Глава 1Черный филин постучал в одно из окон обычного лондонского дома.
Я иду вверх по лестнице, довожу себя и тебя до истерики.
Как до тебя дойдет известие, звонок или хроники по телеку?
Насколько тебе будет больно, будет ли комфортно в своем теле?
И что я почувствую за два или три этажа до смерти?
Дальше больше, раньше не было, я умру или чтоб ты повесилась?
Когда мы перестанем друг другу врать и будем счастливы вместе?*
«Грейнджер, Грейнджер!
Думаю, ты еще меня помнишь. На самом деле, я не знаю, почему решил написать тебе. Наверное, чтобы самому вспомнить все.
А знаешь, я пишу, а перед глазами твои слезы, когда мы дрались с Поттером на Астрономической башне. Кажется, я сказал ему тогда, что Темный лорд оставил его в живых только ради забавы и что очень скоро с ним покончат, как с его пустоголовой мамашей. Ты кричала, чтобы мы немедленно остановились. И куда делись твои магические способности, Грейнджер? Почему ты не использовала элементарное Протего? Истерика затмила разум.
О других многочисленных стычках теперь уже с Уизли ты бы и не знала, если бы МакГоногал не рассказывала о его травмах «неизвестного происхождения». Странно, правда, она и подумать не могла, что это Я так искусно разукрасил Вислого, этого предателя. И ты бежала в больничное крыло, уговаривала мадам Помфри разрешить остаться и читала рыжему нотации.
Уже тогда я начал следить за тобой. Зачем? Я и сейчас-то не могу этого объяснить. Даже предположений делать не буду. Но мне казалось, что это ТЕБЕ больно, что на ТВОЕЙ оливковой коже эти ссадины и синяки, что это ТВОИ руки переломаны, что ТВОЙ нос кровоточит. И мне становилось стыдно.
Ты прибегала в Большой Зал едва причесанная, в мятой мантии и с галстуком в руках. Я не успевал и вилки взять в руку, как ты уже убегала. Грейнджер, тебе никогда не говорили, что ты немного фанатичная. Вряд ли ты поймешь, но я искренне недоумевал, по-че-му ты так о них печешься? Недоумевал и злился.
О, Мерлин, как я злился! Я нашел небольшой заброшенный класс. Конечно же, там было полно сломанных парт, стульев, досок. И я завершал начатое. Костяшки моих пальцев были постоянно разбиты, а непонимающие взгляды раздражали еще больше.
В такие моменты мне хотелось тебя убить или довести до самоубийства – невозможно быть такой… хорошей. Мне казалось, что я – воплощение вселенского зла, дьявол. И от этого мне хотелось умереть самому. Глупый повод, правда?
А еще мне нравилось тебя доводить. И не потому, что мне нравилось смотреть, как ты сердишься, а потому, что других эмоций вызвать не получалось. Я отчаянно твердил, что это такое развлечение. Мне, Слизеринскому принцу, захотелось экзотики – гриффиндорки, врага, подруги невыносимого мистера Поттера. Я всем своим видом доказывал окружающим, что чистота крови, положение в обществе и счет в банке – это главные критерии, по которым я отбираю друзей. Но, тебе же знакомо, врать самому себе как минимум глупо…»
Я корчусь в ванной, так сложно остаться без тебя навсегда один раз.
Кафель зубная паста, мыло и сумасшествие, невозможно любить так сильно.
Я прихожу к бесконечности, когда утро, и ты спишь, не выносишь меня больше.
Я наступаю на одни грабли, и я знаю, что в тебе столько же боли,
Знаю, что в тебе та же самая вселенная, тот же самый космос,
Но все это очень сложно, для меня это слишком просто.*
«…
Я долго пытался избегать тебя, но кому-то взбрело в голову поставить так много спаренных Зелий и увеличить количество часов по Трансфигурации. Грейнджер, ты же была тогда Главной старостой? Я помню, как жаловался Блейзу, что меня уже тошнит от этих тупых гриффиндорцев.
Но мысленно я был благодарен судьбе – я мог наблюдать за тобой больше времени, чем в прошлом году.
Глядя на тебя, я пытался вспомнить, когда я посмотрел на тебя не как на врага, а как на… девочку. Да-да, девочку. На третьем курсе ты была еще девочкой, а не девушкой. Милой, взлохмаченной, с большими глазами и огромными книгами в руках. Помнишь свой великолепный удар? Мне кажется, такое не забывается. Тогда ты начала меня восхищать. Эти недоумки даже постоять не могли за того гипогрифа. Но я быстро отогнал это наваждение. Наверное, Кребб с Гойлом помогли своими тупыми разговорами.
Грейнджер, а знаешь, с каждым днем становилось все хуже и хуже. Я болел тобой, я дышал тобой. В те дни, когда у нас не было совместных пар, я сходил с ума, утопая в догадках, где ты, с кем ты, что делаешь. Я ненавидел себя за это.
А помнишь, под Рождество мы столкнулись на Астрономической башне. Я надел свою пластмассовую маску презрения. Я так к ней привык. ТЫ не такая, наверное, поэтому и слабее. Но принимать удары, сохраняя безразличную пластмассовую маску на лице с нарисованными стеклянными глазами - участь моя.
Не любить, не ненавидеть, не надеяться и не верить, а лишь существовать с черной бездной в глубине, давно смирившись и улыбаясь пустоте – так я жил, так же и собирался жить дальше. Грейнджер, что ты со мной делала?
Я помню тот день, как будто это было вчера. Надеюсь, ты меня уже простила. Но тогда я не мог сдержаться. Не мог физически не поцеловать, не обнять, не… Грейнджер, а знаешь, я не жалею. Плевать на последствия, плевать на наказания, отцовское Круцио. Плевать, понимаешь? Перед глазами стояло только твое лицо, заплаканное, пораженное, испуганное. Я знаю, тебе было больно. Я ведь почти изнасиловал тебя, и шептал, что люблю. Но знаешь, я любил тебя больной любовь…»
Ночь бесконечна, ты никогда не проснешься, я боюсь, скоротать,
Онанируя шестой раз за ночь, рискуя упасть без сил, что-то важное упустил.
Чуть не сорвал раковину, падая, кончил воздухом, последнее приключение.
Пожалуйста, пусть мое сердце выдержит, нельзя умереть, не попросив прощения.*
«…
Я смотрел на тебя, спящую, вздрагивающую от каждого шороха. Мне было непонятно, почему ты не убежала, почти не кричала. Это так и осталось для меня загадкой. Ты спала, бледная, усталая. И, о, Мерлин, возбуждение от вида твоего полуголого тела. Желание сложно подавить, но я же великолепная машина. Я в состоянии подавить все свои желания и эмоции.
Я помню ненависть в твоих глазах, помню недоумение Потного с Вислым. Ты же ничего им не рассказала. Никому не рассказала. Никто не знал, кроме Снейпа и отца. А я так хотел все исправить, сделать так, чтобы ты тоже полюбила меня. Я хотел просить прощения, но гордость, чертова малфоевская гордость мешала…»
Я иду вверх по лестнице, я знаю, тебе хочется истерики.
Только я уже потерял себя, и теперь ты для меня – не большая потеря.
Хотя иногда, признаюсь, мне бывает куда комфортней в твоем теле,
Чем в своем чучеле из дешевой полупрозрачной материи.
Не пугайся, я также безразличен ко всему – не только к тебе,
Черт, я опять сказал глупость. Я опять сказал правду, прости.*
«…
Каждый раз, когда я пытался поймать тебя и поговорить, ты уходила от разговора, кричала, чтобы я не прикасался к тебе, не смотрел, не думал о тебе.
Я пытался выполнить твою просьбу. Я забывался с другими. Их было много: Пэнси, Дафна, Астория, Миллисента, Аббот, какие-то заучки и тупицы с Когтеврана и Пуффендуя. Но каждый раз представлял тебя.
Я сделал все, и мои усилия оказались ненапрасными. При виде тебя пульс уже не учащался, дыхание не сбивалось, взгляд не приклеивался к твоей мантии. Все вернулось на круги своя. Но было как-то пусто.
А потом, помнишь, Грейнджер, как ты нашла меня и обняла. Это было за 2 дня до выпускного бала. Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО. Немного защемило в сердце, но всего лишь на мгновение. Маска на месте, все в порядке.
Я слабо помню, что было дальше. Мое равнодушие разрушило все воспоминания.
Но одно я помню точно: Грейнджер, ты сказала, что любишь меня.
Меня, Мерлин, меня, Малфоя, Хорька, сына Пожирателя!»
Ты просишь любви и еще чуть-чуть больше – я пытался в себе найти
Хоть что-то похожее, но безрезультатно. У меня две дороги – в окно и в Тибет,
А, я знаю, ты остаешься в этом затхлом городе из-за меня только.
Я не хотел вмешиваться, я не хотел прикасаться к тому,
Что ты зовешь жизнью, я слишком слаб, чтобы лететь за тобой, я тону.*
«…
Ты спрашивала, люблю ли я тебя, правда ли то, что я тебе тогда говорил.
Я стоял, боясь прикоснуться к тебе снова, и искал, искал, искал что-нибудь в своей голове. Я не понимал, куда делись мои эмоции. Ты, маленькая девчонка, не вызывала никаких чувств, кроме боли в сердце. Наверное, надо бросать курить. И пить огневиски.
Прошел выпускной, и все торопливо, обязательно обливаясь слезами, собирали вещи. Я уже был готов. Готов ко всему: к свадьбе на мопсихе, к уродливой Метке, к тому, чтобы стать убийцей и умереть от руки кого-нибудь из Ордена. Готов к продолжению той же пустой жизни.
Я оставил тебя. Наверное, тебе было больно, да, Грейнджер? Но я очень боялся разрушить твою уже разрушенную войной жизнь до основания. Я должен был оставить тебе фундамент, что ты смогла построить все заново, и пусть это будет даже Уизли. Я давил в себе все. Все, что некогда вызывала у меня ты. Всю боль, все разочарование, всю любовь, Грейнджер…»
Но я не лгал, я люблю. люблю настолько, насколько это позволено
Человеку с ледяным сердцем. а ты не гасни, пожалуйста – я умоляю
Мне очень дорого все это. Я хочу быть только с тобой, я всегда буду
Рядом. хочешь, крохотное сердце мое возьми, разбей, носи осколки, как бусы.
Только дай мне эту иллюзию того, что я еще юн, что у меня все в порядке.*
«…
Но в голове постоянно крутились воспоминания о ТОЙ ночи. Еле слышные стоны, бешеная пляска сердец, медленный танец тел. И помнил, как шептал тебе, что люблю, люблю больше жизни, больше, чем вообще возможно любить. Сердце разрывалось на части от счастья. Мерлин, как же эгоистично! Ты страдала, а я был счастлив. Счастлив от обладания тобой.
Уже сейчас, когда жизнь почти прошла мимо, когда все наладилось, когда Лорд пал, а Пэнси умерла, когда мне всего 30, а кажется, что 60, я понимаю, что тогда, перед выпускным, совершил самую большую ошибку в своей жизни. Остается только жить прошлым, которого не было, забывая о будущем, которого не будет. Успокаивает только то, что ты также одинока, как и я. Вислый же променял тебя на Лаванду, а Потному, кажется, сейчас не до тебя.
Но знаешь, Грейнджер, я ни о чем не жалею. Ни о том, что отказал тебе: так я понял, что мне действительно нужно, ни о том, что переспал с тобой, ни о том, что убил собственного отца. НИ О ЧЕМ. И можно даже сказать, что я почти счастлив, Грейнджер…»
Дни словно бритвы, ночи полны крыс, я иду вверх по лестнице, ведущей вниз,
Цепляясь за карниз, я просто хотел тебя подразнить.
Дни словно бритвы, ночи полны крыс, я иду вверх по лестнице, ведущей вниз,
Цепляясь за карниз, я просто хотел тебя попросить – вернись.*
«…
Совсем недавно я видел тебя в Министерстве. Ты почти не изменилась: немного сутулая, с кипой книг и бумаг, целеустремленным, жестоким взглядом, расшатанной нервной системой и ужасным маникюром.
Я очень хотел подойти, но сдержался. В который раз. Как и всю свою жизнь. Но больше сил нет. И, наверное, поэтому…
… Грейнджер, выходи за меня.
Драко Люциус Малфой.»
Плечики хрупкой женщины то поднимались, то опускались, тихие всхлипы были почти не слышны – их заглушало перо, выводящее на маленьком клочке бумаги слово.
---
Черный филин вернулся только под вечер с привязанной к маленькой лапке запиской. С нетерпением ему несвойственным молодой человек пытался отвязать записку.
«Никогда.»
Записка выпала из его рук и, падая на мраморный пол, перевернулась.
«Пока не скажешь это лично. Грейнджер.»
Fin.
* (с) Ночные грузчики.
