Крылышки

Глава 1

Я всегда слышал, что вся жизнь проходит перед глазами в последнюю секунду перед смертью. Но эта последняя секунда никакая не секунда: она растягивается на целую вечность. На целый океан времени.
("American beauty")


Будь сейчас рядом ты, Бродяга, то наверняка бы присвистнул, стукнул себя кулаком по колену и протянул: «Ну и дела… Да, ты влип, Хвост».

Все правильно, Сириус, я влип. Даже после смерти ты всегда прав. Несмотря на то, что сейчас образ моего школьного друга – всего лишь игра воображения.

Правда, обычно ты так говорил, когда я получал отработку или ввязывался в драку(редкий случай, когда мне доводилось делать это без вас). Но у тебя всегда было довольно своеобразное чувство юмора. Думаю, что и сейчас я бы услышал из твоих уст что-то подобное.

Странно, что в этот момент, когда мою шею отчаянно сдавливает собственная рука…

Собственная рука? Нет, этот молочно-белый балласт не имеет ко мне никакого отношения!

…я думаю именно о тебе.

Мне всегда казалось, что на пороге (не хочу говорить «смерти», поэтому, что это за порог, думай сам) я буду думать о яблочных пирогах. Да-да, пусть это звучит смешно, но даже моя Амортенция, которую мне удалось приготовить на шестом курсе с помощью Лунатика…

Ты помнишь, как смеялся над тем, что я пролил половину котла себе на мантию?

…пахла именно так.

С тех самых пор, как в Хогвартсе их начали подавать за завтраком, я вставал раньше всех, хотя во всем замке не было большей сони. Вы с Сохатым были просто счастливы, когда нашли новый повод для насмешек, а мне было все равно. Ну, почти. Мне не терпелось отведать свой кусок. Я ждал среды и пятницы. Я точно знал, по каким дням сотня домовиков стряпает на завтрак яблочные пироги.

Тогда почему я сейчас не думаю о пироге? Почему именно о тебе, а не о Джеймсе и Лили? Или о Реме? Или о младшем Поттере? Хотя, чего о нем размышлять, он сейчас рядом, дерется, как лев, пытающийся спасти свою шкуру от натиска голодных гиен…

Странное сравнение даже для меня. Упивающиеся Смертью - голодные гиены? Выходит, я тоже гиена?

Нет, не свою. Пытается спасти шкуры друзей. Я просто привык судить по себе. Все-таки здорово, что сын Сохатого не такой, как я.

Хочется воскресить в памяти что-то отвратительное, грязное - одно из тех воспоминаний, что гнали меня пуще ветра, когда я одним вечером, полный не свойственной мне решимости, шел в логово Лорда. В тот вечер на моей руке выжгли уродливую метку, но тогда мне показалось, что она прекрасна. Она делала меня не похожим на вас. Я перестал быть «хвостом» вашей расчудесной компании, просто придатком, которого никто не воспринимал всерьез. Я стал собой. Лорд, между прочим, называл меня Питером намного чаще, чем вы.

Тогда почему ничего нет? Где вся та грязь, в которой я собственноручно утопил ваши образы? Почему они сверкают, словно начищенные галеоны?

Наверное, это просто агония.

…Я так и вижу эту картину: ты утопаешь в мягком кресле гриффиндорской гостиной, закинув ногу за ногу, и посвистываешь, глядя в потолок. Обычно люди ведут себя так, когда им скучно, но меня-то не обманешь. Ты всегда так делал, когда был чем-то озадачен. Рядом, на коврике сидит Джим, полируя свою метлу. Этот чудак был просто помешан на своем квиддиче, и мы не стеснялись подкалывать его. Даже я имел право на редкие и безобидные шутки. Не говоря уже о тебе.

Он весело ерошит свои и без того лохматые волосы и бережно проводит махровой тряпочкой по древку метлы. Честное слово, он похож на ювелира, который держит в руках огромный алмаз. Мы смеемся, а он даже не обижается. В отличие от меня, он может позволить смеяться над собой. Меня вы никогда не спрашивали.

Лунатик тоже здесь – все Мародеры в сборе. Стоит у окна, прислонившись худой спиной к каменному выступу, и грустно улыбается, глядя на сосредоточенного Джеймса. Его силуэт отбрасывает на стену причудливую тень. В свете камина она кажется похожей на скалистый утес – настолько она большая и неровная. Скоро полнолуние, а значит, что его грустная улыбка опять исчезнет за волчьим оскалом. Ничего, Рем, мы давно к этому привыкли, хоть ты и никогда этого не поймешь.

А я, как обычно, стою позади. Наблюдаю из-за угла, словно непрошенный гость, шпион, боящийся быть обнаруженным. Никто из вас не видит меня, даже ты, Сириус. Тем более, ты.

В этот момент ты прекращаешь насвистывать какую-то привязавшуюся мелодию и переводишь взгляд на Джима, который по-прежнему занят своей работой. Рядом с ним сидит Лили и с интересом…

Кого она пыталась обмануть?!

…читает учебник. Ее локоть упирается ему в плечо, рукой она подпирает щеку. Длинные рыжие локоны наверняка щекочут Сохатому ухо, но он даже не думает убрать их. Видимо, полировка метлы его волнует больше, чем какая-то щекотка. Хотя, возможно, ему просто приятно вдыхать запах ее волос.

Я снова перевожу взгляд. Ты теперь ухмыляешься. В серых глазах пляшут лукавые огоньки, словно ты задумал какую-то шалость.

Ты наклоняешься вперед, упираясь в подлокотники.

- Я всегда говорил, что в жизни Джеймса есть всего две женщины: метла и Лили. – На этой фразе Лили отрывается от учебника (нет, от Сохатого), хватает с соседнего кресла подушку и начинает мутузить тебя по голове. Немногочисленная публика взрывается хохотом, смеетесь даже вы с Лили. Только Рем продолжает все так же грустно улыбаться. – Ладно – ладно, - задыхаясь от смеха, ты сдаешься. Лили продолжает атаковать тебя так проворно, что тебе не всегда удается увернуться. – Хорошо. Лили и метла…

Звучные шлепки подушкой тонут в новом взрыве хохота…

…Я никогда особо не любил Лили. Все Мародеры ее обожали, а вот я – нет. Сохатый и вовсе места себе не находил аж с первого курса. Ты помнишь, как он позвал ее прогуляться вокруг замка? Они едва познакомились...Тогда дерзкая рыжая девчонка с тонкими косичками, трогательно перевязанными яркими лентами, скривила свое хорошенькое личико и надменно заявила, что клоуны никогда ей не нравились. Я едва сдержал приступ хохота, так забавно у него вытянулось лицо. Но потом подумал, что она слишком неприятно сморщилась, и поддержал друга молчанием.

Стоило ли бороться за ее внимание все семь лет? Что в ней вообще было особенного? Рыжие волосы? Зеленые глаза?

Что это – наваждение, упорство, желание всегда и во всем добиваться своего?

«Любовь», - сказал Лунатик, чуть пожав плечами, словно я спросил какую-то глупость. Я услышал в его голосе неприкрытую зависть. Наш бедный друг всегда боялся остаться один.

Да, Лили мне не нравилась. Вплоть до той ночи, в Визжащей хижине, когда ее сын не заставил вас с Ремом опустить палочки, из которых (как мне казалось) уже начали сыпаться искры в преддверии смертельных заклятий.

Взглянув ему в глаза, я обомлел. Рядом стояла вовсе не маленькая копия Джеймса Поттера. На меня с осуждением, ненавистью и отвращением смотрела Лили. Но было еще одно чувство, перебивавшее (по крайней мере, для меня) все остальные. В зеленых глазах плескались жалость и невероятное желание простить, даже такого, как я. Тогда я впервые понял, за что ее так любил Джеймс.

Я думаю, Сириус, мои мысли тебя уже не волнуют, если вообще когда-то волновали. Вы наверняка танцуете на каком-нибудь далеком облаке, счастливые и молодые. А ведь вы и правда здорово танцевали. Джеймс с его грацией ловца и ты, просто потому, что тебя учили танцам с детства. Лили, правда, танцевать не умела, хотя всегда списывала свое неумение на усталость. Она просто стояла рядом, поддерживая вас одобрительными хлопками в ладоши.

На голове у вас венки из первых весенних одуванчиков, как тогда, на седьмом курсе, когда Сохатый только начал встречаться с ней. Ты что, не помнишь? Мы стали кидаться вырванными с корнем цветами, просто потому, что так захотел ты, Сириус. А потом игра переросла в потасовку. Мы падали на холодную непрогретую землю под редким покровом первой травы, хохоча и беснуясь, как первокурсники. Это был один из редких моментов, когда я не думал о том, насколько я среди вас лишний.

И тут появилась Лили. Хитро улыбнувшись, она заявила, что хочет, чтобы Джеймс сплел ей венок. Сам. Руками. Без волшебства. Не обращая внимания на то, что в тот момент она была нам совершенно не нужна.

Поправка: мне не нужна.

Я тогда всерьез думал (надеялся!), что Сохатый отправит ее к Мерлину на кулички. Они к тому моменту встречались не больше трех недель, а мы были с ним уже почти семь лет. Лили не могла стать для него важнее за этот ничтожный срок.

А может, стала еще тогда, на первом курсе?

И тут он сделал неожиданное. Наш Джеймс сел на мокрую от росы траву и начал неумело плести венок. От изумления ты растерял весь свой запас язвительных реплик, который некогда казался неисчерпаемым. И вот тогда мне стало ясно, что она для него дороже всех метел в мире. Дороже квиддича, дороже Хогвартса. Дороже Лунатика, дороже тебя. И уж конечно, дороже меня. А почему - я понял лишь через много лет.

- Сохатый, знаешь, на кого ты похож? – смеялся ты следующим утром за завтраком.

Джеймс мечтательно размазывал по тарелке овсянку, а я в нетерпении уничтожал кусок отменного яблочного пирога.

- А? – он улыбнулся, рассеянным движением взлохматив волосы. Он знал, что Лили, которая сидела на другом конце стола со стайкой своих подруг, смотрит на него.

- Я говорю, что ты мне напоминаешь бабочку, готовую взлететь. Как будто у тебя за спиной сейчас распахнутся ма-а-аленькие крылышки, и ты пустишься в полет через весь зал, - скомкано произнес ты, давясь соком со смеху.

- Скорее, через весь стол, - неожиданно вставил Лунатик, кивая на рыжую девчонку, разговаривавшую с подругой. Вокруг его глаз собралась сеточка морщинок. Он всегда очень забавно щурился, улыбаясь.

Все рассмеялись, даже сдержанный Рем. Я, посмеиваясь, быстро ел пирог, словно боялся, что он исчезнет.

- Да, ты прямо, как Хвост, - продолжил ты, и твое лицо расплылось в довольной ухмылке. В предвкушении очередной умной шутки и сорванных оваций. – Только у него вместо девушки яблочное тесто.

Новый взрыв хохота. Я смеюсь громче всех, не обращая внимания на то, что изо рта сыплются непрожеванные крошки. Никто не должен знать, что больше всего на свете я хочу разбить свою тарелку о твою голову.

- Да, Хвост, - от смеха у Джима на глазах выступили слезы. – Интересно, а когда у тебя вырастут крылышки?

- Я думаю, ни одни крылья мира не поднимут его брюшко, Сохатый. Никогда не видел таких толстых бабочек, - с умным видом сказал ты. – Хотя, кто знает, а, Хвост?

Ты кивнул на подруг Лили, а мой робкий ответ потонул в вашем смехе. Только Лунатик как-то слишком уж грустно улыбнулся. Ему ведь тоже ничего не светило.

- Вырастут у нашего Хвоста крылья, когда он отправится в свой персональный Рай, - от смеха Джеймс говорил невнятно. Я надеялся, что мой почти истерический хохот заглушит его голос. – В страну яблочных пирогов. Представьте себе: наш Хвост валяется где-нибудь на лужке, а эльфы целыми днями таскают ему тарелки с пирогом!..

…Я не хочу врать, что раскаиваюсь. Нет. Я давно выгнал из головы и твой резкий, лающий смех, и грустную улыбку Лунатика, и усмешку Сохатого. И даже добрый доверчивый взгляд Лили.

Я не жду того, что кто-то из вас простит меня, как и не верю в то, что вы встретите меня на своем облаке песнями и плясками и наденете на голову кривой венок из одуванчиков –плоды творчества влюбленного Джеймса. И мы снова будем веселиться, словно глупые беззаботные подростки. У меня еще нет Метки, у Джима и Лили нет Гарри, тебе еще далеко до Азкабана, а Лунатик еще не утратил способности улыбаться.

Но мне нравится врать себе. Нравится мечтать о том, что там, куда я отправлюсь, мне все равно улыбнутся друзья. Джим крепко сожмет мою руку (я не удивлюсь, если в следующую секунду мою ладонь оцарапает кнопка), Лили нежно обнимет меня, и даже всегда опущенные вниз уголки губ Лунатика медленно поползут вверх, а морщинки вокруг глаз на миг станут еще глубже, когда он смешно сощурится. Думаю, к этому времени он тоже будет с нами. А ты, Бродяга, хлопнешь меня по плечу и отпустишь дешевую, неуместную шутку, над которой, как обычно, рассмеется вся компания. Но как же мне не хватает сейчас твоего глупого юмора!

Я не хочу просить прощения. Одно «прости» ничего не изменит, шесть простых букв, слепленных в слово, не заставят никого из вас взглянуть на меня другими глазами. Но я не жалею, что сейчас меня душит эта тяжелая стеклянная рука.

И хотя я понимаю отдаленным уголком сознания, что будь здесь ты, Бродяга, то не стал бы ни стучать по колену, ни посвистывать, ни тем более помогать мне. Ты бы с усилием оторвал от моей шеи это белое стекло только затем, чтобы придушить своими собственными руками. Но я не чувствую боли потому, что твой образ медленно умирает вместе со мной.

Я просто смиренно дожидаюсь того момента, когда моя рука отпустит меня, а за спиной медленно, робко распахнутся маленькие тщедушные крылышки. И я отправлюсь в страну, где каждую среду и пятницу меня будут ждать за завтраком яблочные пироги.

---fin---