Глава 1Вместо предисловия
У каждой истории есть начало и конец. Я не поклонник слезливых хэппи ендов, но и не фанат уже поднадоевших драматических финалов. В жизни так не бывает. Единственный финал, который она признаёт – открытый.
Пролог
- Она хорошая, - Джим смешно щурится, глядя в потолок с блаженной улыбкой на слегка помятом лице. Его непослушные волосы растрёпаны сильнее обычного и напоминают ежиные колючки.
Я киваю, выпуская изо рта клубы едкого вонючего дыма:
- Хорошенькая… Особенно в короткой юбке.
Его взгляд постепенно проясняется, он смотрит на меня осуждающе. Этот взгляд словно говорит мне: «Эй, Сири! Ты - чёртов мудак. И только такой мудак, как ты, мог так опошлить мои возвышенные чувства!».
Я в ответ лишь довольно скалюсь, и Поттер, наконец, слава Мерлину, затыкается. Наступает долгожданная минута тишины, становится слышно как царапает оконное стекло снежная крупа.
Поздно, мы курим мерзкую магловскую наркоту в пустом классе трансфигурации.
Эта идея Джеймса Поттера, как обычно, не имела аналогов в архивах правонарушений, бережно хранимых нашим брюзгливым завхозом. Джим теперь изо всех сил пытался приобщиться к магловской культуре. Видимо, под влиянием Эванс, жаль только, не под её чутким руководством.
Поттер сказал: «Это весело».
Ремус ответил: «Правила».
Хвост, как всегда, потупился и спрятался за спину Лунатика.
Поттер сказал: «Плевать».
Я полностью разделял его отношение к архаическим законам поведения в Хогвартсе.
Люпин сокрушённо покачал головой и пошёл спать. Чёртов моралист. Иногда он бывает до неприличия правильным.
Сказать по совести, весело не было, было нудно. Полувменяемый Джеймс оказался гораздо хуже обычного. Баллада «об Эванс» могла прозвучать на семи разных языках, если бы малыш Джимми их знал.
Вокруг было гулко и темно, как в моей голове. Джеймс почти повис на мне, и мне приходилось волочить по коридору не только свое непривычно отяжелевшее тело, но и тушу одного из охотников гриффиндора. Во мраке раздается торопливый стук каблуков. Я отпускаю Джеймса, он приваливается к каменной кладке стены и сползает на пол.
- Что ты тут делаешь, Сириус?
- Эванс, перестань светить мне в глаза, иначе я ослепну.
Она опускает руку. В тусклом холодном свете волшебной палочки, она кажется неестественно бледной, рыжие волосы отливают медью, крутыми завитками спадают на тонкие плечи и лоб.
Я забываю, что нужно дышать. В голове вязкий, липкий дурман, мысли путаются и как бешенные гиппогрифы кидаются друг на друга.
Она потрясающе красивая.
Я смотрю на её щёку и считаю веснушки. Я словно уговариваю себя, что проверяю Джеймса. Она злится и сердитым шёпотом что-то втолковывает. Я не останавливаюсь.
Я считаю. Их пятнадцать. Поттер прав.
У нее волосы, как пламя, кажется, дотронься, и оно опалит тебя, сожжёт.
Я протягиваю руку. Она замолкает и хмурится. Я не останавливаюсь. Волосы мягкие, тёплые. Джимми прав, они чудесны.
А когда она смотрит на меня, мне кажется, что где-то, в глубине её зрачков, прячется улыбка.
Глаза удивлённые и зелёные, как два больших изумруда в тяжёлом фамильном ожерелье моей матери. Губы сухие и холодные. Обжигающе холодные. Я не останавливаюсь.
Она даёт мне в морду и, развернувшись, быстро убегает.
Ты просто поэт, Сохатый.
А я - дурак.
Джеймс блаженно улыбается, прислонившись к стене.
В голове потрясающая муть. Мне хочется смеяться.
Глава 1. Сестра
Знаете, почему я ненавижу слизеринцев?
Просто, их тщательно выверенный, идеальный образ хороших девочек и мальчиков, ярых блюстителей чистоты крови, верных адептов своих прославленных предков прогнил насквозь. Все они, по сути своей, сборище равнодушных эгоистов. И это – в лучшем случае. Чистокровные семьи – рассадник разврата. За консервативностью взглядов и этикетом прячется вседозволенность. Полное отсутствие какой бы то ни было морали. Убеждённость в собственном превосходстве. Истлевшие идеалы, сухие, как мумии, и мертвые уже много-много лет. В них нет жизни.
Белла не верит мне. Белла смеется, каждый раз, когда я ругаюсь матом. Она упряма и несговорчива.
Мы не друзья и не враги. Мы – родственники.
Она сидит на моей кровати, брезгливо разглядывает постеры с магловскими красотками в бикини. Я стою у двери, сложив руки на груди, и враждебно смотрю исподлобья.
- Зачем пришла?
Она улыбается холодной змеиной улыбкой, проводит рукой по иссиня-черным волосам, поправляя ленту. Её пальцы снежно белые и почти прозрачные, на них нет ни одного украшения. Белла никогда не признавала все эти звякающие побрякушки, которые, по её мнению, лишь отвлекали внимание от главного. Главным, естественно, была она сама.
- Убедиться в твоём добром здравии.
- Убедилась?
Она продолжает улыбаться, кокетливо прикрыв глаза. Её туфельки ярко-алого цвета. Она смеётся тихо, завораживающе. Легкий аромат цветов наполняет воздух. Сквозь плотные бархатные шторы пробивается луч закатного солнца, скользит ярко-жёлтой полоской по обнажённым ногам моей чертовски привлекательной стервы-сестры.
Я закрываю глаза. Дышу медленно-медленно, успокаивая часто забившееся сердце. Она играет. И только.
- Вполне.
Глядя в пол, я начинаю выстукивать по косяку застрявший в голове мотивчик, каким-то шестым чувством ощущая на себе её взгляд.
- Для таких, как ты, Белла Блек, есть очень подходящее слово – сука. Ты самая беспринципная мегера из всех, мною виденных, да ещё и с атрофированной совестью.
Улыбается. Порой, мне кажется, что улыбка намертво прилипла к её лицу, как постеры в моей комнате прилипли к стене. Иногда аристократическое воспитание действует почище Заклятия вечного приклеивания.
- Принимаю за комплимент, - оглядывает стены. – Тебе будет одиноко в Хогвартсе без твоих полуголых маглянок?
- Хочешь скрасить моё одиночество?
Она встаёт и подходит ко мне, смотрит в глаза. Она совершенна в своей гордо-холодной красоте. Она – королева, и знает об этом.
Но что её так забавляет, чёрт побери?! Ей ведь, мать вашу, весело до умопомрачения. И взгляд такой, словно она собирается рассказать очень веселую шутку. Только вот я знаю, что Беллатрикс любит смеяться в одиночестве.
- Нет, я думаю, там и без меня найдётся кому это сделать. И тебе самому не придётся отвыкать от привычных магловских прелестей.
Кажется, у меня аритмия. Сердце, только что стучавшее, как ненормальное от удушающих запахов жасмина и чего-то пряного, вдруг замерло.
Спокойно, парень, спокойно. Дыши ровнее.
Это ничего не значит.
Обычная шпилька.
- Всего доброго, Сириус.
Белла обходит меня, как неодушевлённый предмет, открывает дверь. На миг я чувствую её горячее дыхание на свой шее, она шепчет:
- Бедный, бедный, Поттер, - её слова сочатся ядом, как зубы гадюки.
Из коридора я слышу её громкий весёлый смех.
Когда мы были маленькими, мы были очень похожи: я любил играть на нервах окружающих, она любила играть на моих. Мы были странными детьми со странными играми.
Нам было тринадцать, когда я понял, что она почти всегда права.
- Когда я доберусь до тебя, я сломаю тебе шею, урод! – её голос оглушительно громкий. «Урод» - тогда она ещё не пыталась строить из себя высокородную леди.
- Доберись-доберись… - бормочу я еле слышно, усмехаясь.
- Ах так?! – в меня через всю немаленькую спальню сестёр Блек летит подушка.
Я умело уворачиваюсь, подушка попадает на туалетный столик. Высокое овальное зеркало падает на пол и разваливается миллиардами мельчайших осколков, холодными льдинками они покрывают мягкий пушистый ковёр.
Я поднимаю один, покрупнее, верчу его в руках, задумчиво разглядываю. Он чистый и холодный, как чьи-то замёрзшие слёзы.
- Ты всё равно никому ничего не расскажешь, - её голос уже абсолютно спокоен.
- О чем? О разбитом зеркале или о поцелуях с женихом Нарциссы в беседке? – в осколке попеременно отражаются то мои серые глаза, то тёмно-карие – Беллы.
- Обо всём.
- Почему? Я вполне могу, - я не смотрю на Беллу, она подходит совсем близко и тоже начинает смотреть на кусок разбитого зеркала в моей руке.
В его замёрзшей глубине отражаются две чёрные головы, склонённые друг к другу.
Белла облизывает губы, пожимает плечами:
- Нет, не расскажешь.
Я не рассказал.
Глава 2. Лили
Мне снится Лили. Затем - Джеймс, который уходит куда-то в темноту. И насмешливый голос Беллы.
Я просыпаюсь. Долго лежу в темноте, разглядывая полог кровати. Его обволакивает чёрная липкая темнота. В моей груди ледяной ком. Я не очень хорошо помню, что случилось тем вечером, но с тех пор Эванс избегала нас. Стоило только появиться на горизонте нашей дружной компании, как она прятала глаза и убегала «в библиотеку». Так продолжалось вплоть до рождественских каникул, потом все разъехались по домам. После возвращения, впрочем, ничего не изменилось.
Джеймс чах на глазах. Он-то, бедняга, думал, что это его вина.
Я молчал. Я был его лучшим другом, но я не мог признаться ему, мать вашу. Не мог сказать, что поцеловал Эванс, что она продолжает с завидной регулярностью посещать меня по ночам. В моих кошмарах.
Всё это было странно, пугающе ново для меня самого. У меня каждый раз путались мысли, когда я замечал огненно-рыжую головку Лили в Большом зале. Я не мог отвести от неё глаз, пока она отвечала на уроках. Мне нравилось издалека наблюдать за ней в гостиной факультета. Я ненавидел себя за это, и каждый раз почему-то снова и снова искал встречи с ней.
В моей голове настойчиво вертелась мысль, что мне стоит поговорить с Эванс. Отчасти из-за того, что я больше не мог смотреть на Джима в таком состоянии, отчасти из-за того, в этом я боялся сам себе признаться, что мне просто хотелось знать, думает ли она обо мне.
На трансфигурации сегодня чертовски нудно. Я откровенно зеваю и пялюсь то в потолок, то по сторонам. Разглядываю девичьи спины, пытаясь взглядом дотянуться до первой парты - там бликами на рыжих волосах сияет кусочек вечернего солнца. Рядом сидит понуро-пришибленный Джим, он старательно конспектирует. Это очень необычно – слушающий лекцию Джеймс.
- Мистер Блек, я вижу, вас лекция не особо интересует? Видимо, вас больше интересует спина мисс Дин.
Когда Макгонагалл чем-то недовольна, с ней лучше не спорить. Особенно если недовольна она твоим же разгильдяйским поведением.
- Пожалуй, пересядьте-ка на первую парту.
Лили смотрит только в конспект, я изредка поглядываю на неё. Она краснеет и отворачивается.
- Ты не хочешь меня видеть?
Приходится говорить едва различимым шёпотом. У меня странно покалывает кончики пальцев, словно бьёт микроскопическими разрядами электрического тока.
- Н-нет. Почему это?
Кажется, она смущается. Продолжает отводить глаза. Её тоненькие пальчики немного измазаны чернилами, прядка непослушных волос выбилась из-за уха и упала на глаза. Лили нервно убирает её назад. Рука слегка дрожит.
Я ненавижу себя.
Я любуюсь ей. Мне никогда не приходило в голову, что идеал, который я неосознанно искал во всех своих многочисленных пассиях, в коротких и необременительных отношениях, сидит сейчас совсем близко, задумчиво кусая губы, обмакивает перо в чернила и выводит каллиграфическим почерком отличницы лекцию по трансфигурации.
Я понимаю Джеймса. Он увидел в ней то, что не разглядел я. А теперь, наверное, было слишком поздно: она не будет со мной никогда. Мы непохожи, как непохожи две планеты в двух разных вселенных.
Я уговариваю себя? Возможно.
Ведь Джеймс мой лучший друг. Я люблю своего лучшего друга. Пусть он и глупый наивный чудила. А он любит её. Сейчас я, как никогда, понимаю – это правда. И этого не изменить. Я не могу предать его. Просто не могу. Может, я слабый и зависимый. Может, расчётливый и эгоистичный. Да я такой - чёртов мудак. Но, вашу мать, я верный. Верный друг.
- Сириус, - её тихий торопливый шёпот застаёт меня врасплох, - я на тебя не обижаюсь. Я поняла, что ты был не в себе. Может, давай просто забудем про это? Как будто ничего и не было, а?
Вот и ответ на вопрос. Просто забудем. Как будто ничего и не было. Не было.
Я накрываю её ладонь своей. Её рука холодная, как лёд, как осколок зеркала.
- Хорошо, Лили, забудем.
Она опять краснеет и отворачивается, резко отдёрнув от меня руку.
Я растерянно молчу.
Глава 3. Идентичные
На боли ставим гриф «секретно»
И допуска к ней больше нет.
А мы – без сил. Смеемся едко
Над заголовками газет.
Февраль пришёл с промозглым ветром и серой унылостью неба. На Валентинов день у учеников намечалась вылазка в Хогсмид. Лили и Джеймс шли туда вместе.
Люпин сказал: «Идиллия». И улыбнулся как-то до смешного грустно.
Хвост кивнул, вздыхая.
Джеймс светился, как до блеска начищенный уличный фонарь.
А мне было паршиво. Мир потерял былую яркость, всё вокруг было серым и блеклым. Бесцветным.
Лили улыбалась мне и говорила: «Привет». Я отвечал: «Здравствуй», - и тоже улыбался. Я был окружен этими светящимися, счастливыми улыбками. Мне было тошно и одиноко, словно в этом хорошем, добром и светлом мире не нашлось места только для меня. И где-то в груди застрял скользко-липкий комок: «Давай забудем». Нет, нет, конечно, я убеждал себя, что смог остаться другом Джеймсу, что не стал последней сволочью, предав его. Не утешало. Становилось ещё хуже.
Сова ухнула и уселась на подлокотник моего кресла. Это было письмо от матери. В нём в срочном порядке сообщалась радостная весть: Беллатрикс и Родольфус помолвлены.
Так вот куда милая кузина пропадала на неделе.
В пабе «Три метлы» было малолюдно: в день всех влюблённых большей популярностью пользовалось заведение мадам Паддифут.
Белла сидит за столиком совсем одна.
- Поздравляю, - я подхожу к ней и кладу на стол письмо матери.
Она быстро пробегает взглядом по строчкам, поднимает на меня глаза:
- Издеваешься?
Голос лишён интонаций, плечи опущены. Видимо, ей сейчас на всё плевать. Как-то слишком непривычно видеть её такой.
- Я думал, ты будешь в бешенстве.
Белла слегка улыбается:
- Я была. Но это не помогло.
- И что теперь? Оплакиваешь свою несчастную долю?
Она возмущённо встряхивает волосами:
- Пф! Какой бред! Просто думаю.
Что ж, видимо, хотя бы раз в жизни моя кузина решила поступить так, как поступает большинство - смириться с неизбежным. Эта мысль, возникшая в моей голове, отозвалась в сознании досадливым раздражением. Почему-то мне было неприятно так думать, словно это не её, а себя я приравнивал к серой безликой массе - большинству.
Мы с Беллой часто ссорились. Мы ненавидели друг друга с момента своего рождения. Но что-то тянуло нас друг к другу, как магнитом. Что-то, чего я никогда не мог понять, да и не пытался, честно говоря.
- Знаешь, Белла, - она смотрит на меня, внимательно смотрит. Без уже привычного для меня ехидства, ненависти, насмешки. Даже без интереса.
- Мы одинаковые.
Она пожимает плечами.
- Мы такие же одинаковые, Сириус, как два двойника. С виду – одно и то же, а внутри – совсем иное.
Я качаю головой.
- Нет, одинаковые. И вот что ещё, Белла, для таких, как мы, не бывает хэппиэндов.
Она улыбается, берёт меня за руку. А я говорю ей то, что только что понял сам:
- Просто мы сами не знаем, что для нас – счастье.
Белла смеётся:
- Нет, Сириус, просто никто ещё не придумал, как сделать счастливым такого дурака, как ты, - говорит она.
Я улыбаюсь, глядя ей в глаза.
Огонь и лёд. Сказка и проклятие. Совершенство.
Горячие губы, горячие руки. Ледяное сердце. Чёрный вихрь волос.
Она нужна мне. Человек не может жить в сером мире без красок. Краски нужны, пусть даже угольно-чёрные, как волосы Беллы.
Я не желаю ей зла. Я не хочу её обидеть.
Я привык к ней.
Я почти её люблю.
