Глава 1Когда Елене было плохо она включала музыку на плеере и ложилась на кровать. Депрессировать и растворяться в ощущении меланхолии вперемешку с гневом, расстройствами и своими соплями.
Это было плачевное состояние, совсем как у девочек из грустных книжек или фильмов.
Она любила представлять себя томной, загадочной и неоднозначной героиней чьего-нибудь романа. И ее начинало ломать, резать и разрывать от понимания своей истории, которую она считала важной, но в тоже самое время никчемной. Ведь где-то за своими легкими, сердцем или почками, а может, где-то глубоко в желудке у нее была душа (ну, или то, что ей называлось), которая понимала, что она совсем не прекрасный печальный персонаж, а обычная девчонка со своими закидонами и бесполезными перетираниями проблем в головушке.
Только сейчас все смыслы потеряли свою суть и даже туман за окном исчерпал свое очарование. Потому, что Елене было больно. Под болью она подразумевала свое плачевное состояние, которое находилось на грани истерики и всепоглощающей нужды в чьих-то утешениях, пусть пустых, но громких словах о любви, верности и о чем-нибудь еще.
И это было грустно. И от этого она еле сдерживала разрывающие барабанные перепонки рыдания. Титул железной леди ей явно не выиграть на этом своеобразном конкурсе со здравым смыслом.
Что у нее случилось? У нее не состоялась любовь. В ее возрасте это почти апокалипсис, почти крах всей планеты, вселенной.
Только на этот вечер.
Ибо утром она проснется с мокрой подушкой и разметавшимися по тряпочной наволочке волосами , соберет раскисшие мысли воедино и попытается улыбнуться новому дню. Да забудет о том, что накипело.
Иногда Елена любила свое непостоянство и свою ветреность в великих вопросах, возможно решающейся своей судьбы.
А пока у нее играет что-то из ранней Агилеры и юная дама отчаянно пытается не расплакаться, заламывая руки и в виде дикого танца содрогаясь в такт мелодии. Это, конечно же, у нее не выходит. Но пытаться перебороть себя всегда можно.
Елена начинает реветь. Всхлипывая и гортанно усмехаясь.
Пока в комнату почти не врывается тетя Дженна.
И маленькая Гилберт поспешно укрывается одеялом, ловко отключая свой всепонимающий плеер.
Кажется, она сама верит в свой наивный обман и засыпает. Теперь уже до утра. Чтобы потом подняться и выкинуть из головы рой внутренних голосков, которые ее донимали до сего прихода молодой Дженны.
...
И правда, в десять тридцать Елена уже ничего не помнит. Просыпается и задумчиво смотрит на картину с лошадью, которая оказывается прямо напротив нее. Оказывается, она уснула не в том положении и не в том ракурсе. А Дженна благородно не стала вслух озвучивать этот факт нелепого обмана.
Плеер оказывается на полу. С оторванным шнуром и распластанными в разные стороны наушниками. Ему вот плохо спалось, зато Елена долго не могла нормально прикорнуть на своей кровати. Они квиты.
Елена тихо смеется. Ход безумных мыслей с одухотворенным проигрывателем ей кажется забавным.
Окончательно устаканив свою психику, Гилберт движется в сторону ванной комнаты.
Кажется, она получила некую амнезию и забыла все вчерашние факты. А атрофия чувств пришлась к ней бонусом.
...
Бегать с плакатом про просьбы о высказывании ей прочих умалчиваний Елене как-то не хотелось. Лучше она просто тихо прокрадется в комнату Джереми и позаимствует новые наушники для плеера, чтобы продолжать свою апатию.
А после она позвонит Стэфану, назначит встречу и долго-долго будет его обнимать. Просто потому, что это сейчас ей нужно больше всего на свете.
Стэфан просто непозволительно идеальный. И она не задумывается, что такие впечатления могут омрачаться чем-либо.
Пусть в ее сказке хоть одну главу все будет хорошо. Даже если после придет осознание прошлых новостей. Ей легче забыть. Хотя она понимает, что этого не сможет сделать. Потому, что тогда это будет не ее стезя.
...
Это окатывает ледяным дождем сразу. Или личным цунами.
Спустя несколько дней она видит Дэймона.
И это вихрь, и это ураган.
Да дико больно. Потому, что с их поездки начинается все самое страшное. То, что она не родная дочь. То, что она похожа на какую-то леди времен позапрошлого века (это тоже почему-то сваливается на его голову, на его вину). То, что у всех от нее есть тайны. То, что она абсолютно не героиня выдуманного в сознании романа.
И последнее ранит больше всего. Потому, что из такого вывода следует очередная вереница данных и сказанных ей неудач, обманов, повелений и своего существования.
Даже в глухих, беззвучных мыслях это звучит слишком пафосно, что Елена кривится.
А Дэймон лукаво улыбается и говорит паршивое: "Здравствуй", и это кромсает, разламывает, да лишает уверенно замаскированной меланхолии больше всего.
Он для нее слишком.
Если Стэфан идеален, то Дэймон... Дэймон...
