Дежурить в коридоре на пятом этаже юго-восточного крыла не любил никто. Обычно мы с ребятами тянули жребий. На этот раз короткую спичку вытянул я. Вот, черт, везет так везет... Мне же постоянно так везло.
– Не трусь, Рэй, – подбодрил меня Майк. – Дневная смена говорит, он сегодня смирный.
Я не ответил. Майк-то короткую не вытягивал уже с октября, а я дежурил на пятом юго-восточного крыла уже семь раз за последние две недели. Говорю же, я везунчик.
– Правда, дневная смена – те еще лодыри, – добавил Майк. – Когда вокруг врачи и санитары скачут, все смирные.
Я промолчал. По ночам больница пустела. Оставались лишь дежурный врач и ночные санитары, вдвое меньше дневной смены. Ночью здание больницы принадлежало нам охранникам. Ничего хорошего в этом не было. С недавних пор мне больше нравилось в дневной смене. Когда вокруг суета, свет и доктора в белых халатах. От этих халатов так и веяло безопасностью, надежностью. Черт, нервы у меня стали ни к черту. А ведь раньше мне нравились ночные дежурства. Я и пошел-то на эту работу ради них. Ночная тишина, спокойствие и одиночество мне всегда нравились. Но не с недавнего времени. С того самого момента, когда мы перестали любить пятый этаж юго-восточного крыла.
– Рэй, – сказал мне старший, добрый мужик, мистер Вудхауер. – Ты там держи ухо востро и ничего не слушай. В беседу не вступай, понял?
– Понял, – буркнул я. Добрый-то он, добрый, этот Вудхауер, но вместо меня на пятый юго-восточного не хочет идти. Я спрашивал, когда в прошлый раз короткую вытянул. Он тогда так грустно мне улыбнулся и сказал "Нет, друг, я туда не пойду, коль не моя очередь". Гад он, а не друг. Был бы другом, пожалел меня. Я ж ему в сыновья гожусь. А ему плевать.
По инструкции обход нужно делать каждые полчаса. Часто, конечно, но правила есть правила. Не зря же их придумали. Наша психиатрическая больница ведь не простая лечебница для душевнобольных, у нас тут редкостные мерзавцы есть. Будь они вменяемы, им бы прямая дорога на электрический стул, а так тут сидят, денежки налогоплательщиков проедают. На пятом этаже только таких и держат.
С виду коридор как коридор – белый, стерильный, с линолеумным полом серого цвета, каждые два метра по светильнику под полком. По обе стороны коридора двери. Двери. Двери. Тоже белые, с крохотными зарешеченными оконцами в верхней части и черными номерами палат. Раньше ничего особенного здесь не было. Спокойно и тихо, как везде. Идешь себе и идешь вдоль этой бесконечной вереницы дверей, и чувство такое, будто бы ты последний человек на свете, а больше никого и нет. Спят все. Изредка храп чей-нибудь из-за двери слышен. Все же тут на транквилизаторах и к койкам привязаны. Я сам и не знаю, за какой из этих дверей есть кто-то, а за какой – пустая камера. Не мое это дело. Мое дело, чтобы в коридоре никого не было. Чтобы тихо было и спокойно. Так и было раньше. Но не сейчас.
Сейчас идешь и чем ближе к концу коридора, тем страшнее становится. Мороз по коже и даже трясти немного начинает. Говорю же, нервы у меня совсем испортились. Не по мне эта работа стала. Слишком нервно. Черт возьми, так и самому свихнуться недолго!
А ведь не верил я ребятам, когда они рассказывали, пока сам не продежурил ночь. Надо было уже тогда валить отсюда. Или когда Джош с нервным срывом слег. Скорую ему вызывали. Я тогда на первом дежурил, видел, как его увезли. Джош весь трясся и что-то орал. Нервы, черт возьми. Надо было после этого увольняться. Но я, придурок, остался. Платят здесь хорошо. Мало кто хочет на остров к психам работать идти. Вот и деньги хорошие платят.
Но когда идешь по пятому и приближаешься к концу коридора, да над головой лампочка мигает – сейчас перегорит, зараза – когда по спине мурашки бегут, а пальцы холодеют, тогда хочется плюнуть на все эти долбанные деньги, бросить все к чертовой матери и устроиться на какой-нибудь склад в порту Готэма.
Но ты все равно идешь вперед под оглушительный стук собственного сердца. Нестерпимо хочется связаться по рации с парнями, но те поймут, что ты трусишь. Скрипят резиновые подошвы ботинок на линолеуме. Громко. Слишком громко. Он давно уже услышал и знает, что ты идешь. Приближаешься к последней двери в конце коридора, к палате номер двести сорок шесть.
Я шел, сжимая в потной ладони ненужный фонарь и матерясь про себя. Надо. Надо дойти до конца. Я быстро развернусь и пойду обратно. Быстро. Очень быстро. И нечего так трусить! Не маленький уже, двадцать один год, даже пить уже можно. А трясешься, как мальчишка перед хулиганами из старших классов.
Я чуть ли не бегом дошел до конца коридора и, скрипнув подошвой, повернул обратно. Я был уже готов вздохнуть с облегчением, когда за моей спиной отчетливый, насмешливый голос произнес нараспев:
– Рэймонд! Рэймонд, Рэймонд, Рэймонд!
Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Узнал меня по походке. Вот, дьявольщина. Я сбился с шагу, а обитатель камеры номер двести сорок шесть вдруг ни с того ни сего разразился оглушительным, безудержным хохотом.
Я ускорил шаг. Целых полчаса у меня еще свободных от этого чертового голоса. Целых полчаса!
Безумный дьявол за моей спиной всё хохотал. Отсмеявшись, он весело крикнул мне вслед:
– Рэймонд! Я знаю новые анекдоты!
Черт бы побрал этого Джокера с его анекдотами...
Fin
