Глава 1Спой мне песню про крест и про купол,
Про надежду и веру всех вер...
А любовь – это клетка, я опять загнан в угол,
Как беспомощный, раненый зверь.
(с) Сплин, «Звери»
- Помнишь, как мы проводили холодные зимы, - рассеянно напевает Тигрёнок, гремя посудой. Вроде и негромко поёт, а всё слышно. – Грелись и звали баяном меха батареи... Медведь, у тебя есть огурцы, или колбаса, или ещё что-нибудь?
- Что-нибудь – есть.
Звон разбитого стекла.
- Что это было? – на самом деле, не слишком-то это важно, ничего ценного на кухне всё равно не было и нет. Но для порядка, наверное, нужно спросить – всё же его квартира. Тигрёнок заглядывает в комнату, откидывает за плечи тёмные, чуть вьющиеся волосы. Медведь точно помнит, что от её волос пахнет трубочным табаком и иногда – неизвестно, почему – сухими цветами.
- Стакан это был.
- Ну-ну.
Тигрёнку дозволено многое. Бить его стаканы, забираться с ногами на диван, коверкать прозвище напарника, превращая его то в Медведа, то в Ведмедя. Или – того пуще – называть Медведя его настоящим именем. Именем, которое он сам почти уже позабыл, которого большинство Дозорных вообще не знает. Ей многое о нём известно – куда больше, чем остальным, и, возможно, больше, чем полагается знать просто коллеге. Так получилось.
Огурцы в холодильнике, оказывается, всё-таки были. Надо же.
В берлоге у него, конечно, бардак. Редко хватает времени на уборку, желания хватает ещё реже – какая разница, можно подумать, к нему гости ходят. Тигрёнок – не в счёт, она приходит нечасто и никогда ничему не удивляется. Открытому ящику с инструментами возле телевизора, пустым бутылкам по соседству с истрепавшимися томиками Бродского и Маяковского. Как сейчас – молча садится рядом, сдвигает в сторону разложенные на столе книги, боевые амулеты, старые газеты. Ставит стаканы и банку с огрурцами.
Водка холодная до жути. Это хорошо.
- Налей ещё, - хрипло просит Тигрёнок. Глаза у неё по-кошачьи блестят. – Да побольше.
- Захмелеешь, Кать, - она удивлённо вздрагивает, заслышав такое обращение – её тоже редко называют человеческим именем. Захмелеет как пить дать, будет опять как в тот раз, когда она уснула на этом вот диване. Накрыл её тогда одеялом, сам улёгся на раскладушке. Ночью просыпался – видел тёмные локоны на своей подушке, свесившуюся с кровати тонкую загорелую руку. На собрание они с Тигрёнком тогда опоздали, и девчонки-программистки шушукались у них за спиной – ну правильно, от безделья как же не посплетничать. Впрочем, пускай болтают, на здоровье – кто умён, тот сам поймёт, чему верить, чему нет. Неправдоподобно же, неправдоподобно до странного, мешающего чувства в том – тоже подчас мешающем – уголке души, где осталось что-то человечье.
- А я, может быть, того и хочу.
Ничего особенного, на самом-то деле, не произошло. Две девушки. Две тигрицы. Только одна – Тёмная, а другая – Светлая. Одна – оборотень, другая – маг-перевёртыш. Одна нарушила Договор, напав на маленького ребёнка и растерзав его, другая должна была её задержать. Живой Тёмная не сдалась, и перед тем, как навсегда уйти в сумрак, получила по полной – детоубийц Тигрёнок ненавидела люто. Впечатляюще это выглядело – схватка двоих разъярённых, невероятно похожих друг на друга животных. Следующая картинка – одна тигрица лежит бездыханная на земле, медленно развоплощается, другая стоит рядом, застыв, точно статуя, и не сводит с поверженного противника немигающего взгляда.
Наиболее впечатляюще это было для самой Тигрёнка.
- Если бы в тот день, когда я впервые вошла в сумрак, я выбрала другой путь, я была бы такой же, как она, - медленно произносит Тигрёнок. То ли бессовестно мысли его прочитала, то ли просто сама об этом же думала. – Тигры убивают тигров... забавно.
- Иные убивают Иных. Люди убивают людей. Неудивительно.
- Да ясно это, - она выпивает залпом, лицо у неё злое-злое. И злится ведь, должно быть, на себя саму. За сомнения, за все эти «а если...». – Просто... она так похожа на меня была. Как в детских книжках: найди десять отличий. Такое ощущение было, будто я сражаюсь сама с собой...
Она говорит и говорит – о том, что поединок сегодняшний походил на борьбу за первенство, на состязание с целью выявить лучшую, что ей не хочется обо всё этом думать, потому что оно того и не заслуживает; говорит обо всём, что только что пришло в голову и пожелало быть высказанным. А он слушает – слушать он умеет куда лучше, чем рассказывать. За этим Тигрёнок, должно быть, и поехала к нему – хотела высказать всё, что наболело, кому-то, кто не станет перебивать, кто выслушает всё терпеливо и уж точно не будет стараться перевести разговор на себя. А вовсе не за тем, что выпить хотелось, да не в одиночку. Хреново ей было после сегодняшней операции, Тигрёнку-то, что бы она там на кухне не напевала.
В окна стучится метель и просится на постой, старый телевизор бодро вещает о чём-то, уверенный, что его слушают. Поблескивают в полумраке кошачьи глаза.
- ...за что я тебя люблю, - не меняя тона, продолжает Тигрёнок, - так это за то, что, когда я говорю «Вот какая я дура» или ещё что-нибудь в этом роде, ты никогда не возражаешь. И... – она почему-то замолкает, - ...вот.
Он в ответ только тихонько усмехается: точно пьяная.
А весна, которая в этот момент накрывает его сердце – глупая весна, безумная, зачем пришла, кому нужна – пахнет сухими цветами и немножко трубочным табаком.
