Глава 1* * *
Мои дни были невыносимо одинаковые. Чем-то напоминающие мне старые качели. Они проржавели, и больше не взлетают вверх-вниз, не заставляют замирать дыхание и видеть перед глазами только синее-синее небо. Они уже покрылись паутиной и уже больше не надеются ожить.
В точности, как я.
С последней битвы мои дни начинаются с того, что я просыпаюсь, смотрю в потолок и размышляю о том, а стоит ли вообще вставать? Затем рука уже на автопилоте тянется к антидепрессантам и бодрящим зельям, потом я рассматриваю в зеркале собственное отражение и пытаюсь отыскать в его глубине хоть чуточку прежней Алисии. Весёлой, жизнерадостной хохотушки, чьи мысли заняты исключительно мальчиками, модными журналами и квиддичем. Не находя желаемого, я быстро одеваюсь, иду на работу, вымученно желаю доброго утра коллегам и пытаюсь отвлечься. Прихожу домой, падаю на кровать и вырубаюсь. Именно вырубаюсь, я уже давно забыла, как это – засыпать.
Всё началось со дня смерти Фреда. Он умер, а я вместе с ним. Хотя, собственно, я и права-то никакого на это не имею, ведь его принцесса – Анджелина. А я всего лишь верный друг-рыцарь, с которым можно отправиться в далёкое странствие. И то, только если Джордж будет чем-то занят.
Анджелина имеет право плакать на людях и носить траур. Ходить на могилу с хризантемами и пафосно говорить всем, что её сердце сгорело под смертельным заклятьем вместе с сердцем Фреда. Так, кажется, пишут в любовных романах. Честно говоря, не помню, давно не читала, хотя раньше жить не могла без того, чтобы каждый день не прочитать хоть главу очередной сопливой истории. Одним словом, неважно. Анджелина Джонсон имела на всё это право, но не пользовалась им. Она ведь сильная. Гордо смотрит в глаза сочувствующим людям, и говорит, что всё хорошо. Сидела, как каменная, на похоронах, и только мы с Кэти знали, что было после них, когда мы остались наедине. Ни разу не пришла на могилу к Фреду и пыталась жить сначала.
Очень жаль, что я не на её месте. Сейчас было бы глупо признаваться в том, что я его почти любила.
И именно поэтому я перестала общаться со своими друзьями. Сначала решила уехать из города лишь до того момента, когда я смогу нормально жить, а теперь думаю, что уже навсегда. Ну что ж, я не жалею.
Ливерпуль не так уж и плох.
* * *
«Катарина пылким взглядом посмотрела на Джонатана и кинулась ему в объятья. Её сердце переполняла страстная, неудержимая любовь, которая разрывала её грудь. Джонатан прижал Катарину к себе сильными руками и вдохнул запах её волос.
Внезапно Катарина осознала, что уже несколько дней не вспоминала о Ричарде.
- Ну что же, - тихо проговорила она, стараясь, чтобы Джонатан не услышал её шёпота, - он мёртв. А я должна жить дальше».
Я всхлипнула и почувствовала, что начала рыдать. Опять. Всё в мире, что хоть немного напоминало мне о смерти, заставляло меня заливаться слезами и что-то невнятно бормотать. Одним словом, вести себя, как последняя размазня.
Фред никогда не любил таких девиц. Вечно хнычущих, вечно депрессивных, которые даже улыбаться толком не умеют, не то что смеяться. От этого мне становилось ещё паршивее, и я рыдала ещё сильнее. Замкнутый круг какой-то. Если честно, я была омерзительна сама себе: вялая, нервная, с вечно покрасневшими глазами и распухшим носом. Ненакрашенная, растрёпанная, в синем, растянутом до невозможности свитере и заляпанных кетчупом шортах. Было ощущение, что какое-то гадкое существо вселилось в моё тело и с каждым днём всё больше и больше становилось мной, присасывалось, как пиявка, и выпивало из меня все силы. Заставляло убивать себя этими антидепрессантами, которые ни черта не помогают, биться в истерике каждое воскресенье и отталкивать от себя тех, кто хочет помочь.
Поскорей бы я тоже умерла. Невыносимо.
Я пробежалась взглядом по строчкам и, поддавшись секундой ярости, с силой швырнула книгу об стену. Глупая Катарина. Быстро она, однако, забыла о смерти своего любимого. А как страдала, как страдала, проныла половину книги, жалея себя. Ах, она бедненькая, ах она несчастненькая, ах он безвременно погиб и унёс в могилу её сердце. Аж тошнит. Корчила из себя невесть что, а при первой же возможности прыгнула в постель к этому Джонатану.
Странная ненависть к книжному персонажу заставила меня немножко ожить. С негодованием метаться по комнате, как в клетке, сиплым голосом рассуждая насчёт верности, смерти и прочих немаловажных книжных вещах, а затем остановиться посреди комнаты и неуверенно рассмеяться. Чуть ли не впервые за…три месяца?
Августовский дождь, больше похожий на поздне-октябрьский угрюмо бил в окно. Наверное, это Фред злится на меня из-за того, что я улыбаюсь.
* * *
«Я уже никогда не буду жить так, как прежде. Я уверена, что всё будет хорошо, но не так, как раньше. Смерть заставила меня сломаться, покрыться трещинами; я изуродовалась до неузнаваемости; я теперь ущербная. Я теперь инвалид. С этим нужно смириться.
Иногда мне кажется, что она на меня смотрит, находится со мной в одной комнате и наблюдает. Иногда ночью я просыпаюсь, устремляю взгляд в темноту и пытаюсь рассмотреть знакомую чеширскую улыбку, но не вижу ничего.
А ещё мне кажется, что ему нравится, как я живу. Как я страдаю и упиваюсь своим несчастьем. Не пытаюсь отвлечься, что-то изменить, только копаюсь в себе и раз за разом переживаю тот момент, когда я вошла в Большой Зал и увидела его. Нет, мне не кажется. Я уверена. Фред ведь был эгоистом. Если честно. И он бы испытал удовлетворение, глядя на то, что кто-то после его смерти не может жить дальше. Что он не забыт, что не остался немым воспоминанием и именем на памятнике. Так что, всё ради него».
Строчки в дневнике попахивали пафосом. Точно такими же словами наверняка бы выразилась Катарина из того романа.
Впрочем, я и живу наигранно и пафосно, так почему записи должны быть иными?
* * *
Сегодня я впервые выбралась в город на прогулку. Раньше я выходила из дома только для того, чтобы купить продуктов и успокоительных, а затем вновь возвращалась в свою небольшую квартиру, но сегодня моя едва живая здравомыслящая сторона заставила меня выйти из дома.
Наступил сентябрь, с его холодным редким солнцем, бесконечными мелкими дождями, сырым воздухом, золотистыми деревьями и ежегодной осенней меланхолией. Холодный ветер пробирал до костей и навевал исключительно тоску, но зато из-за него нельзя было думать о грустном. Как это не парадоксально. Все мысли заняты лишь тем, как бы поскорее добраться до тёплой квартиры, где можно выпить горячего чая и закутаться в плед. Инстинкт самосохранения, наверное. Если бы я начала думать о том, что Фреду в могиле так же холодно, как и мне сейчас, я бы точно рухнула на асфальт и застыла без движения.
Поэтому я и не торопилась домой. Изредка заходила в какие-то магазины, бездумно рассматривала товары, вежливо отвечала: «Нет, спасибо», когда мне пытались внаглую навязать товары, и теребила в кармане два письма. От Кэти и Анджелины. Я их так и не распечатала – решила выбросить по дороге, но почему-то никак не могла заставить себя это сделать. Рука не поднималась. Ну что же, ещё будет время.
Я зябко поёжилась и поплотнее затянула на горле шарф. Но тот, кажется, насквозь пропитался сыростью и осенью, и уже не спасал от холода, так что, мне пришлось вновь зайти в очередную лавку, чтобы немного погреться.
Лавка антиквариата. Вернее, рухляди. Никогда не понимала людей, которым нравятся эти старые вещи, покрытые трещинами, пылью и прочей гадостью. Противно ведь. Видимо, жители этого района думали точно так же, как и я, или это плохая погода заставляла всех потенциальных покупателей сидеть дома, но, так или иначе, продавец кинулся ко мне с такой радостью во взгляде, словно я – волшебница из сказки, заявившаяся исполнить все его желания.
- Посмотрите вот на эту тумбочку, восемнадцатый век…
- Могу предложить вам вот эту замечательную вазу…
- Или вот этот стул. Он принадлежал самому графу Кауфману…
Мне безумно хотелось отмахнуться от продавца, как от надоедливой мухи. Понятно, почему здесь нет покупателей, он ведь только своим поведением всех отпугивает!
Я уж было хотела сказать: «Нет, спасибо, я лучше пойду», как вдруг мой взгляд упал на картину, одиноко стоящую в углу.
Честно говоря, я никогда не была поклонницей живописи, картины не заставляли меня испытывать страх, радость, отвращение и вообще какие-либо эмоции в целом, но эта чем-то меня зацепила… Заставила меня медленно подойти к ней, присесть на корточки и осторожно провести кончиками пальцев по изображённому на ней… морю? Свободному пространству, закрашенному в удивительно глубокий синий цвет. Солнечные золотистые краски – по-видимому, разбросанные лучи солнца. И какая-то точка в углу картины, сколько я не всматривалась, так и не смогла понять, что это. Что-то слишком далекое. За морем. То ли корабль, то ли остров.
- Я покупаю эту картину.
* * *
Она оказалась не такая уж и дорогая. Продавец сказал, что недавно умерла какая-то бабка, и её внуки живо притащили всё барахло, что накопилось с годами в её квартире. Наверное, они думали, что среди этого окажется нечто ценное, но нет, просто старые, погрязшие в пыльном болоте вещи. Только и всего.
Купив картину, я немедленно отправилась домой, сгорая от желания рассмотреть эту картину получше, и по дороге нет-нет, да запускала руку в сумку, дабы ещё раз коснуться покупки. Мне казалось, что от картины шло какое-то неестественное тепло, и некоторое время я раздумывала, а не является ли автор картины волшебником, но вскоре пришла к выводу, что это всего лишь моё бурной воображение.
Придя домой, я тут же выложила картину на диван, быстро сбросила ботинки и куртку, и тут же начала рассматривать произведение искусства.
И, в конце концов, я пришла к выводу, что это потусторонний мир.
* * *
Идея о потустороннем мире захватывала меня всё больше и больше. Я не знаю, как эта идея пришла мне в голову, я не поняла, в какой момент это случилось, просто неожиданно осознала, что я думаю об этом месте на картине, как о мире мёртвых. Просто приняла это, как факт. Я же не оспариваю того, что после Авады Кедавры выжить невозможно, так же не оспаривала и это.
Но иногда мне приходило в голову, что я помешалась.
Всё чаще и чаще я стала задумываться о самоубийстве. Особенно глядя на картину, на странные, образы, на яркие, но не вызывающие краски. Если там на самом деле так, как нарисовано, то я даже не знаю, что я делаю здесь. Там мама, там Фред, там ещё много людей, которые были мне почти родными, а здесь меня не удерживает ничего. Здесь холодно, здесь осень, здесь всё однообразное, скучное и серое. Не помню, какое там выражение есть у французов? Уже виденное, одним словом.
Но я не хочу, чтобы мой папа чувствовал тоже самое, что и я после последней битвы. Он не переживёт мою смерть, я точно знаю. Вернее, переживёт, но никогда его жизнь не будет такой, как прежде. Я уверена, сначала он станет сходить с ума от горя, практически в буквальном смысле. Затем попытается понять, что заставило меня лишить себя жизни. Будет метаться между догадками, стараться найти им подтверждение; он будет перечитывать дневники и жить в моей квартире; воспроизводить все мои действия. Искать дороги, что привели меня к самоубийству.
Это его убьёт.
Значит, Фред немного подождёт.
А я всё равно ужасно хочу туда, за море.
* * *
Он назвал меня идиоткой, эгоисткой и ещё множеством других обидных слов, а я даже ничего сказать не могла в своё оправдание. Потому что он прав. Я действительно идиотка, эгоистка и так далее и тому подобное, но этот факт меня не особо угнетает.
Появление Оливера на пороге моей квартиры меня очень удивило. Уж кого-кого, а его я совершенно не ожидала увидеть здесь. Тем более в таком состоянии.
Оливер был в ярости, мягко говоря. Обычно он злился только тогда, когда кто-то пропускал тренировку или его любимая команда проигрывала матч, но в повседневной жизни его было трудно вывести из себя.
И это был первый раз, когда он на меня накричал.
Он говорил, что все за меня беспокоились, что после смерти многих друзей им всем и так тяжело, да ещё и я, как живой мертвец. Не отвечаю на письма, ни с кем не встречаюсь, живу как зомби и тихо схожу здесь с ума. А когда я объяснила ему, что хочу за море, и показала картину, он впервые в жизни меня ударил. И ушёл.
Мне оставалось только печально посмотреть ему вслед, горько вздохнуть и налить себе ещё кофе.
* * *
Где-то через две недели я проснулась от того, что в дверь позвонили. Встала с дивана, удивлённо поморгала, пытаясь вспомнить, в какой момент я уснула, тихо порадовалась, что отпуск ещё не кончился, и, наконец, распахнула дверь.
Нежданным гостем оказался Оливер, которому, судя по выражению лица, была очень неловко приходить сюда вновь. Скорее всего, он ожидал, что я скажу что-нибудь резкое или просто молча захлопну дверь перед его носом, но я не сделала ни того, ни другого. Наверное, я была для элегантных картинных поступков слишком сонная. Заспанное лицо, растрёпанные волосы, длинная мятая футболка до колен и несфокусированный взгляд. Совсем не романтично, и не книжно.
Оливер молчал. Собирался с духом.
- Собирайся. Много вещей не бери, если что, там всё купим, - внезапно выпалил он на одном дыхании, - поедем в Австралию. За море. Пока ты совсем в этом болоте не утонула.
«Катарина пылким взглядом посмотрела на Джонатана и кинулась ему в объятия. Её сердце переполняла страстная, неудержимая любовь, которая разрывала её грудь. Джонатан прижал Катарину к себе сильными руками и вдохнул запах её волос.
Внезапно Катарина осознала, что уже несколько дней не вспоминала о Ричарде.
- Ну что же, - тихо проговорила она, стараясь, чтобы Джонатан не услышал её шёпота, - он мёртв. А я должна жить дальше».
Нет, конечно, всё не совсем так. И страстной неудержимой любви в сердце не было, и о Фреде я ещё помнила.
Но стоять, прижавшись к Оливеру и чувствовать его дыхание всё равно было здорово.
А ещё я сейчас поеду за море.
