меня на входную дверь. Я не мог понять, что происходит – не может быть такого, что бы она ни узнала меня, что бы забыла, это ведь бред! Я должен…
Все, что случилось через секунду, доказало, что я уже ничего не должен.
Луч обездвиживающего заклятья вылетел из палочки матери, с громким треском врезался в стену возле меня, вызвав фонтан каменной крошки, и мне пришлось отпрыгнуть и перекатиться, сломав маленький, хлипкий, низкий заборчик.
Что она делает, черт возьми?!
Я попытался нашарить свою волшебную палочку, наконец, с трудом удалось достать ее из кармана. С живой изгороди на меня спрыгнул какой-то не удержавшийся садовый гном. Я ничего не мог понять, я не знал, что и сделать. Мне придется обездвижить ее, другого выхода нет…
Послышался стук калитки и быстрые шаги, она бежала к дому, что-то приговаривая на бегу, что-то шепча.
«Проклятые…везде, везде, даже в доме…пришли поглумиться, убийцы…»
Она остановилась возле входной двери, заозиралась и заметила меня. Вновь направила палочку.
- Мертвы! – воскликнула она, - Все они умерли! И Джинни и Артур и Рон! Из-за вас, убийцы, из-за вас!! Остолбе…
- Петрификус Тоталус!
Да, спасибо Гарри, за ОД, реакция отныне у меня была отменная. Луч из палочки в миг обездвижил мою мать, она замерла, а потом упала на садовую дорожку, выронив свою волшебную палочку. Я смог подняться на ноги, вылез из садовой изгороди и, подойдя к ней, опустился на колени.
Нет, не пострадала, слава Мерлину. Надо занести ее в дом. Я поднял ее в земли, взяв обе палочки, и ее и мою, в кулак, и открыв дверь ногой, зашел в дом. Мать я уложил на диван, а сам решил подняться наверх, в мою бывшую комнату, а заодно поискать хоть кого-нибудь, не могло же случится такого, что дом пустовал.
Да, Перси, конечно давно уже жил один, Флер вместе с Биллом переехали в коттедж на море, в Норе сейчас остались только Фред с Джорджем, которые, как я подозревал, обозревая пустующие комнаты, сейчас дневали и ночевали в своем магазине. У каждого свой способ спрятаться от обстоятельств – они выбрали шумную, но в тоже время пустую, активность, спрятались за ней, как за ширмой. Видимо, дома они сейчас не могли находиться, так же, как и я.
В сердце защемило, когда я прошел мимо комнаты Джинни. Самой солнечной комнаты в доме. Она и сейчас была наполнена светом, когда я отворил дверь и заглянул. Все лежало на своих местах, нетронутое. Огромный плакат с Гвеног Джонс, аккуратный письменный стол, старый, еще принадлежавший Чарли. Цветы на подоконнике. Но они были завядшие, пожелтевшие, со скрюченными листьями. В солнечном свете летали пылинки, похожие на меленькие золотые крупинки…
Я захлопнул дверь и прижался к ней спиной. Что происходит? Почему все переворачивается, все идет наперекосяк, все, что казалось незыблемым, рушится? Почему ни с кем меня больше ничего не связывает? Почему все вокруг меня умирает, весь мир, а я вместе с ним? Эта война, она сожрала…сожрала все, что у нас было, все, что было у меня.
Зачем я вернулся? Не знаю. Знаю только, что я не вернулся, а просто сбежал. От ответственности, от горя, от потерянной надежды и отчаяния, мня себе, что дома все это закончится. Ведь дома всегда все улаживается, всегда все решается, тебя всегда поддержат, помогут. Я усвоил это с детства.
Теперь я понимаю Гарри. У него никогда не было такого. Он с детства привык рассчитывать только на себя, понимая, что помощи ждать извне – верная смерть. Потому что та не придет. И Гермиону теперь понимаю. Почему она выбрала его. И не могу ее за это судить.
А теперь…
Я поднялся по лестнице вверх, на один пролет, и взгляд уперся в последнюю комнату, некогда принадлежащую мне. Дернув дверную ручку я услышал тихий скрип и шагнул в пыльную и вечно захламленную комнату. Присел на свою кровать.
А теперь живи, как хочешь, Рон Уизли. Ты сам это выбрал, сам сбежал, сам решил, никто тебя не неволил. Возможно, вдвоем у Гермионы и Гарри что-нибудь, да выйдет, может все вернется на круги своя, а может, не вернется. Возможно, все это исчезнет, как страшный сон, или продолжится на протяжении всей жизни, которая, наверное, обещает быть очень короткой.
А и действительно?.. Я в задумчивости посмотрел на свое отражение в старом комоде. Сжал в руках волшебную палочку и странно ухмыльнулся своему зеркальному двойнику.
Вполне мой стиль. Уж это то избавит от всех проблем, от всех мук, от терзаний совести, которая никак не может заткнуться… Сбежать… в последний, уж точно в последний раз.
Я неторопливо поднял руку с зажатой волшебной палочкой к виску, и закрыл глаза.
Дыши спокойней, Рон, все нормально. Последний раз, а дальше все – забвение, вечное и столь долгожданное. Всего два слова, они ведь крутятся на твоем языке, уже несколько последних недель заставляют вспомнить о себе… Это легко, давай, скажи всего лишь…
Голос у меня не дрожал. Обычный, спокойный и тихий голос. Страха больше нет и не будет.
- Авада Кедавра.
***
- Рон! Рон, пожалуйста, очнись! Рон! Я умоляю тебя, Рон! Гарри, мне нужна твоя помощь!
Крики… Громкие и пронзительные. От них раскалывается голова.
- Посмотри Гарри! Мне страшно, он просто присосался к его коже, я даже боюсь прикоснуться… Ох, Рон, очнись, пожалуйста!
С трудом мне удается разлепить веки. В уголках глаз скопилась какая-то мерзость, обычно возникающая после долгого сна. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой Гермиону. Она взволнована. Она плачет, слезы текут по щекам, она держит меня за плечи, и я чувствую, как она содрогается от рыданий.
За ее спиной Гарри, весь бледный и перепуганный.
- Рон!
Она обнимает меня, и волосы, ее копна, которая не убирается ни в одну прическу, заполоняют все. Я вдыхаю их запах, так пахнут цветы яблони… Я всегда этому удивлялся.
- Господи, ты очнулся! Я так… так перепугалась, - восклицает Гермиона, отпуская меня и с ужасом глядя на мою грудь, где покоится найденный нами слизеринский медальон-крестраж, - Ты закричал во сне, а когда я подбежала, крестраж… - снова всхлип, - Он просто присосался к твоей коже!
- Да, я чувствую… - губы просто спеклись, напоминая резину. Неприятно.
- Сними его, - это уже Гарри, - Хватит, он слишком опасен.
- Сейчас.
Я прошу Гермиону отодвинуться, и брезгливо берусь за цепочку. Чуть сдвинув ее, я слышу, как Гермиона и Гарри тяжело выдыхают. Да я и сам чувствую – на коже остается след наверняка красный – жутко зудит. А медальон…действительно, точно вампир не желает отпускать свою жертву. Как же я его ненавижу…
Блямс! Тяжелый, точно напитавшийся чем-то медальон, падает на пол палатки, вместе с цепочкой. Я падаю обратно на подушки и выдыхаю. Точно сто тонн одновременно свалилось с плеч.
Гарри поднимает крестраж и аккуратно вешает на спинку стула. Гермиона присаживается на мою кровать, и ее маленькая рука обнимает мою.
- Я не буду спрашивать, что тебе снилось, - произносит она, утирая слезы, -Это даже не стоит обсуждать…
- Действительно, - вставляю я, крепко сжимая ее ладонь. Гермиона слабо улыбается.
- Просто… - она, наверное, сама даже не представляет, насколько она красива, когда так улыбается, - Я хочу сказать…что ты должен знать, что мы: я, Гарри, твоя семья, мы все тебя любим. Что смысл жить…он есть, пока есть мы, понимаешь?
- Да. Понимаю.
А еще я понимаю что вы, и ты, и Гарри, видели те же сны, что и я. Иначе, ты не знала бы, что сказать.
Я кидаю взгляд на мирно висящий на стуле медальон. Даже не верится, что это все из-за него.
- Это не может продолжаться вечность, - я смотрю в сторону, но Гермиона внимательно слушает, - Это должно закончится.
- Закончится, - шепчет она, - Обязательно закончится…Я буду с тобой…
Я трогаю ее за мокрую щеку.
- А я с тобой.